Он бог знает сколько раз слышал эти же слова от ошеломленных жертв перестрелок, пожаров, изнасилований, аварий.
«Это не гангстеры. Те не пользуются иглами».
Воорт пытается побороть панику логикой мысли.
«Контролируй свой разум. Выясни, кто эти типы».
Верхняя половина стальной двери распахивается. Белый свет заливает зрачки. Воорт хочет закрыть глаза, но не может даже опустить веки. Он никогда не думал, что свет может причинить такую боль. Ощущение такое, будто электрический разряд пробивает глазные яблоки, насквозь прожигая нервные клетки, вонзаясь в мозг. Кажется, все чувства обострились, словно компенсируя неспособность двигаться.
«На полу расстелен брезент или кусок синтетической ткани, значит, эти типы уже бывали здесь. Мы сейчас в уборной. Но зачем брезент?
Собрать кровь?
Не думай об этом. Разгляди цвет глаз за стеклами шлемов. Рано или поздно этим людям придется заговорить. Если бы они собирались убить тебя, то сделали бы это сразу же. Запоминай голоса. Запоминай запахи».
Брезент хрустит, когда они укладывают его. Дверь захлопнулась, щелкает замок. Он видит помещение словно через длинную трубу, блокирующую периферическое зрение. Виден кусок унитаза и ряд белой плитки. С изогнутой сточной трубы капает конденсат.
«Сигнализация от взлома в туалет не проведена. Они, наверное, все здесь разведали, прежде чем девушка позвонила».
Мужской голос за спиной произносит тихо, спокойно:
— Он замечательно выглядит.
«Егерь говорил о медведе точно такими же словами».
— Вдохни, детектив. Выдохни.
Воорт отмечает необычную интонацию. Говорящий слегка растягивает гласные «е» и «и».
Пахнет аммиаком, табаком, первобытным тестостероном. Перед лицом Воорта появляются две пары кроссовок «Рибок» большого размера. Он запоминает цвет (белый с зеленым) полосатых носков и прямые вытертые джинсы — в пятнах жира и белой краски, словно они принадлежат рабочему. Вероятно, третий человек остался на улице. Наблюдатель.
«Если это не гангстеры, то кто послал этих типов? Озава? Это самый логичный вариант. Зачем маски? Чтобы я не увидел лица? Или чтобы скрыть лица от свидетелей?»
Стук сердца заглушает городские шумы. Отдается в ушах. Воорту пока удается сдерживать панику, но она вот-вот нахлынет на него.
— Прикрой ему глаза.
«Похоже на нападение военных или спецназа».
Перед глазами мелькает рука. Кусок ткани загораживает свет, погружая Воорта в темноту.
«Я видел татуировку на суставе указательного пальца, но разглядеть не успел. Неужели эти типы здесь из-за какого-то другого дела? У нас с Микки дюжина дел.
Черт. Микки опоздал».
Он чувствует щекой брезент.
«Найди улики. Если сможешь найти улики, получишь хоть какой-то контроль».
Что-то касается верхней части лица.
Мысленно Воорт дергается в сторону. На самом же деле он застыл, как тот медведь.
— Воорт?
Что бы ни коснулось щеки, оно гладкое и острое, но тупее ножа. Он чувствует теплую кожу. Воображение рисует медленно скользящий по лицу ноготь.
— Через несколько секунд ты сможешь издавать звуки. Очень тихо. Как мелкое животное. Мышка. — Голос тусклый и безжизненный, с каким-то неопределенным акцентом.
Теперь руки расстегивают его ремень.
— Хорошая кожа, — говорит голос. Воорт не верит своим ушам. Этот тип восхищается его ботинками.
«С меня снимают брюки.
О нет!»
Наклонившиеся над Воортом люди переворачивают его на живот, стараясь, чтобы он не ударился головой об пол. Шуршит брезент. В трубе журчит вода. Воорт чувствует запах мочи и лизола. Теплый воздух обдувает нижнюю часть лица, — вероятно, тянет из щели под дверью.
«Палец касается моей задницы, он ничего не может сделать. Нет-нет-нет-нет-нет».
Воорт пытается отпихнуть, оттолкнуть этих людей.
«Я не могу ничего контролировать».
В учебных фильмах для копов, во время учений по взятию и освобождению заложников всегда есть стратегия, дающая возможность удержать хотя бы минимум контроля. Надо разговаривать с нападающими. Уговаривать их. Использовать в качестве оружия то, что есть под рукой: вазы, свернутые в трубку журналы, карандаши, подсвечники. Пытаться подружиться с людьми, которых хочется убить.
— Думал когда-нибудь о том, что происходит с людьми, которых ты отправил в тюрьму, а, Конрад?
«Это люди, которых я арестовал?»
— Жестокое и необычное наказание. — Что-то в этом голосе ослабляет волю, сопротивление. — Конституция запрещает жестокое наказание. Но когда тебя трахнул бывший зэк, больной СПИДом, — это жестоко, хоть и не так уж необычно. Это приводит в бешенство, хочется сделать то же самое с кем-то еще. Тихоня становится дикарем. Улавливаешь?
Воорт весь в поту. Ощущение такое, будто пот покрывает кожу, как масляная пленка.
«Ты не доберешься до меня».
Но он сейчас беспомощней паралитика. Паралитики по крайней мере могут говорить.
— Держу пари, — медленная речь словно воздействует на часть мозга Воорта, контролирующую скорости мысли, — что вы каждый вечер рассиживаетесь со всеми этими дядюшками на кухне в доме на Тринадцатой улице, хм-м-м-м? Обжираетесь. Смеетесь над людьми, которых посадили в тюрьму.
Воорт чувствует, как ему разводят запястья и лодыжки. Слышит неясный приглушенный протест — просто писк — и понимает, что этот звук издало его собственное горло.
«Они привязывают меня к трубам».
Голос продолжает:
— Или, может быть, вы с Камиллой шутите об этом в спальне на третьем этаже? В этом особенном душе — с четырьмя насадками…
«Откуда ты об этом знаешь?»
— Камилла говорит: «Конрад, намыль мне животик…»
Палец скользит вдоль позвоночника.
— Конрад, обожаю, когда ты делаешь это.
Воорт чувствует тошноту.
Но заставляет себя думать: «Это не нью-йоркский акцент».
Что сужает выбор до примерно трех миллионов обитателей и гостей столичной зоны.
— Все еще пытаешься отвлечься? Я потрясен.
«Восточная Европа? Я сажал в тюрьму людей с восточноевропейским акцентом?»
Разумеется, сажал. Он вызывает их в памяти, чтобы сохранить подобие контроля. Череда лиц. Русские с Брайтон-Бич. Пара польских художников-взломщиков. Крупные, белокурые парни. Компания румын, занимавшихся страховками от ДТП. Целая банда мошенников.
— Парня отпустили из тюрьмы, Воорт, — продолжает голос, а тем временем маслянистая жидкость капает на спину, затекает между ног. — Но ему уже не быть прежним. Внешне он выглядит нормально, но понял, что ему это нравится.
Воорт ничего не может поделать. Он вспоминает больных СПИДом в тюремных больницах. Худые, обозленные, откашливающие мокроту. Кожа покрыта язвами размером с десятицентовую монету.
«Отвяжись от меня».
— Или ты предпочел бы, чтобы мы наградили СПИДом кого-нибудь из твоей огромной семьи? Мы могли бы сказать им, что сделали это из-за тебя.
Воорт пытается брыкаться. С губ срывается слабый-слабый, почти неслышный писк.
Голос все такой же бесстрастный.
— Кузен Мэтт? Очень легко. На север по Парковой магистрали Таконик. Направо по шоссе Двадцать три. Налево по Тэллирэнд. Мимо сарая с лошадьми.
«Откуда ты об этом знаешь?»
— У Камиллы, — продолжает голос, — великолепная задница. Дядя Брам? Отправился на Бермуды на две недели. Дядя Вим? Чем больше думаешь, тем страшнее.
Палец пробегает по спине ласково и плавно — так Камилла будит его, когда ее охватывает желание. Потом раздается какое-то мычание, и твердые колени с усилием раздвигают бедра Воорта. Запах лука и табака. Что-то теплое и какое-то… мясистое скользит по бедрам.
— Ты беспомощен. И, по мнению моих друзей, очень мил.
Сердце безумно колотится, кровь словно раздувает артерии, как воздушные шарики.
Рука ерошит волосы.
— Один такой жалостный писк будет означать «да». Два — «нет». Заняться нам кем-то из них? Или тобой? Пусть и у тебя будет хоть какой-то выбор.
Капли пота затекают в ноздри, просачиваются в рот через промокший кляп. Что-то теплое — Воорт знает, что это член, — упирается в него сзади.
— Значит, ты, сука. Мы трахнем тебя.
Руки разводят ягодицы. Воорт слышит свое мычание: он пытается просить не трогать его. Но не способен произнести ни слова. Даже паралитик может говорить.
Руки отпускают его.
«Пожалуйста, не делайте этого».
Слышно, как капает из крана вода.
Воорт теряет контроль над сфинктером. Теплая струйка сочится между ног на пол. Тот медведь тоже описался от страха.
— Ты не можешь защитить себя. Не можешь защитить свою семью. — В голосе звучит отвращение. — Ты никого не можешь защитить.
Воорт крепко зажмуривается под повязкой. «Я не буду чувствовать этого», — твердит он про себя.
— Хотя знаешь что? Может, мы и не сделаем этого. Если ты окажешь нам мелкую услугу. Главное здесь не возможность, а добрая воля. Легче, чем ты думаешь. Маленькая любезность с твоей стороны. Ну что, сохраним девственность великого детектива? Пожалеем домашних?
