— Каждый имеет право на адвоката, — торжественно отвечаю я и снова бросаю взгляд на Клаудию. — Ну что ж, посмотрим. Я скоро вернусь, доченька. Ты в порядке?
Она с головой ушла в чтение комикса и кивком показывает, что все в порядке. Перейдя через улицу, мы подходим к тюрьме.
Я гляжу на четверку самых страшных парней, с которыми мне когда-либо доводилось встречаться. Я уже защищал рокеров, которые были не в ладах с законом, убийц, насильников, колумбийских контрабандистов, переправлявших наркотики, гнусных, подлых ублюдков, но мало кто при первой встрече нагонял на меня такой ужас, как те, что сидят сейчас передо мной.
На них выцветшие хлопчатобумажные комбинезоны, наручники. Я уже успел заглянуть в их досье: то, что они уже натворили раньше, тянет на пожизненную каторгу.
Они сидят за столом напротив в ряд, как, наверное, выстраиваются, когда едут на мотоциклах. Никто из них еще не проронил ни слова, но я уже знаю, кто вожак: весь его вид говорит об этом. Я обращаюсь но всем, все они станут моими клиентами, если возьмусь их защищать (а я это сделаю), но говорить я начинаю с ним.
— Прежде чем мы займемся формальной стороной дела, хочу сказать, что мой гонорар — двести долларов в час плюс оплата всех моих личных расходов, всех побочных расходов, скажем, услуг следователей, а также всех прочих возможных расходов. Власти штата не дадут ничего.
Вожак еле заметно кивает, ему это не в диковинку.
— Тысячу вы платите сразу. Если я использую не всю сумму, остаток верну.
Снова еле заметный кивок. Его губы изогнулись в почти незаметной усмешке; судя по всему, это обычное выражение его лица. Во взгляде все разом — уверенность в себе, сознание собственного превосходства, презрение, гнев.
— Платить надо сейчас.
— Как скажешь. Только вытащи нас отсюда… прямо сейчас. — Голос у него тихий, такое впечатление, что он выдыхает слова. Как Марлон Брандо в фильмах о гангстерах.
Через стол я подвигаю бланк, который подтверждает их готовность платить и мое право получить деньги на заранее оговоренную сумму. Бросив взгляд на бланк, вожак коряво выводит свою подпись и возвращает его мне. Я сую бланк в нагрудный карман рубашки. Теперь пора переходить к делу.
— Я ознакомился с жалобой, — говорю, глядя им прямо в глаза. — Так это ваших рук дело? В любом случае я буду вас защищать, просто меня разбирает любопытство. Понятно, о чем речь?
Он читает мои мысли: можно солгать, если не хочется говорить правду, все равно я буду их защищать. Но он не хочет лгать. Наоборот, он негодует:
— Мы никогда там не были, никогда его не видели.
Я смотрю на предъявляемые им обвинения. Такого-то числа, в такое-то время «явились в указанное помещение и под угрозой применения оружия забрали двести пятьдесят долларов у господина Саида Мугамба, владельца и управляющего указанного заведения».
— Стало быть, вы не сунули этому господину пистолет под нос и не взяли у него деньги?
— Нет, черт побери! Это не в наших правилах. — Вы имеете в виду пистолет или деньги?
— И то и другое. Тем более такую мелочь.
Он говорит сущую правду, больше всего на свете эти парни боятся разоблачения. Если они решатся что-нибудь украсть, то позарятся на куда большую сумму, чем двести пятьдесят долларов.
— Я склонен вам верить. И, между нами говоря, закон тоже на вашей стороне.
По дороге сюда через двор мы с Робертсоном говорили об этом, он не в восторге от парней и был бы на седьмом небе от счастья, если бы наткнулся на нечто такое, что позволило бы привлечь их к ответственности. Четырьмя отщепенцами на улицах стало бы меньше, а он поимел бы неплохую рекламу. Но улик против них кот наплакал. Есть лишь свидетельство потерпевшего, который, несмотря на то что обвинение шито белыми нитками, указал на них еще до того, как Робертсон созвонился со мной. Я мог бы устроить скандал по поводу нарушения формальностей, но ведь они не стали роптать, а суд не принял бы дело к производству из-за отсутствия веских доказательств. Робертсон — прокурор и всегда был им, еще с тех пор, как после юридического факультета пришел на эту работу. У него склад ума настоящего полицейского, но он слишком принципиален, чтобы засадить за решетку без вины виноватого, даже таких ублюдков, как эти. Через несколько дней он отпустит их на все четыре стороны. Но уж если раскопает что-то, подтверждающее их вину, хотя мы оба уверены, что это не тот случай, то не упустит возможности отличиться.
— Когда нас могут выпустить? — Вожак в упор смотрит на меня, ему нужен ответ, четкий ответ.
— Примерно через час. Поскольку за вами ничего нет, выгоднее отпустить вас под залог. Денег у вас хватит?
— Сколько нужно?
— Возможно, я смогу устроить так, что с вас возьмут по ставкам, действующим в отношении групп лиц. По штуке с носа.
Он кивает в знак согласия.
— До начала предварительного следствия придется никуда не уезжать. Если попадетесь при попытке выехать из округа, то с меня взятки гладки.
— До есть до понедельника?
Я отрицательно качаю головой.
— Здесь вопросы решаются не так быстро. — Они выросли в городских джунглях, привыкли ездить куда душе угодно. — Постараюсь поднажать и добиться, чтобы ваше дело назначили к слушанию в пятницу.
У всех четверых вырывается стон.
— У нас дела, — говорит вожак.
— Знаю. Вот и займетесь делом, проведете недельку в Санта-Фе, да так, чтобы комар носа не подточил. — Я встаю. — Через час вас выпустят. Вот номер моего телефона, — добавляю я, царапая его на клочке бумаги, — когда вас выпустят, позвоните, чтобы знать, где вас найти. Все идет нормально, — ободряю я их, — до обеда в пятницу вы свободны.
Надзиратель распахивает железную дверь. Перед уходом я бросаю взгляд в застекленную прорезь и вижу, что они смотрят на меня в упор. Не приведи Господь, если отношения с новыми клиентами у меня не сложатся!
Труп в Альбукерке привозят на фельдшерской машине службы «скорой помощи» округа. По законам штата после каждого убийства должно производиться вскрытие. В случаях, подобных нынешнему, когда речь идет о необъяснимом, гнусном, возможно, культовом преступлении или о мести, вскрытие проводят в патологоанатомической лаборатории медицинского факультета университета под руководством специального судьи, коронера штата доктора медицины Милтона Грэйда. Эта лаборатория лучшая в штате, а Милтон Грэйд — лучший специалист своего дела. В прошлом он был президентом Американской ассоциации судебно-медицинских экспертов и, несмотря на преклонный возраст, до сих пор полон кипучей энергии.
То, что привезли в лабораторию, уже не труп, а просто кровавое месиво. Медикам к вскрытиям, телам убитых не привыкать, но и их может вывернуть наизнанку. Пока труп не нашли, он лежал под палящим солнцем, из-за чего не только стал разлагаться быстрее обычного, но и разбух. Пролежи вся эта зловонная туша еще день на солнце, ее разорвало бы на куски и тогда прощай многое. Во всяком случае, определить время и способ преступления стало бы гораздо труднее, если вообще возможно. К счастью, труп еще успели заморозить, придать ему более или менее нормальный вид и переправить сюда.
Грэйд приезжает последним и церемонно извиняется. Почему эти убийства приходятся на выходные? Подчиненные вежливо хихикают, но это действительно так: в субботу и воскресенье работы у них невпроворот, наверное, потому, что в Нью-Мексико по какому-то странному капризу истории повелось так, что по пятницам и субботам народ напивается и начинает хвататься за пистолеты и ножи.
Повесив верхнюю одежду в шкафчик, Грэйд облачается в рабочий халат, становясь со всеми на одно лицо. Теперь это группа мясников. После каждого вскрытия длинные белые халаты отправляют в стирку, но в прачечной не могут справиться с блеклыми кровавыми пятнами, оставшимися от предыдущих хирургических операций.
Начинает Грэйд с головы и постепенно продвигается ниже, наговаривая свои наблюдения на миниатюрный диктофон. Работает он спокойно и профессионально, давая четкие указания помощнику и обслуживающему персоналу. Желая рассмотреть что-нибудь получше, просит их поднять ту или иную конечность, повернуть в нужную сторону тот или иной орган.
На то, чтобы покончить с этой частью вскрытия, времени уходит вдвое больше обычного, и Грэйд предлагает небольшую передышку. Выйдя из операционной с ассистентом Мацумотой, парнем из Колумбуса (штат Огайо), и прислонившись к кафельной стене, он наливает себе кофе из автомата. В подвале тишина, низкие голубые лампы дневного света усиливают жутковатое впечатление от вида расчлененного трупа.
— Наверное, похоже на тех несчастных, убитых религиозным фанатиком Мэнсоном, — подает голос Мацумота. Он здесь недавно и еще не привык профессионально воспринимать изуродованное тело. В операционной он прилагал отчаянные усилия оставить в себе съеденный обед за три доллара (блинчик с начинкой из наперченного сыра, фаршированный перец с рисом и бобами).
