Второй охранник остался у лестницы, Бульдог повел Мишу дальше. Они еще немного попетляли по коридорам, и, наконец, остановились перед высокой дубовой дверью с резными вставками по углам.
«Совсем зажрались, нувориши гребаные! – раздраженно подумал Миша, - только лакеев в ливреях не хватает!» - и спросил у Бульдога, который уже поднял свой кулак размером с маленький арбуз, чтобы постучать в дверь:
- Слушай, брат, ты в каком институте учился?
- А тебе какая забота? – спросил Бульдог с подозрением.
- Да вот узнать хотел, где таких холуев преданных готовят, может тоже надумаю.
- Ну ты, - Бульдог угрожающе развернул арбузный кулак в Мишину сторону, но тут из-за двери раздался спокойный, четко проговаривающий все звуки, голос:
- Это ты, Стас?
- Да, Герман Олегович. Разрешите?
Бульдог распахнул дверь и втолкнул Мишу в комнату. У порога Миша споткнулся о ковер и растянулся во весь рост, при этом пребольно ударившись коленом.
- Вставай, вставай! – зашептал Бульдог, поднимая Мишу за шиворот.
Но Миша вставать отказался наотрез и для пущей убедительности еще и заверещал:
- Ой, больно! Ой, больно, не могу!
- Что там у вас? – спросил голос из глубины комнаты
- Ну, ты, козел, поднимайся! – зашипел Бульдог и, с усилием рванув Мишу вверх, поставил его на ноги.
- Все в порядке, Герман Олегович, - совсем по-другому, вежливо и почти интеллигентно, ответил охранник и подтолкнул Мишу вперед, - вот привел, как вы велели.
- Хорошо, ступай, позову, когда понадобишься, - сказал голос, и Стас ретировался, для верности ткнув Мишу кулаком в лопатку.
- Будьте добры, молодой человек, подойдите к столу, – попросил голос, и Миша сделал несколько шагов вперед.
Из темноты выступило кресло, в котором сидел Герман Олегович Сенин собственной персоной.
Миша узнал это лицо – волевой подбородок, виски с проседью. Сенин-младший, кстати, совсем не похож на отца.
- Мне рассказывали о вас, как о талантливом молодом человеке, но я не подозревал, что у вас ко всему прочему такие недюжинные артистические способности, – сказал Сенин-старший с этакой снисходительной иронией в голосе.
- Да я еще и не так могу. Хотите арию Ленского спою? – сказал Миша и заорал на всю комнату:
– Куда, куда вы удалились?!
Сенин-старший только рассмеялся:
- Я давно за вами наблюдаю, молодой человек, и могу сказать: вы мне нравитесь.
- Звучит угрожающе, - сказал Миша и уселся без приглашения на стул, стоящий чуть наискосок от кресла. По всей видимости, он и был приготовлен для собеседника, но Сенин-старший пригласить Мишу сесть не успел, а может просто выдерживал паузу. Есть такой приемчик давления на психику. Миша это знал, понабрался опыта при общении с разного рода начальничками.
- Да, нравитесь, - повторил человек в кресле. – Вы активны, решительны, не боитесь проигрывать. Удивляюсь, почему вы так долго на таком неприглядном месте работаете? Все-таки после окончания вами института прошло достаточно времени. А у вас не наблюдается никакого подъема по карьерной, так сказать, лестнице.
- А я и не тороплюсь, - сказал Миша.
И не сказать, чтобы его особо уязвили эти слова, но неприятно ему было выслушивать такое от этого человека.
- Вы знаете, а ведь я могу вам посодействовать, - сказал Сенин-старший.
«Решил не тянуть кота за хвост, - подумал Миша, - решил сразу без обиняков. Правильно, зачем ему хороводы вокруг меня водить? Не велика птица, так, наверняка, рассуждает».
- Можете посодействовать? – переспросил он. – В самом деле?
Сенин-старший кивнул.
- В обмен на что? – спросил Миша.
Сенин усмехнулся, встал, подошел к столу, переложил какие-то бумаги с места на место и только потом сказал, серьезно глядя Мише прямо в глаза:
- В обмен на то, что вы отстанете от моего сына.
Миша глаза не отвел, хмыкнул, закинул нога на ногу.
- А если не отстану? - с нарочитой развязностью спросил он, стараясь придать голосу больше наглости, сыграл, как говорит Тарас Борисович, в хама.
- А если не отстанете, - сказал Сенин, и Миша просто физически ощутил, как взгляд этого человека леденеет, просто замораживает, аж до мурашек по спине, – в таком случае вы столкнетесь с большими трудностями и в работе, и в личной жизни.
- Вы мне угрожаете? – усмехнулся Миша.
- Угрожаю, - Сенин-старший вытянул руки поверх стола, скрестил пальцы в замок, все так же не сводя с Миши глаз.
- Ну что ж, – сказал Миши и встал, с шумом отодвинув стул, – в таком случае позвольте откланяться, а также поставить вас известность, что угроз ваших я не боюсь, и от сына вашего не отстану, чего бы это мне не стоило.
- Не отстану, – повторил он, смотря прямо в мрачнеющее лицо Германа Олеговича, – пока он не перестанет сеять вокруг себя зло, не перестанет калечить человеческие жизни.
Миша повернулся и пошел к выходу, ожидая чего угодно: того, что со спины нападут охранники, и, повалив на пол, забьют ногами, того, что запустят в голову той тяжелой хрустальной пепельницей, что стоит на столе, и даже того, что выстрелят в спину, - а кто его знает, может у них это как пить дать? – но только не этого спокойного голоса, который четко и раздельно произнес:
- Что, парень, зависть покоя не дает?
Миша застыл, потом повернулся, подошел к столу.
- Зависть? Какая зависть? О чем это вы?
- Да ты просто завидуешь моему сыну, завидуешь всем, кому повезло больше чем тебе, неудачнику, и это мерзенькое меленькое чувство прикрываешь негодованием об оскорбленном человечестве. Знаю я таких – натура у вас гнилая. Сами ничего добиться не можете, вот и пакостите.
- Да вы вообще о чем? – Миша почувствовал, что у него стало подергиваться левое веко. Так бывало при сильном волнении. Этого еще не хватало. Он сжал зубы, пытаясь унять тик.
- Ты просто завидуешь, – равнодушно повторил Сенин. - Ты – неудачник. Самый настоящий неудачник.
Словно отхлестал словами по лицу.
- Чему завидую? - спросил Миша. - Тому, что ваш сын подонок и мерзавец?
- Тому, что у него есть огромный дом, дорогие машины, счет в банке. А ты – нищий идеалист. Нищий и завистливый.
- А вам известно, что ваш сын периодически совершает что-либо
гнусное, аморальное, противозаконное – аварии, изнасилования, избиения,
оскорбления чести и достоинства? Конечно, известно. Ведь вы сами выгораживаете его, спасаете от реальных сроков, кидаетесь на защиту.
- Даже если так - кто тебе дал право выносить свои вердикты? Ты что – судья? Представитель небесной фемиды? Народный мститель?
- Нет, я просто ненавижу несправедливость, ненавижу подлость.
- Ну, вот и ненавидь себе, пожалуйста, кто ж тебе мешает? Всяких там бомжей, пролетариев общежитских, проституток с трассы. У тебя это хорошо получается, видел как ты по телевизору распинаешься. А от сына моего отстань, понял? Если еще раз подойдешь близко…
- Подойду, – перебил его Миша, – подойду. Буду снимать его, буду обо всех его мерзостях сообщать, буду за каждым шагом его следить.
- Слушай, парень, похоже, ты не понимаешь, с кем имеешь дело.
- Прекрасно понимаю, - Мишу охватила такая ярость, что ему уже было все равно, что с ним будет, - вы достойный отец своего сына.
Сенин ничего не ответил, откинулся в кресле, прищурился, потом позвал:
- Стас!
Стас вошел мгновенно, видно стоял за дверью.
- Отвезите молодого человека домой, – сказал Сенин.
- Вот возьми, - Стас протянул Мише черный пакет. Миша приоткрыл его и на дне пакета увидел свой фотоаппарат и телефон.
- И вот это тоже тебе, - сказал Бульдог и со всего размаху врезал Мише под дых, - от Германа Олеговича и от меня лично.
* * *
- Ты почему не спишь, сынок?
- Не спится, мама.
- И за компьютером не сидишь, как обычно, – Мама присела на край дивана, потрепала Мишу по волосам. – Случилось что-нибудь?
- Ничего не случилось. Все в порядке.
- Но ведь я вижу. И синяки опять. Ты даже в детстве так не дрался. Расскажи мне, что происходит? Я очень волнуюсь.
- Да нечего рассказывать, мамочка, – Миша привстал на постели. – Обычные рабочие дни. А то, что физиономия в синяках – так это издержки профессии. Кому ж понравится, что его фотографируют в самом непотребном виде? Вот и бьют… Только не говори мне, чтобы я нашел другую работу. Не сейчас, прошу тебя.
- Хорошо, не буду, – вздыхает мама, - а давай-ка лучше мы с тобой чаю попьем. Я печенье испекла - очень вкусное.
- Нет, мама, не хочется.
- Ну, как знаешь, сыночек. Не переживай так сильно, и постарайся заснуть. Хорошо?
- Спокойной ночи, мама.
- Спокойной ночи.
Мама укрыла его, подоткнула ему одеяло, как в детстве, еще раз погладила по голове.
- Послушай, мам, – окликнул он ее, когда она уже скрылась за ширмой. - Почему мы никогда не говорим об отце?
