— Наверное, похоже на тех несчастных, убитых религиозным фанатиком Мэнсоном, — подает голос Мацумота. Он здесь недавно и еще не привык профессионально воспринимать изуродованное тело. В операционной он прилагал отчаянные усилия оставить в себе съеденный обед за три доллара (блинчик с начинкой из наперченного сыра, фаршированный перец с рисом и бобами).
— Хуже, — отвечает Грэйд, мгновение медлит, потом добавляет: — Подумай, каково было жертве.
— Но ведь он уже был мертв… — Невозможно подумать, что могло быть иначе.
Грэйд допивает кофе.
— Мне кажется, стреляли в него уже под конец.
— Вы хотите сказать, он был еще жив…
— Да, какое-то время. Наверное, потерял сознание еще до того, как убийца, кем бы он ни был, его прикончил.
Мацумота зажимает рукой рот. Только бы не вырвало!
— Нечто подобное недавно попадалось мне на глаза в специальной литературе, — продолжает Грэйд. — Речь идет о ритуальных убийствах, совершаемых бродячими бандами гомосексуалистов. Ты видел задницу этого бедолаги, — говорит он, даже не пытаясь скрыть отвращения, — на ней просто живого места нет. — Затем поднимает глаза к потолку: — Черт, надеюсь, он отрубился сразу же! А если нет, да поможет ему Бог!
Мацумоту как ветром сдуло. Зажав рот рукой, он несется к туалету.
Теперь они вспарывают грудную клетку — работают грубо, по ходу ломая кости, не обращая внимания на кровь, которая брызжет на их белые халаты, вырезая органы, взвешивая, помечая и бросая их в тяжелые морозильные мешки. Скука смертная, но все должно быть в ажуре, потому что впереди — суд, там их выводы станут уликами. Когда работа закончена, помощники снимают со стола останки, по сути, ничем уже не отличающиеся от скелета, кладут их в пластиковый мешок и убирают в шкаф. Удалось снять пару более или менее четких отпечатков пальцев — их перешлют в вашингтонскую штаб-квартиру ФБР и Пентагон. Хорошо, если кто-нибудь хватится убитого, опознает его, тогда покойника похоронят как полагается, с указанием имени и фамилии, а не в безымянной могиле на какой-нибудь свалке их штата.
Приняв душ и переодевшись, Грэйд идет в медицинский корпус к себе в кабинет. Завтра его секретарша напечатает официальное заключение, ему же надо звонить окружному прокурору. Тот не хочет ждать до завтра.
— Лучше приезжай прямо сейчас.
— Что еще стряслось?
— Дело швах, старик, — отвечает Робертсон. — Не хочу говорить по телефону, слишком все серьезно. Просто приезжай, и очень быстро.
По дыханию в трубке я понял, как он напуган. Одно это уже может сбить с панталыку: Джон Робертсон никогда не теряет головы.
— Кстати, — добавляет он, — ты знаешь, где сейчас твои рокеры?
— Нет. Они поселились в «Шератоне». Если тебя это так волнует, позвони в отель сам, хотя сомневаюсь, чтобы в воскресенье вечером ты застал их на месте. — Я медлю. — А это имеет к ним отношение? — Глупый вопрос, тут же мелькает мысль.
— Поговорим при встрече. — Я слышу отбой.
Раздавив бутылочку пива, я раздеваюсь догола и иду в ванную, чтобы на скорую руку принять душ. Только что отвез Клаудию к матери. Целый день мы провели вместе — гуляли, купались, дурачились вовсю, она меня просто загоняла. Телефон звонил в тот момент, когда я входил в квартиру. Включив автоответчик, я узнал, что последние два часа окружной прокурор лично названивал мне с одной и той же просьбой — срочно перезвонить ему на работу.
Я стою под душем дольше, чем нужно, неизвестно, что меня ждет, но радоваться все равно нечему. На душе кошки скребут при мысли о том, что новые мои клиенты замешаны в каком-то более тяжком преступлении, чем вооруженный грабеж, за который к суду не привлекают. Независимо от того, кого они представляют, защиту или обвинение, адвокаты такие же люди, как все. Мы не можем симпатизировать всем подзащитным, хотя и обязаны их защищать. Хороший адвокат не допустит, чтобы личные эмоции примешивались к работе, но в то же время есть дела, с которыми лучше не связываться. Опыт и чутье подсказывают мне, что сейчас именно такой случай. Я все еще стою под душем, второй раз за день мою голову. Робертсон и в джинсах будет красивым, одетым с иголочки, чистым и свежим. Вот и буду ему под стать, пользуясь редкой возможностью побывать в тюрьме в нерабочее время.
Перед выходом звоню в «Шератон» — их номер не отвечает. То, что их нет, не должно меня тревожить, но я встревожен.
— Вчера после обеда в горах нашли труп. У домика лесничего гуляли ребята, они-то его и нашли.
— Знаю, — отвечаю я. — Вчера вечером видел в программе последних известий. — Вот, значит, чем была вызвана суматоха, которую мы с Клаудией видели, когда возвращались с рыбалки. — Довольно печальная история.
— Довольно печальная история? Занятно ты выражаешься.
Я снова в кабинете Робертсона, мы здесь вдвоем, но за дверью толпится народ. Слишком многолюдно для обычного воскресного вечера. На улице уже темнеет, через окно я вижу, как мало-помалу солнце растворяется за изломанной линией горизонта.
— Сейчас я покажу тебе фотографии. Если и они не настроят тебя против твоего дружка, то ничто другое — и подавно!
— А рокеры тут при чем?
— Может, это их рук дело. — Он смотрит на меня в упор, по взгляду видно, что время шуток кончилось.
— С чего ты взял? — Если этим ребятам теперь пришьют обвинение в убийстве, дело примет совсем другой оборот, тут я — пас. В таком деле без помощи коллег не обойтись, и адвокат, которого вышибли из собственной фирмы, здесь не годится. Если твоих клиентов ставят на одну доску с Адольфом Эйхманом, действовать нужно не так.
— Так мне сказал Грэйд.
— Ты что, спятил? — взрываюсь я. — Откуда ему знать хотя бы о том, что эти ребята в городе? Помилуй Бог, Джон, это же ни в какие ворота не лезет, ты даже обвинительного заключения предъявить не сможешь!
— Успокойся, Уилл! Грэйд не знает, что они в городе, черт побери, он даже не знает, что они на территории штата!
— Тогда о чем вообще речь? — Он водит меня за нос, мне это не по душе. Тем более что пахнет здесь обвинением в убийстве.
— Вот о чем. — Он берет со стола папку. Очевидно, это заключение по итогам вскрытия. — Он на словах передал результаты, и мне осталось восстановить картину происшедшего. — После паузы Джек добавляет: — Взгляни сам и поймешь, что я прав.
— Позволь уж мне самому судить, — я протягиваю руку за папкой, он ее не отдает.
— Сначала против них будет возбуждено дело.
— Когда?
— С минуты на минуту. Их задержали несколько минут назад и сейчас везут сюда.
— Откуда?
— Откуда надо. Не паникуй, — ободряет он меня, — они не пытались улизнуть. Да и место, где их сцапали, — самое обычное. — Он бросает папку на стол. — Поговорим как мужчина с мужчиной, Уилл. История в самом деле жуткая.
— Не для протокола?
Он кивает.
— О'кей.
Теперь он передает мне папку. Я смотрю на снимки: зрелище действительно отталкивающее. Я был во Вьетнаме, самоуверенный пацан, вчерашний школьник, видел фронт, но такого варварства видеть мне еще не доводилось.
— Боже милостивый! — В горле застревает комок. Хочется пить, вода — и та сойдет.
— Все снимки — черно-белые, — говорит Джон. — Представь, как все выглядело в цвете, это при сегодняшней-то жаре. О запахе я и не говорю. При осмотре трупа полицейских стошнило.
Сделав над собой усилие, я снова смотрю на снимки. Картина все та же.
— Их можно понять. Но с чего ты взял, что это сделали мои парни? Скорее тут не обошлось без организованной преступности, мафии и тому подобных группировок.
— Из-за полового члена, — через силу отвечает он.
— То-то и оно! Типичный приемчик всех подонков! — Убийца, кем бы он ни был, отрезал несчастному член и заталкивал в рот. — Были случаи, когда мафия так расправлялась со своими доносчиками. Да, так же было и во Вьетконге, — внезапно вспоминаю я, там это ни для кого не было секретом.
— Такие случаи и на счету преступных рокерских банд.
— Я не знал об этом, — осторожно отвечаю я, чувствуя, как все ближе подкрадывается ко мне тревога.
— Я тоже, — соглашается Робертсон. — Зато знал Грэйд. Он сам рассказал мне об этом, не подозревая, что парни уже у нас. — По тому, как Джон это говорит, я вижу, насколько серьезно он все воспринимает. Может, так и нужно, ведь стоит такой истории получить огласку, как шум поднимется несусветный.
— А что он еще тебе рассказал? — Я пытаюсь взять себя в руки, но мешают фотографии — они стоят перед глазами.
— Смерть наступила не от выстрелов.
Если раньше я слушал его довольно рассеянно, то теперь я — само внимание.
— Тогда…
— …он был зарезан, — подхватывает мою мысль Робертсон. — Сорок семь ножевых ран! А может быть и так, что сначала его кастрировали, а потом нанесли сорок семь ударов ножом. Как бы то ни было, в голову стреляли под конец, уже задним числом, — со злостью добавляет он. — И они были в городе, когда это произошло.
