Когда оба инспектора вернулись к Обезьяне Мэтьюзу, тот бросил на них хитрый взгляд:
— Я остался без сигарет.
— Полагаю, констебль Брайант выдаст вам несколько штук, если вы его как следует попросите. Какой сорт вы предпочитаете — «Уэйте»?
— Вы шутите, — ответил Обезьяна, запуская грязную руку в карман своей куртки. — «Бенсон и Хеджес 40» со специальным фильтром, — важно сообщил он и вытащил бумажку в один фунт из шуршащей пачки, в которой, судя по всему, нашлась бы еще не одна такая купюра. — Лучше бы поскорее.
— На фунт курева вам хватит до завтрака, — сказал Вексфорд. — Прямо-таки купаетесь в деньгах. Не могу не предположить, что это плата Джефа Смита за ваше молчание, а вы переводите ее в дым. — Потирая рукой подбородок и склонив набок голову, Вексфорд задумчиво смотрел на обезьянье лицо Мэтьюза. — Как же вы все-таки узнали, что ее зовут Энн? — с обманчивой мягкостью спросил он.
— Вы на этом просто помешались, — сердито сказал Обезьяна. — И не слушаете, о чем вам говорят.
Когда они вышли из кино, моросил дождь, больше похожий на сырой туман. Фонари светились в ореолах оранжевого, золотистого или жемчужного цвета. Автомобили, покидавшие стоянку, выныривали из тумана, как обитатели подводного мира, булькая и разбрызгивая воду на асфальте. Переводя девушку через дорогу, Дрейтон взял ее за руку повыше локтя и продолжал держать, когда они достигли противоположного тротуара. Ниже подмышки ее тело излучало тепло. От этого первого за все время прикосновения к ней все внутри Дрейтона перевернулось, во рту пересохло.
— Понравился фильм? — спросил он.
— Нормальный. Я не очень люблю субтитры, половину надписей не понимаю. Ерунда это, что женщина пошла в любовницы к полицейскому, чтобы он не выдал ее. Подумаешь, часы украла.
— Ну почему? Очень даже может быть. За границей и не такое случается. — Дрейтон не был огорчен тем, что в фильме шла речь об интимных отношениях и что девушка заговорила как раз о самой сексуальной части сюжета. Такие разговоры с девушками часто помогают определить намерения и направить мысли в нужное русло. Слава Богу, что не начало недели, а то пришлось бы смотреть фильм про какой-то русский линейный корабль. — Ты, случайно, не собираешься красть часы? — спросил он. Девушка вспыхнула, и это было заметно даже при свете фонарей. — Помни, что сказал герой фильма: «Ты знаешь мою цену, Долорес».
Она улыбнулась, не разжимая губ:
— Ты говоришь ужасные вещи.
— Не я. Я не делал субтитры.
В туфлях на высоких каблуках Линда почти не уступала Дрейтону в росте. Духи, которыми она пользовалась, были не для ее возраста, они не пахли цветами. Дрейтон не знал, есть ли в ее словах какой-то скрытый смысл и ради него ли она надушилась перед выходом из дома. Трудно сказать, как строят свой расчет девушки. Чем были аромат духов и серебристая краска на веках — приманкой для него, или данью моде, или боевым оружием великой армии женщин, читающих те журналы, которые она продает?
— Еще не поздно, — сказал он, — всего четверть одиннадцатого. Не хочешь пройтись вдоль реки? Именно там, под деревьями, он видел ее в понедельник. Кроны деревьев образовали над рекой арку, и с них в темную воду падали крупные капли, но на посыпанной гравием дорожке луж не было, а среди деревьев, укрытые ветвями, то там, то здесь стояли деревянные скамейки.
— Не могу. Мне нельзя сегодня поздно возвращаться.
— Ну тогда как-нибудь в другой раз.
— Холодно, — сказала она, — и всегда дождь. Не каждый же вечер ходить в кино.
— А куда вы ходили с ним?
Она наклонилась поправить чулок. Лужи, по которым они шли, разбрызгивая воду, оставляли на ее ногах сзади маленькие серые пятнышки. То, как она вытянула пальцы и провела ими снизу вверх по икре ноги, возбуждало Дрейтона сильнее, чем любые духи в мире.
— Он брал напрокат машину.
— И я возьму, — сказал Дрейтон.
Они подошли к двери лавки. Проулок, в котором стояли рядом киоск Гровера и цветочная лавка, был, скорее, тупиком, с одной стороны огороженным высокой стеной и упиравшимся в пару гаражей. Темный влажный булыжник мостовой напоминал пол пещеры, омытый водами прилива. Девушка посмотрела вверх, на высокую стену своего дома и темные окна, в которых не было даже намека на свет.
— Ты ведь можешь постоять хотя бы минутку, — сказал он. — Иди сюда, здесь не каплет. — Другого укрытия на пустой улице не было, но здесь, у стены, мрак сгущался до черноты. Прямо у их ног бежал небольшой ручей. Дрейтон взял девушку за руку. — Завтра я возьму напрокат машину.
— Хорошо.
— В чем дело? — Он говорил резко, раздраженно. Он хотел, как картину, рассмотреть ее лицо — спокойное и безмятежное, но увидел, как ее взгляд бегает с одного конца тупика в другой и вверх по стене, омытой дождем. Он надеялся на ответный пыл или хотя бы благосклонное внимание. Казалось, она боится, что их заметят, и Дрейтон подумал о тощей мамаше с глазками-бусинками и таинственном отце, который лежит больной за этим кирпичным бастионом. — Ты что, боишься своих родителей? — спросил он.
— Нет, тебя. Ты так чудно смотришь…
Он почти обиделся. Он нарочно выработал такой взгляд — пристальный, холодный, настойчивый — взгляд, который многие девушки находили возбуждающим. Но теперь это уже не было притворством: эта тяжелая настойчивость во взгляде была вызвана желанием, равного которому Дрейтон никогда прежде не испытывал. Почти полное отсутствие отклика чуть не убило желание, и Дрейтон уже был готов повернуться и уйти во влажную ночь одиночества, если бы не две маленькие руки, сначала притронувшиеся к его пальто, а затем перебравшиеся на его плечи.
— Да, ты пугаешь меня, — сказала она. — Но ведь именно этого ты и хочешь?
— Ты знаешь, чего я хочу, — ответил Дрейтон и прижал свои губы к ее губам, отстраняя ее тело от холодной и влажной на ощупь стены. Сначала девушка была податливой, но вялой. Потом ее руки обвились вокруг его шеи с неожиданной раскованностью, а губы раздвинулись, и, когда Дрейтон осознал это, его охватила дрожь предвкушения победы.
Над ними на фоне темных кирпичей вспыхнул оранжевый прямоугольник света. Еще не успев открыть глаза, Дрейтон ощутил на веках едва ли не боль от него.
Медленно, с протяжным «ах!», говорившем об удовольствии, только начавшемся и тут же прерванном, она отстранилась от него.
— Меня уже ждут, — сказала она. Ее дыхание было легким и быстрым. — Нужно идти.
— До завтра, — сказал он. — До завтра.
Она не сразу нашла ключ, и он с удовольствием смотрел, как она роется в сумочке, и слушал, как она еле слышно ругается. Он был причиной этой неожиданной растерянности девушки, и его мужское эго наполнилось радостью завоевания.
— Значит, до завтра. — Ее застенчивая улыбка мукой отозвалась в нем. Дверь за девушкой закрылась, прозвучала холодная музыкальная фраза колокольчика.
Оставшись один и дождавшись, когда свет над головой у него погаснет, Дрейтон еще постоял там, где они поцеловались, и провел указательным пальцем по губам. Дождь продолжался, от уличного фонаря исходил недобрый зеленоватый свет. Дрейтон подошел к фонарю и посмотрел на свой палец — на нем остался бледный след. Цвет помады не был розовым, он наводил на мысль о загорелом человеческом теле, и Дрейтону показалось, что вместе с этой помадой она оставила на его губах частицу себя. К отвороту пальто прицепился длинный светлый волос. Обладать этими напоминаниями о ней означало отчасти обладать ею самою. Стоя посреди мокрой улицы, он провел языком по пальцу и вздрогнул — он узнал вкус губ Линды.
В проулке появился кот, прокрался к входу в дом. На шерсти кота блестели мелкие капли. Небо было скрыто испарениями, сразу за ними начиналась тьма. Дрейтон надвинул на голову капюшон и зашагал домой, в свою комнату.
На юг от Кингсмаркхема, охватывая Помфрет с восточной и южной сторон, тянется хвойный лес. Он занимает площадь в двадцать или тридцать квадратных миль. Его называют Черитонским, он рукотворный, растут в нем почти сплошь ели и лиственницы; его броская красота отдает чем-то английским, а располагающиеся ниже зеленые равнины вдруг напоминают вам альпийские луга.
С той стороны Помфрета, что обращена к лесу, как грибы после дождя, выросли небольшие белые домики. Своими разноцветными дверями, украшениями из кедровой доски они похожи на сельские домики в Швейцарии. К одному такому выкрашенному в желтый цвет домику с воротами для машины в ограде в воскресенье утром направлялся сержант Мартин: он искал человека по фамилии Киркпатрик.
Дверь ему быстро открыла девчушка лет семи с большими испуганными глазами. Мартин ждал на пороге, пока она ходила за матерью. Незанавешенные окна дома позволяли беспрепятственно заглянуть внутрь, и Мартин увидел маленького мальчика, такого же бледного и изможденного, как его сестра; он апатично играл на полу в кубики с буквами. У женщины, наконец появившейся из глубины дома, был сварливый вид. По ее розоватому неподвижному лицу Мартин предположил, что она страдает от повышенного давления. Светлые волосы в тугих кудряшках блестели, на носу сидели очки в красной оправе. Мартин представился и спросил женщину об ее муже.
