— Мисс Келли?
— Да, — ответила Анна, обретя наконец вновь голос. — Я Анна Келли.
Джозеф прошел немного вперед, и Анна увидела, что он носит сандалии и носки цвета хаки. В руках он держал ее визитную карточку.
— Вы журналистка? — спросил старик, и его розовая нижняя губа вновь искривилась.
Голос у Джозефа был низким и выдавал истинный возраст. Затруднение в произнесении звука «с» было единственной сложностью, во всем остальном речь оказалась безупречной.
— Да. Но экономка, надеюсь, уже объяснила вам, что я приехала сюда по… личному делу.
Взгляд его черных глаз встретился с взглядом Анны, и она испытала легкий шок. Анна неожиданно вспомнила предупреждение Эвелин: «У него глаза волка». Кандида в своем дневнике писала о том же самом. Взгляд Джозефа был по-настоящему пугающим. Но именно это лицо знала и любила Кандида Киприани. Отсюда и пошли ее корни, и Анна смотрела на этого человека с благоговейным страхом.
— Личное дело?
Анна прижимала к груди сумку. Она заранее приготовила речь для этого случая, но сейчас все вылетело у нее из головы. Нужные слова почему-то не находились.
— Простите, если я помешала вам. Простите, что сама к вам напросилась. Но у меня не было выбора. Я просто боялась, что сами вы никогда не согласитесь встретиться со мной.
— В чем суть вашей просьбы? — спросил старик, и звук «с» вновь был произнесен с трудом.
Анна почувствовала себя беспомощной, почти загипнотизированной взглядом этих черных глаз.
— Я… не знаю, с чего начать.
Джозеф стоял неподвижно, пристально глядя на посетительницу. Эвелин говорила об ужасном уродстве, но за эти годы, наверное, была сделана уже не одна пластическая операция. Анна поняла, что она напоминает кролика, неожиданно попавшего в свет фар приближающегося автомобиля.
— Простите, но я, наверное, произвожу впечатление человека, выжившего из ума. Мое имя ведь вам ничего не говорит?
— Ничего.
— Думаю, что мое сообщение может произвести на вас очень сильное впечатление.
Джозеф продолжал по-прежнему хранить молчание. Тогда Анна решила продолжить, чувствуя при этом, как дрожит ее голос:
— Мою мать зовут Кэтрин Келли, а в девичестве ее фамилия была Годболд, урожденная Катарина Киприани. Ее мать звали Кандидой Киприани.
Анна не знала, какой реакции она ждет на свое сообщение, но это каменное лицо, казалось, не способно было выразить ничего. Джозеф продолжал стоять и смотреть на Анну.
— Мистер Каплан, неужели и это имя ничего не говорит вам?
Довольно долго старик хранил молчание, а взгляд стал совершенно невыразительным и холодным, как у змеи:
— Зачем вы пришли сюда?
Анне показалось, будто ее ударили по лицу.
— Мне казалось, что объяснения здесь излишни, но, может быть, я совершила ужасную ошибку. Хотя мне самой так не кажется, — от волнения Анна еще раз глубоко вздохнула и продолжила: — Ваше настоящее имя не Джеймс Каплан, не так ли? От рождения вы были Джозефом Красновским.
И вновь Анна попыталась уловить на этом лице хоть какое-нибудь проявление эмоций, но напрасно.
— Да, вы Джозеф Красновский. И вы знали женщину по имени Кандида Киприани в Италии, в годы войны. Она умерла во время родов в 1945 году, но ребенок, девочка, выжила. Эта девочка — моя мать. Но остался не только ребенок, остался вот этот дневник.
— Что это? — спросил старик, не сводя глаз с Анны.
— Дневник. Дневник Кандиды Киприани.
И тут Анна заметила легкое движение застывших черт. Тяжелые веки старика медленно опустились, прикрыв черные лаза. Выражение лица стало очень странным: будто этот человек нашел ответ на мучивший его вопрос.
— Вот как, — тихо произнес он наконец. — Значит, у Кандиды был дневник.
Слава Богу, последовала хоть какая-то реакция, а отсюда и признание, и Анна почувствовала, как у нее отлегло от сердца; но все же реакция оказалась уж слишком холодной.
— Да. Она вела дневник, который нашли в прошлом году и отправили моей матери. И тогда она начала разыскивать вас.
Старик протянул руку, но не для приветствия, а за дневником. Анна отдала его. Джозеф принялся жадно изучать исписанные страницы. Все происходящее вдруг показалось Анне чем-то нереальным. Она ожидала взрыва эмоций и была готова выразить свои ответные чувства, но со стороны Джозефа ощущалась только холодная подозрительность. «А чего же ты хотела еще? — спрашивала себя Анна. — Почему он должен открыть объятия совершенно незнакомому человеку?»
Анна продолжала изучать Джозефа, пытаясь понять, как еще можно пробиться сквозь неприступную стену отчуждения. Этот человек оказался еще более необыкновенным, чем она ожидала. Джозефа окружала некая аура мощи, власти и пережитого страдания. Он даже вызывал невольный страх.
Джозеф оказался намного выше, чем ожидала Анна. Его тело не выдавало его возраст. Сандалии казались странной обувью в том месте, где все носили резиновые сапоги. Широкие плечи выпирали из тесной одежды, а узловатые руки казались очень сильными. Не отрываясь от исписанных страниц дневника, Джозеф неожиданно спросил:
— Как вам удалось отыскать меня?
— С помощью Дэвида Лефковитца. Сына Саула Лефковитца.
— Ах да, Лефковитц. Он что, знал, где я нахожусь?
— Не совсем. Лефковитц дал нам нужную информацию, которая и привела к вам.
Джозеф вновь быстро взглянул на Анну своими ставшими совсем холодными глазами:
— Нас? Кого вы имеете в виду?
— Себя и мать, — ответила Анна, инстинктивно почувствовав, что надо скрыть участие Филиппа в этом деле. — Моя мать находится в больнице в Вейле, штат Колорадо. В конце года ее жестоко избили, и она до недавнего времени находилась в коме. Вот почему сейчас перед вами я, а не она.
И вновь Анна ожидала хоть какой-нибудь реакции, но снова ничего не последовало. Облизнув пересохшие губы, она продолжила:
— Мистер Каплан, я приехала сюда потому, что уверена в нашей родственной связи. Вы приходитесь мне дедом, мистер Каплан.
Джозеф медленно закрыл дневник. Какая-то догадка мелькнула в его взгляде.
— Слишком необычное заявление, — заметил он холодно.
Анна почувствовала, что краснеет.
— Не думаю. Особенно после того, как вы прочитали этот дневник. Впрочем, существуют и другие доказательства.
— Какие же это?
Анна вновь принялась рыться в своей сумочке, чтобы достать оттуда фотографию.
— Дэвид Лефковитц передал мне ее. Он был поражен сходством. Разве вы сами этого не замечаете?
В полной тишине Джозеф принялся тщательно изучать фотографию, при этом его лицо не выражало по-прежнему ничего. Затем старик еще раз посмотрел на Анну.
— Да. Сходство есть.
Анна попыталась улыбнуться, но губы ее вдруг затряслись.
— Вижу, вы не очень рады встрече со мной?
Как журналист, она поняла, что ее так называемое интервью провалилось еще в самом начале. Анна приехала сюда, переполненная чувствами, а выяснилось, что ее здесь совсем не ждали. Но она все-таки решила совершить последнюю попытку и пробиться сквозь холод отчуждения:
— Есть еще одно дело, которое привело меня сюда. Хотя вам, может быть, оно и не понравится.
— Слушаю, — сухо произнес старик.
— Мне кажется, я знаю причину, по которой вы решили изменить свое имя и затем уединились в этом месте.
Анна скорее не увидела, а ощутила, как содрогнулось все тело этого человека, словно выстрелила сжатая до предела пружина. Лицо Джозефа мгновенно изменилось, и тут же проявились следы времени, боли и невыносимого страдания.
— Продолжайте, — еле слышно произнес высокий гордый человек.
— Мы проследили всю вашу жизнь. Нам кажется, что вам чудом удалось бежать из Советского Союза где-то в 1959–1960 годах. А, — здесь Анна поперхнулась, — а Дэвид Годболд был убит именно в 1960 году. Моя мать сама видела убийцу. Я уверена, что, повстречай она вас в прошлом году, ей легко было бы узнать вас.
— В прошлом году, говорите, а почему же не сейчас?
— Сейчас она ничего не помнит. Увечья, которые ей нанесли, стерли память о многих событиях. Но даже если бы мама и вспомнила что-то, вряд ли она решилась осуждать вас за это. Я лично не собираюсь. Впрочем, это не мое дело, и вы уже достаточно искупили совершенное своими страданиями.
— Какая доброта, — произнес старик с нескрываемой иронией, и Анна почувствовала, что готова вот-вот разрыдаться.
— О Господи, как тяжело с вами. — Она начала судорожно растирать виски. Анна поняла, что продолжения разговора ей просто не выдержать. — Я просто не знаю, чем еще я могу вас убедить.
Приезжать сюда не следовало. Это была глупая, непростительная ошибка.
— Простите. Мне кажется, я была слишком навязчива. Простите.
Джозеф опять принялся листать дневник. Он поднес страницы ближе к свету.
