Я мог покататься по окрестностям. Вот и все.
Постепенно хорошее настроение начало улетучиваться.
Я вывел из гаража машину и поехал к зданию суда.
Хенк Баттерби, помощник шерифа, читал газету. Его ноги лежали на столе, а челюсти мерно жевали табачную жвачку. Он спросил, не жарко ли мне и какого черта мне не сидится дома, когда есть возможность. Я ответил, что ты, Хенк, знаешь, как это бывает.
— Хорошая работа, — сказал он, кивая на газету. — Здорово они про тебя написали. Я как раз хотел вырезать статью и отдать тебе.
Этот тупой сукин сын всегда так делал. Только вырезал он статьи не про меня, а все. Карикатуры, прогнозы погоды, никудышные стихи и заметки о здоровье. Все, что только можно. Он просто не мог читать газету без ножниц в руках.
— Вот что я тебе скажу, — проговорил я, — я подпишу тебе эту статью, и ты сохранишь ее у себя. Возможно, когда-нибудь она станет ценным экспонатом.
— Ну, — он покосился на меня и тут же отвел взгляд, — я бы не хотел утруждать тебя, Лу.
— Никаких проблем, — заверил я его. — Давай ее сюда. — Я написал свое имя на полях и вернул ему вырезку. — Только никому не рассказывай. Если другие попросят меня о том же, твоя вырезка потеряет ценность.
Он уставился на вырезку стеклянным взглядом, как будто она хотела укусить его.
— Гм… — До него дошло, он даже забыл, что хотел сплюнуть. — А ты действительно думаешь?..
— Вот что тебе надо сделать, — сказал я, опираясь локтями на стол и шепча ему в ухо, — сходи на один из заводов и попроси сделать тебе стальной цилиндр. Потом — ты знаешь кого-нибудь, кто мог бы одолжить тебе сварочный аппарат?
— Да, — прошептал он в ответ. — Аппарат я найду.
— Так вот, разрежь цилиндр надвое по окружности. Не пополам, а чтобы получилась крышка. Положи в него вырезку с моим автографом — ведь она единственная во всем мире, Хенк! — и завари. Через шестьдесят или семьдесят лет ты отнесешь ее в музей, и тебе заплатят за нее огромные деньги.
— Вот те на! — воскликнул он. — Лу, а у тебя есть такой цилиндр? Тебе сделать?
— О нет, — ответил я. — Вряд ли я так долго проживу.
Я остановился напротив открытой двери в кабинет Говарда Хендрикса. Он поднял голову и помахал мне.
— Здравствуйте, Лу. Входите и присаживайтесь.
Я вошел, кивнул его секретарше и придвинул стул к письменному столу.
— Только что разговаривал с женой Боба, — сказал я. — Он неважно себя чувствует.
— Я слышал. — Он зажег спичку, чтобы я мог прикурить. — Но это не имеет особого значения. Я хочу сказать, что по делу Конвоя расследовать больше нечего. Нам остается сидеть и ждать и быть доступными в тот момент, когда Конвей начнет давить своим авторитетом. Думаю, он нескоро смирится с ситуацией.
— Плохо, что девчонка умерла, — сказал я.
— О, не знаю, Лу, — пожал он плечами. — Сомневаюсь, что она могла бы рассказать нам то, что нам не известно. Честно признаться — строго между нами, — я испытываю огромное облегчение. Конвей не успокоился бы, пока не отправил бы ее на электрический стул, свалив всю вину на нее. Мне бы не хотелось участвовать в этом.
— Да, — согласился я. — Это было бы неприятно.
— А если бы она выжила, я бы не отвертелся. Я хочу сказать, что возбудил бы против нее дело на всю катушку.
Он держался значительно дружелюбнее, чем в нашу последнюю встречу. Он давал понять, что мы с ним большие друзья и он не скрывает от меня свои самые сокровенные мысли.
— Интересно, Говард…
— Да, Лу?
— Нет, думаю, мне не стоит говорить об этом, — сказал я. — Возможно, вы относитесь к этому не так, как я.
— О, уверен, что так же. Я всегда чувствовал, что у нас с вами много общего. Так о чем вы хотели сказать?
Он на мгновение отвел взгляд, его губы слегка дрогнули. Я понял, что секретарша подмигнула ему.
— Ну, дело вот в чем, — сказал я. — Я всегда считал, что мы тут все одна большая счастливая семья. Мы, кто работает на благо округа…
— Гм… Одна большая счастливая семья, а? — Его взгляд опять метнулся в сторону. — Продолжайте, Лу.
— Мы очень похожи друг на друга…
— Д-да.
— Мы сидим в одной лодке, мы вместе беремся за дело и сообща доводим его до конца.
У него внезапно запершило в горле, и он поспешно вытащил носовой платок из кармана. Потом он повернулся вместе с креслом спиной ко мне и долго кашлял и плевался. Я услышал, как секретарша встала и куда-то вышла. Стук ее каблучков ускорялся. Через секунду она уже бежала в направлении дамского туалета.
Я надеялся, что она описается.
Я надеялся, что тот осколок шрапнели, что застрял в Хендриксе, проколол ему легкое. Этот осколок стоил налогоплательщикам целого состояния. Его избрали прокурором только из-за нескончаемых разговоров об осколке. Не об улучшении обстановки в округе или установлении справедливости. А именно об осколке шрапнели.
Наконец Хендрикс выпрямился и повернулся ко мне. Я сказал, что ему следует заняться этой простудой.
— В таких случаях, — сказал я, — я беру отвар луковицы и выдавливаю в него большой лимон. Или средний и маленький…
— Лу! — резко оборвал он меня.
— Да? — вскинулся я.
— Я ценю вашу заботу — вашу заинтересованность, — однако давайте вернемся к теме. Так что вы хотели сказать мне?
— О, ничего особенного.
— Пожалуйста, Лу!
— Ну, я кое-что не понимаю, — проговорил я. И рассказал ему. О том, что не понимал Ротман. Я выразил это своими словами и в своей манере, медленно и неуклюже. Теперь у него есть над чем поломать голову. Кроме следа от спущенного колеса. И прелесть ситуации заключается в том, что он ничего не сможет сделать и ему останется только ломать голову.
— Господи, — произнес он. — Это же на поверхности, верно? Прямо на поверхности, если правильно взглянуть. Это один из тех очевидных и простых фактов, которые трудно заметить с первого взгляда. Как ни крути, он должен был убить ее, когда сам уже был мертв. А он этого сделать не мог!
— Или наоборот, — сказал я.
Хендрикс вытер лоб. Он был возбужден, но выглядел больным. Заманивать бедного простака Лу в ловушку с помощью спущенного колеса — это одно. То было в его духе. Теперь ему снова придется забрасывать петлю.
— Лу, вы понимаете, что это значит?
— Не обязательно, — сказал я и выдал ему ту же теорию насчет всяких случайностей, которую наболтал Ротману, только в других выражениях. — Так, наверное, все и было. Одна из тех удивительных и необъяснимых случайностей.
— Да, — сказал он. — Конечно. Вероятно, именно так. Вы… э-э… вы с кем-нибудь говорили на эту тему?
Я замотал головой.
— Просто эта мысль пришла мне в голову Естественно, если Конвей взбесится, когда вернется, я…
— Сомневаюсь, что это надо, Лу. Я действительно считаю, что это будет неразумно.
— Вы имеете в виду, что я должен сначала рассказать об этом Бобу? Да я так и собирался. Я не собираюсь прыгать через его голову.
— Нет, Лу, — возразил он, — я не это имел в виду. Боб в плохом состоянии. Конвей устроил ему страшную взбучку. Не уверен, что нам следует тревожить его чем-то еще. Причем тем, что, как вы отметили, не имеет перспективы и бесполезно для следствия.
— Ну, — сказал я, — если это не имеет значения, не понимаю, почему бы не…
— Давайте оставим это между нами, Лу. Хотя бы на некоторое время. Будем сидеть тихо и смотреть, как развиваются события. А что еще мы можем сделать? Какие факты у нас есть, чтобы продолжать расследование?
— Особо никаких, — ответил я. — Думаю, вообще никаких.
— Точно! Я бы не смог выразиться лучше.
— Вот что мы можем сделать, — сказал я, — установить личности всех мужчин, которые посещали ее, хотя это будет трудно. Вероятно, их не более тридцати или сорока, ведь она была не из дешевых. Боб и мы, наша компания, могли бы собрать их в одном месте, и вы бы…
Жаль, что вы не видели, как он вспотел. Нам, департаменту шерифа, ничего не будет за то, что в одну комнатушку сгонят тридцать или сорок состоятельных граждан, — дознание-то будет вести он. И он будет предъявлять обвинения. К тому времени, когда он закончит, с ним будет покончено. Его не изберут на должность старшего дворника даже в том случае, если тот самый осколок шрапнели выйдет наружу в его глазу.
Однако я сам не хотел заниматься этим и не хотел, чтобы занимался он. Дело закрыто, признано, что Элмер Конвей был пьян, и хорошо бы оставить все как есть. Поэтому, учитывая еще и то, что время близилось к ужину, я позволил ему убедить себя. Я сказал, что не очень разбираюсь в этих вещах и что я безмерно благодарен ему за то, что он все мне разъяснил. На этом мы закончили.
Почти.
Перед уходом я дал ему рецепт средства от кашля.
Я шел к машине, насвистывая и думая о том, каким прекрасным был день и как приятно было бы об этом поговорить.
