Подарок был такой большой, что сама она донести его не смогла бы. Сабино внес его ко мне в офис.
Это была огромная корзина, наполненная завернутыми в тонкую бумагу фруктами, сырами, пробными бутылочками вина, банками и баночками икры, копченых устриц и форели, пасты из каштанов, консервированных фруктов и компотов из магазина деликатесов в Пасадене.
Внутри корзины была карточка:
ДОКТОРУ ДЕЛАВЭРУ С ЛЮБОВЬЮ ОТ МЕЛИССЫ Д.
На обратной стороне был нарисован дом. Самый лучший из всех нарисованных ею за время нашего знакомства — тщательно отретушированный, со множеством окон и дверей.
— Это замечательный подарок, Мелисса. Большое тебе спасибо.
— Пожалуйста. — Это было сказано с улыбкой, но ее глаза наполнились слезами.
— В чем дело, малышка?
— Я хочу...
Она отвернулась к одному из книжных шкафов и обхватила себя руками.
— Что ты хочешь сказать, Мелисса?
— Я хочу... Может, уже пора... и больше не надо...
Гол ос ее прервался, она замолчала. Пожала плечами. Помяла руки.
— Ты хочешь сказать, что больше не надо сеансов?
Она быстро закивала.
— Ничего плохого в этом нет, Мелисса. Ты поработала замечательно. Я действительно тобой горжусь. Так что если ты хочешь попробовать обойтись своими силами, я вполне тебя понимаю и считаю, что это здорово. И не беспокойся — я всегда готов тебе помочь, если будет нужно.
Она резко повернулась ко мне лицом.
— Мне уже девять лет, доктор Делавэр. Я думаю, что уже могу сама со всем справляться.
— Я тоже думаю, что можешь. И не бойся меня обидеть.
Она заплакала.
Я подошел к ней, прижал ее к себе. Она горько плакала, положив голову мне на грудь.
— Я знаю, это тяжело, — сказал я. — Ты беспокоишься, как бы не обидеть меня. Наверно, ты уже давно из-за этого переживаешь.
Непросохшие кивки.
— Я рад за тебя, Мелисса. Рад тому, что тебе не безразлично, что я чувствую. Но не волнуйся, со мной будет все в порядке. Конечно, мне будет не хватать тебя, но я всегда буду о тебе думать. И то, что ты перестанешь приходить на регулярные сеансы, еще не значит, что мы не можем поддерживать контакт. Например, по телефону. Или будем переписываться. Можешь и просто так зайти повидаться со мной, даже когда тебя ничто не беспокоит. Просто зайти поздороваться.
— А другие пациенты так делают?
— Конечно.
— А как их зовут?
Сказано с озорной улыбкой.
Мы оба засмеялись.
Я сказал:
— Самое важное для меня, Мелисса, это как здорово все у тебя получилось. Как ты взялась за свои страхи и справилась с ними. Я просто поражен.
— Я правда чувствую, что справлюсь.
— Уверен в этом.
— Да, я справлюсь, — повторила она, глядя на огромную корзину. — Вы когда-нибудь ели ореховую пасту? Она какая-то необычная, у нее вкус совсем не как у печеных каштанов...
На следующей неделе я позвонил ей. Подошел Датчи. Я спросил, как у нее дела. Он сказал:
— Очень, очень хорошо, доктор. Сейчас я вам ее позову. — Я не был уверен, но мне показалось, что он разговаривал дружелюбным тоном.
Когда Мелисса взяла трубку, она говорила со мной вежливо, но отстраненно. Сказала, что у нее все нормально и что позвонит, если ей понадобится прийти ко мне. Она так и не позвонила.
Я звонил еще пару раз. Голос ее звучал неспокойно, и она торопилась закончить разговор.
Несколько недель спустя я приводил в порядок свою бухгалтерию, дошел до ее листа и обнаружил, что мне переплатили авансом за десять сеансов, которых я не провел. Я выписал чек и отослал его в Сан-Лабрадор. На следующий день посыльный принес мне в офис конверт. Внутри оказался мой чек, аккуратно разорванный на три части, и лист надушенной бумаги.
Дорогой доктор Делавэр,
я очень Вам благодарна.
Искренне Ваша,
Джина Дикинсон
Все тот же изящный почерк, каким она писала мне два года назад, обещая поддерживать со мной контакт.
Я выписал еще один чек на точно такую же сумму, на имя Западного педиатрического фонда игрушек, спустился в фойе и отправил его. Я понимал, что делаю это не только для детей, которые получат игрушки, но и для себя тоже, и говорил себе, что не имею никакого права думать, будто совершаю благородный поступок.
Потом я поднялся на лифте снова к себе в кабинет и приготовился к приему следующего пациента.
Был уже час ночи, когда я убрал историю болезни на место. Воспоминания — дело утомительное, и усталость охватила меня. Я доковылял до постели, погрузился в беспокойный сон, неплохо справился с пробуждением в семь часов и отправился под душ. Через несколько минут после того, как я кончил одеваться, в дверь позвонили. Я пошел открывать.
На террасе стоял Майло — руки в карманах, желтая спортивная рубашка с двумя широкими горизонтальными полосами зеленого цвета, светло-коричневые хлопчатобумажные брюки и баскетбольные кеды, которые когда-то были белыми. Его черные волосы были отпущены длиннее, чем мне приходилось их когда-либо видеть, — передняя прядь полностью закрывала лоб, а баки спускались почти до уровня нижней челюсти. Его неровное, в оспинах лицо местами поросло трехдневной щетиной, а зеленые глаза казались потускневшими — их обычный поразительно яркий оттенок поблек до цвета очень старой травы.
Он сказал:
— Хорошо, что теперь ты, по крайней мере, запираешь дверь. А плохо, что открываешь ее, не проверив, кого там черт принес.
— Откуда тебе известно, что я не проверил?
— Интервал между последним звуком шагов и поворотом замка. Детективные способности. — Он постучал себя по виску и направился прямо на кухню.
— Доброе утро, сыщик. Досуг тебе на пользу.
Он что-то буркнул, не останавливаясь.
Я спросил:
— Что случилось?
— А должно что-то случиться? — крикнул он в ответ, уже заглядывая в холодильник.
Еще один чисто случайный визит. В последнее время эти визиты участились.
Очередная хандра.
Прошла половина срока назначенного ему наказания — шесть месяцев отстранения от службы без сохранения содержания. Наказать его сильнее этого управление не могло — следующей мерой было бы уже увольнение. Начальство надеялось, что гражданская жизнь придется ему по вкусу и он не вернется. Но начальство тешило себя иллюзиями.
Он покрутился, поискал, нашел ржаной хлеб, паштет и молоко, достал нож и тарелку и занялся приготовлением завтрака.
— Ну, чего ты уставился? — спросил он. — Никогда не видел мужика на кухне, что ли?
Я пошел одеваться. Когда я вернулся, он стоял у кухонной стойки, ел поджаренный хлеб, намазывая его паштетом, и запивал молоком прямо из пакета. Он располнел — его живот арбузом вырисовывался под нейлоновой рубашкой.
— Ты очень занят сегодня? — спросил он. — Я подумал, может, смотаемся на ранчо и погоняем в гольф?
— Не знал, что ты играешь в гольф.
— Я и не играю. Но нужно же иметь какое-то хобби, верно?
— Извини, сегодня утром у меня работа.
— Да? Значит, мне уйти?
— Нет, работа не с пациентами. Я кое-что пишу.
— А, — сказал он, пренебрежительно махнув рукой. — Я имел в виду настоящую работу.
— Для меня эта работа настоящая.
— Что, все та же старая песня — блокировки-провалы-сдвиги-по-фазе?
Я кивнул.
— Хочешь, я сделаю это вместо тебя? — сказал он.
— Что сделаешь?
— Напишу твой доклад.
— Валяй.
— Нет, я серьезно. Настрочить что-то всегда было для меня раз плюнуть. Недаром я дошел до магистра — видит Бог, это лишь часть того академического дерьма, которым меня пичкали. Моя проза не отличалась большой оригинальностью, но была... добротной, хотя чуточку скучноватой. Говоря словами моего тогдашнего университетского наставника.
Он с хрустом откусил кусок поджаренного хлеба. Крошки посыпались ему на грудь рубашки. Он не сделал ни малейшей попытки стряхнуть их.
Я сказал:
— Спасибо, Майло, но я пока не созрел для того, чтобы иметь «негра». — Я пошел варить кофе.
— Ты-чего-это? — спросил он с набитым ртом. — Не доверяешь мне?
— Это научная писанина. Материал для журнала по психологии.
— Ну и что?
— А то, что речь идет о сухих цифрах и фактах. Может, страниц сто такого текста.
— Велика важность, — сказал он. — Не страшнее, чем основной протокол убийства. — Коркой хлеба он стал отстукивать у себя на пальце. — Римское один: резюме преступления. Римское два: изложение событий в хронологической последовательности. Римское три: информация о жертве преступления. Римское...
— Я тебя понял.
Он сунул корку в рот.
— Ключом к отличному написанию отчетов является изгнание из них всякого пыла, до последней капли. Используй добавочную — с «горкой» — порцию избыточно заумных тавтологических плеоназмов, чтобы сделать отчет умопомрачительно скучным. И тогда твои начальники, которым положено все это читать, быстренько выдохнутся, начнут перескакивать с пятого на десятое и тогда, может быть, не заметят, как ты, развив бурную деятельность с момента обнаружения трупа, так ни черта и не раскрыл. А теперь скажи мне, так ли это отличается от того, что делаешь ты?
