Я поднялся по боковой лестнице с наружными проходами к квартирам. Остановился на самом верху, бочком сделал несколько шагов вдоль и огляделся.
Маленькое окошко, шторы задернуты, рядом входная дверь. Простой кодовый замок. Какой-то безымянной марки. Это уже легче.
И крошечная светодиодная лампочка: охранная сигнализация. Но лампочка не светится. Должно быть, он отключает сигнализацию, когда дома.
Значит, он там. Хорошо. Я действовал быстро. Громкий щелчок. Мне пришлось нажать на курок пистолета-отмычки еще раз десять-одиннадцать. Если только Перрейра не спит мертвым сном, должен был услышать. Наконец я услышал, что замок повернулся, и вошел.
Где-то в другой комнате работал кондиционер. Все шторы были задернуты. Через несколько секунд мои глаза привыкли к темноте. Я пошел на громкий храп, который доносился из-за открытой двери спальни. В лежавшем с открытым ртом и храпевшем, как циркулярная пила, человеке я узнал Лоренцо. Парня с камеры видеонаблюдения в «Кутузке». Того самого, что похитил Алексу. Никаких сомнений.
Я подошел к кровати, на которой лежал под смятой простыней Перрейра. Зажал в левом кулаке край простыни. Быстрым рывком накинул ему на голову и обмотал. Он забился. Но был уже замотан в простыню плотно, как мумия. Правой рукой я схватил его за горло и сдавил.
Он заорал, задрыгал руками и ногами. Я уселся на него сверху и прижал его бьющееся тело коленями к кровати. Боясь, как бы он не потерял сознание, слегка ослабил хватку на горле.
Он охнул и хрипло проговорил:
— O que voce quer?[1]
Я понятия не имел, что это значит. Не знаю португальского.
— Где она? Говори по-английски, — сказал я.
— Я передал… — он охнул, — груз. Я передал груз!
— Груз? — Дикая злость кипела у меня в крови, искрила, как электропровод под напряжением. Мне стоило огромного усилия не раздавить ему горло.
Он явно думал, что я связан с похитителями. А он и в самом деле просто курьер — его наняли, чтобы он похитил Алексу и передал кому-то другому.
Он думал, что я — один из его нанимателей. Тем лучше.
— Я тебя сейчас отпущу, и ты мне ответишь на несколько вопросов, — сказал я. — Если хоть слово соврешь, я тебе ухо отрежу и пошлю папочке в ООН, пусть на стенку в кабинете повесит.
— Нет! Я все говорить! Чего тебе надо? Я сделать все, как мне говорить! Я отдал вам девчонку и держал язык за зубами.
— Где она?
— Почему ты меня спрашиваешь? Вы мне сказать подцепить телку, подсыпать ей наркотика и привезти ее к вам. Я сделал. И никому не говорил. Все в ажуре.
«Все в ажуре». Ненавижу эту фразу.
— Я бы сказал, у тебя сейчас ничего не в ажуре.
На тумбочке у него лежал сотовый телефон «нокия». Я взял его свободной рукой и сунул в карман.
Потом запустил руку за спинку кровати и нащупал что-то очень похожее на пистолет, примотанный к спинке скотчем. Очень дорогой пистолет. Его я тоже сунул в карман, а затем отпустил горло Перрейры.
— Ладно. — Я слез с него и встал возле кровати. — Вставай.
Он кое-как спустил ноги вниз. Охнул.
— Чего тебе от меня надо, а? Я все отдал… тому парню.
— Какому парню?
— Тому, кто дал мне телефон. Я не знаю никаких имен! Я не могу ничего рассказывать. У этого парня глаза на затылке!
Я хотел спросить, что это значит, но тут услышал громовой топот на лестнице. И он тоже услышал. Лицо у него перекосилось от страха. Потом послышался грохот и звук ломающегося дерева — дверь выбили металлическим тараном.
В комнату ворвались люди в зеленой форме, в зеленых бронежилетах и черных касках из кевлара, в защитных очках, придававших им сходство с какими-то гигантскими насекомыми. На рукавах и на груди нашивки ФБР.
Выражение лица Маурисио изменилось. На нем отразилось облегчение.
Мужчина медленно шел по вспаханной земле к фермерскому домику, и тут его телефон, прицепленный к поясу, зазвонил. Он знал, кто это — этот номер был только у одного человека.
Отвечая на звонок, он остановился на бугорке земли и мысленно отметил — надо бы еще раз пройтись здесь пневматическим виброуплотнителем. Или пару раз проехать гусеницами экскаватора. Оно конечно, девчонка и так никуда не убежит, из-под десяти футов земли-то.
Но в этом деревенском Нью-Хэмпшире соседи всегда могут сунуть нос куда не надо.
— Да? — сказал Владимир.
— Пока ничего, — сказал человек, называвший себя Кириллом. Разговор шел по-русски.
Кирилл был посредником — передавал сообщения между Владимиром и тем денежным мешком, которого называл просто «Клиент». По имени — никогда. Владимира это устраивало. Чем меньше они с Клиентом знают друг о друге, тем лучше.
Однако Кирилл волновался, как бы какая-нибудь мелочь все не испортила. Кажется, он считал, что если будет каждый день звонить и проверять, то все пройдет гладко. Он не знал, что Владимир почти никогда не ошибается.
— Как думаешь, отец после этого заснул или как? Должен бы прислать файл сразу же. Его дочь…
— Терпение, — сказал Владимир.
Над головой взревел самолет, и связь прервалась. Самолеты тут пролетали примерно каждый час, а ночью еще чаще — аэродром рядом.
— …Как там заложница, жива-здорова? — спросил Кирилл. Спутниковый телефон был закодирован, так что Кирилл выражался вполне откровенно. Владимир никогда этого не делал. Его ответ был кратким:
— Что-нибудь еще?
— Ничего.
Он оборвал звонок. Заходящее солнце золотило вспаханную землю. У него промелькнуло воспоминание о том, какая твердая была земля на тюремном дворе, там даже трава не росла. С тех пор он полюбил траву.
Владимир поднялся на крыльцо, мимо компрессора с длинным желтым проводом удлинителя, и открыл антимоскитную дверь. В сетке были дыры, поэтому черную деревянную дверь пришлось открывать и закрывать очень быстро, чтобы не напустить насекомых. Домик вообще оказался развалюхой. Но жаловаться не приходилось. Дом и земля вокруг него, почти триста акров в отдаленном районе Нью-Хэмпшира, принадлежали одному старику, который уехал отсюда во Флориду. Четыре года тут никто не появлялся. Даже сторож. Вот он и определился в сторожа сам. Пусть родственники владельца и не имели об этом никакого понятия.
Проходя через застекленную террасу, он слышал девчонкино жалобное похныкивание в колонках компьютера. Это его раздражало, и он нажал кнопку отключения звука.
Через час я уже был на шестом этаже в доме номер один на Сентер-Плаза, с Дианой, у которой был смертельно усталый вид — глаза измученные, воспаленные. И все равно она была самой красивой женщиной из всех, кого я знал.
— Так что произошло? — тихо спросил я на ходу.
— Как мне сказали, им сообщили конфиденциальную информацию.
— Кто?
Мы подошли к ряду застекленных кабинок. Большинство из них были пусты — рано еще. Ее кабинку невозможно было спутать ни с какой другой.
На стенах висели школьные фотографии, по которым без труда можно было определить, чье это рабочее место. Славные такие ребятишки, и сразу видно, ей не родственники. И загибающиеся по углам журнальные вырезки с заголовками вроде: «Пропавший ребенок: насильнику предъявлено обвинение».
— Понятия не имею, — сказала она. — На этот уровень меня не допускают.
— Тогда кто отдал приказ отправить туда группу быстрого реагирования?
— Единственный человек, который может отдать такой приказ, — ответственный спецагент. А ты-то откуда узнал, где искать Перрейру?
— Прицепил маячок к Тейлор Армстронг.
Она улыбнулась и кивнула:
— Неплохо.
— Кто бы это ни сделал, он отнял у нас самый верный шанс найти Алексу, — сказал я. — Где он?
— Внизу, в закрытом кабинете для допросов.
— Я хочу с ним поговорить.
— Нельзя. Он заявил о дипломатической неприкосновенности. Сюда уже едет атташе бразильского консульства по правовым вопросам. Некто, — она глянула на стикер возле телефона, — Клаудио Дуарте Карвалью Барбоса. Пока он не проконсультирует Перрейру, никто не может даже войти в комнату для допросов.
Я встал.
— Сделай доброе дело, покажи мне, где она.
— Зачем?
— Так, просто любопытно, — сказал я.
Диана привела меня по лестнице к запертой двери. Никто не стоял рядом, не караулил.
— Камеры, зеркала одностороннего видения есть?
— Нет. Это не в правилах ФБР.
— Хм. Знаешь, я бы с удовольствием выпил чашечку кофе.
Лицо у нее было непроницаемое, но в глазах мелькнула искорка.
— Пожалуй, придется его заново варить. Может занять много времени.
Маурисио сидел, развалившись, со скучающим видом, на металлическом стуле за столом с пластиковой столешницей. Узнав меня, он улыбнулся медленной торжествующей улыбкой.
— Я не стану ничего говорить, дружище. У меня… это… imuni-dade diplomatica.
