— Смерть наступила не от выстрелов.
Если раньше я слушал его довольно рассеянно, то теперь я — само внимание.
— Тогда…
— …он был зарезан, — подхватывает мою мысль Робертсон. — Сорок семь ножевых ран! А может быть и так, что сначала его кастрировали, а потом нанесли сорок семь ударов ножом. Как бы то ни было, в голову стреляли под конец, уже задним числом, — со злостью добавляет он. — И они были в городе, когда это произошло.
— Погоди.
— А по словам Милтона Грэйда, одного из наиболее известных судебно-медицинских экспертов страны…
— Как и тебе, мне известны заслуги Грэйда! — нетерпеливо обрываю его я.
— …подобные ритуальные убийства здорово попахивают гомосексуализмом…
— Если один парень отрезает другому член, выходит, не обошлось без сексуальных извращенцев?
— …что характерно для убийств, совершаемых некоторыми преступными рокерскими бандами, — договаривает он. — Грэйд об этом читал в каких-то газетах.
Так, с первым пунктом обвинения ясно. Интересно, что за этим последует, если последует вообще.
— Отлично, — говорю я. — Это все равно не имеет к делу никакого отношения. Что еще у тебя есть против них? Чем еще ты можешь доказать, что они причастны к убийству?
— Пока ничем, — спокойно отвечает он.
— Тогда из чего же ты исходишь кроме того, что стражи порядка в большинстве своем боятся таких ребят как огня и ненавидят их лютой ненавистью?
— И из этого тоже. Такие ублюдки ничего, кроме ненависти, ни у кого не вызывают. В том числе и у тебя, несмотря на то что ты — их адвокат.
Звонит телефон. Робертсон берет трубку и слушает.
— …Прекрасно. Твои подзащитные на противоположной стороне улицы, — говорит он мне. — Значит, они снова в тюрьме.
— Под арестом?
— Скажем лучше, под подозрением.
— В чем их подозревают?
— В убийстве при отягчающих обстоятельствах и похищении.
Мы оба понимаем, что не было сказано вслух: по законам штата убийства при отягчающих обстоятельствах и похищения караются смертной казнью.
Мои подзащитные даже не пытаются скрывать своей ярости. Дело против них пока не возбуждено, тридцать шесть часов еще не прошли. Они снова сидят напротив меня за столом в тюрьме, в своих цветастых рубахах, которые придают им особенно зловещий вид. Положив мускулистые руки на стол, одна на другую, Одинокий Волк наклоняется ко мне. Руки у него сплошь покрыты татуировкой, и чего тут только нет: выколотые змеи, ястребы, сердца, кинжалы, струйки крови, розы! Прямо музей народного изобразительного искусства.
— Что происходит, черт побери? — Голос у Одинокого Волка похож на шепот, как у привидения, и совсем не вяжется с той животной жестокостью, которая так и прет из него.
— Что ж ты такой хреновый адвокат, Александер? — В голосе его явственно слышится угроза, я просто физически ощущаю ее. — Содрал с нас деньги, обещал все уладить, а теперь мы снова здесь.
— Ты, хозяин, сам напросился, разве не помнишь? — Пошли они к чертовой матери, хотят другого адвоката — на здоровье! У меня своих проблем по горло.
Он глядит на меня в упор. Не привыкли к тому, чтобы на них орали.
— Не кипятись! — Под трехдневной щетиной видно, как губы у него растягиваются в озорную усмешку. — Мы же знаем, что лучше тебя все равно нет. — Покончив с угрозами, он откидывается на спинку стула. — Просто мы хотим знать, что все это значит.
— Что вам сказали?
— Ни черта не сказали! Заявились в ресторан, где мы сидели, оформили арест, сказав, что, если мы по своей воле не пойдем на новый допрос, освобождение под залог аннулируется. Так что выбора у нас практически не было.
— Ну и скандал мы там закатили! — басит второй, по кличке Таракан. Он чем-то похож на Мика Джеггера, лидера известной группы «Роллинг Стоунз», справа, от шеи до самой брови, у него родимое пятно, очертаниями напоминающее Флориду. — Гражданское население со страху чуть в штаны не наложило, — усмехаясь, добавляет он. Пижон, на левом верхнем резце носит коронку из сапфира звездообразной формы.
— Даже поужинать как следует не дали! — У этого прозвище Голландец. Рослый детина, выступает в роли любимца. Рыжие волосы, остриженные под горшок, веснушчатое лицо: ни дать ни взять Гек Финн, который может присниться в самом кошмарном сне. — Жрать хочется так, что, кажется, и целку бы слопал!
Общий смех, невольно улыбаюсь и я. Может, потому, что, как и они, считаю, что их мытарят ни за что ни про что.
— В тюремном корпусе стоят раздаточные машины-автоматы, — говорю я. — До завтрака этим придется и ограничиться.
Их лица мрачнеют. Смириться с этим будет нелегко, хотя легкой жизни теперь не жди.
— Несколько дней назад к северу отсюда в горах было совершено убийство, — говорю я. — Труп обнаружили вчера. — Я выжидаю. Никакой реакции. Хорошо.
— Считают, что это ваших рук дело. — Что толку ходить вокруг да около!
Они глядят на меня в упор, впечатление такое, что попадаешь в силовые линии массового гипноза.
— Черт побери, этого не может быть!
— Вы здесь ни при чем?
— Старик, сколько можно повторять одно и то же!
— Я должен был задать этот вопрос. Я же говорил вам: мне все время приходится задавать вопросы.
— О'кей! Понятно. — Одинокий Волк и сам уже успокоился. — Мы здесь ни при чем, ничего об этом не знаем. Клянусь Богом, старик, это правда! — Он глядит на меня в упор, все они глядят на меня в упор, не мигая.
Я тоже гляжу на них, но не так пристально; нужно совсем спятить, чтобы ответить им тем же. Взгляд у этих ребят пронзает насквозь, мой, слава Богу, нет! Я чувствую, как мысли у меня в голове налезают одна на другую, мозг адвоката становится похож на игровой автомат, который, перебрав все возможные комбинации, выдает свое решение; говорят ли подзащитные правду или кривят душой. На этот раз результат получить сразу не удается. Когда они сказали, что к вооруженному грабежу не имеют никакого отношения, я сразу им поверил, но вот относительно убийства что-то меня настораживает. Я склонен им верить: когда я только заговорил об этом, на их лицах отразилось полнейшее непонимание, а ведь притворяться тут невозможно, девяносто девять процентов людей из ста так или иначе проявили бы свои истинные чувства. Правда, этих ребят так просто на испуг не возьмешь, они привыкли ходить по острию ножа, иначе — смерть. Возможно и даже вероятно, что они тут ни при чем, но то, что эти парни способны на подобное варварство, сомнений не вызывает.
Но пока они либо не изменят своих показаний, либо не появится нечто, уличающее их во лжи, я поверю им на слово. У меня при себе заключение Грэйда, я гляжу в него, слушая, как они припоминают то, что произошло за последние несколько дней, и просматриваю его, ища расхождения.
Значит, были в городе, сняли дешевую потаскушку в баре (они делают на этом упор, чтобы я не сомневался, что это на самом деле так), ну так вот, она была пьяна, но никто ее ни к чему не принуждал, там найдется человек двести свидетелей, которые это подтвердят (Голландец прихватил с собой из бара коробок спичек, это первое, что мне нужно будет проверить), потом пару часов покатались…
— У вас были с ней половые сношения? — обрываю я.
— Нет, старик, мы просто сидели у костра и читали Рода Маккьюэна[3]. Ты что, нас за педиков держишь? Ну конечно, мы ее трахнули! — отвечает Одинокий Волк чуть ли не с презрением. — Если попадаются бабы, которых мы не трахаем, значит, они того не заслуживают.
— Все по очереди?
— Есть у нас такие, кто имитирует оргазм? — Он обводит остальных взглядом, и они грубо, от души хохочут. — Да, старик. Мы все ее трахнули.
— Кто-то больше, кто-то меньше, — вставляет Таракан.
— Берегись! — Одинокий Волк грозит ему пальцем. Я восхищен их самообладанием, не думаю, что смог бы отпускать шуточки, зная, что меня могут обвинить в убийстве, даже если я не имею к нему отношения.
— Вы ее изнасиловали.
Зря я это сказал, ясно же, что девицу, кем бы она ни была, защита не захочет привлечь в качестве свидетеля. А если мне повезет, она вообще в суде не появится.
— Да никто ее не насиловал! — с жаром отвечает Одинокий Волк. — Она сама на нас западала. Кто-нибудь слышал, чтобы она жаловалась? — спрашивает он у остальных.
Все как один отрицательно мотают головами.
— На всех западала, что ли? Вы уверены? Ведь если она была без ума от троих из вас, а с четвертым не хотела ни в какую, то налицо изнасилование! И все тут!
— Ей до смерти хотелось трахаться! — гнет свое Одинокий Волк. — Мы как начали, так и не останавливались, а она даже не пикнула. — Он так и сыплет жаргонными словечками, немудрено, он ведь сызмальства только их и слышит.
Я обдумываю эти слова. Хорошо придумано — не придерешься, попробуй привлечь за это к суду обычного гражданина, он, может, и вышел бы сухим из воды. У нас в стране не найдется ни одного жюри присяжных, которое не признало бы эту четверку виновной.
