Последним советским кораблем, который встретила «Полярная звезда», был сухогруз, забравший с борта три тысячи тонн палтуса, пять тысяч тонн камбалы, восемь тысяч тонн рыбного филе и пятьдесят тонн рыбьего жира. Взамен на «Полярную звезду» сгрузили муку, солонину, капусту, жестяные коробки с кинофильмами, а также доставили письма и журналы. Аркадий в тот день стоял у борта со своими товарищами. Главный электротехник флота не поднимался на борт, Аркадий сейчас сразу же припомнил бы его щуплую фигурку.
Половину лица Антона Гесса занимал огромный лоб под копной спутанных волос. Остальные части — брови уголком, острый нос, широкая верхняя губа и подбородок с ямочкой — сбились куда-то вниз. Из-под бровей поблескивали оживленные голубые глаза. Гесс напоминал немецкого музыканта эпохи Брамса.
Первый помощник решил перейти в атаку. Повел он ее все тем же «советским» тоном — так власти предержащие говорят о чем-то само собой для них разумеющемся.
— Матрос Ренько, по имеющимся у нас сведениям, вы были уволены из Московской прокуратуры. Это верно?
— Да.
— Вас также исключили из партии, так?
— Да.
Наступило хмурое молчание — как же, человек только что признался в двух смертных грехах.
— Могу я говорить прямо? — обратился Воловой к Марчуку.
— Конечно.
— Я с самого начала был против того, чтобы привлекать этого матроса к расследованию, особенно если учесть, что здесь затронуты наши американские коллеги. В моем досье уже имеется достаточно негативной информации о матросе Ренько. Сегодня я по радио запросил дополнительные сведения о нем из управления КГБ по Владивостоку — я хотел быть до конца объективным. Товарищи, перед нами человек с темным прошлым. Разумеется, полный отчет о том, что произошло в Москве, нам никто не даст, но мы знаем, что он был замешан в убийстве прокурора города и способствовал бегству за рубеж бывшей советской гражданки. За плечами этого человека — убийство и измена Родине. Потому-то он и метался по Сибири, постоянно менял работу. Взгляните на него, товарищи, — нельзя сказать, что он преуспел в жизни.
Это точно, подумал Аркадий. Преуспевающий человек не надел бы такие ботинки — изъеденные солью и покрытые высохшей слизью.
— И еще. — Воловой говорил так, словно это требовало от него огромных усилий. — За ним наблюдали еще на Сахалине, когда он только поступил работать на «Полярную звезду». Зачем наблюдали, я не знаю, мне не сообщили. Но причин наблюдать за таким человеком могут быть тысячи. Могу я быть откровенным?
— Вполне, — ответил Марчук.
— Товарищи, компетентные органы во Владивостоке заинтересуются не столько гибелью глупой девушки Зины Патиашвили, нет, прежде всего их будет интересовать уровень политической дисциплины на нашем корабле. И там не поймут, почему мы привлекли к столь щепетильному делу такого человека, как Ренько, человека настолько неблагонадежного, что ему даже запрещено сходить на берег в американском порту.
— Это вы верно заметили, — согласился Марчук.
— Вообще-то, — продолжал Воловой, — возможно, было бы целесообразно не пускать на берег всю команду. Через два дня мы прибудем в Датч-Харбор. Я полагаю, будет разумным не выдавать визы матросам.
Выслушав все это, Марчук нахмурился. Он подлил воды себе в стакан, задумчиво глядя на серебристую струйку.
— И это после четырех месяцев плавания? — спросил он. — Люди проводят четыре месяца в море только ради этих двух дней в порту. Разве дело только в нашей команде? Мы же не можем запретить американцам сойти на берег.
Воловой пожал плечами.
— Ну, сообщат представители в правление компании о случившемся… Компания-то наполовину советская. Там ничего не предпримут.
Марчук потушил сигарету и улыбнулся, но улыбка вышла невеселой, скорее ироничной.
— Наблюдатели сделают доклад правительству, а оно, между прочим, полностью американское. А рыбаки разнесут сплетни по всем городам и весям — будто я скрываю убийство у себя на борту.
— Смерть — это всегда трагедия, — сказал Воловой. — Но расследование — это уже факт политической значимости. Проводить дальнейшее расследование на корабле я считаю ошибкой. Считайте это точкой зрения партийной организации.
Такие же слова звучали повсюду — на тысячах заводах и фабриках, в колхозах и университетах, в залах суда. Никакое мало-мальски серьезное решение не могло быть принято ни директором завода, ни судьей без учета мнения того, кто представлял партийные органы, говорил от имени партии. После этих решающих слов все дебаты кончались сами собой.
Однако на этот раз Марчук обратился к человеку, сидевшему по правую руку:
— Товарищ Гесс, вы не желаете высказаться?
— Да-да. — Главный электротехник, казалось, очнулся от глубоких раздумий. Его голос напоминал звучание треснувшей флейты. Обращался он непосредственно к Воловому: — Все, что вы сказали, товарищ, было бы совершенно справедливо… в недалеком прошлом. Однако сейчас положение изменилось. У нас новое руководство, которое призывает нас проявлять инициативу и честно признавать свои ошибки. Капитан Марчук — один из таких руководителей, он энергичен и честен. Я думаю, всем нам стоит его поддержать. Что же касается матроса Ренько, то я тоже запрашивал о нем по радио. Его не судили ни за убийство, ни за измену. За него поручился полковник КГБ Приблуда Ренько, возможно, и совершал политические ошибки, однако никто не ставил под сомнение его профессиональные качества. Есть и еще одно чрезвычайно важное соображение. Наше совместное предприятие — уникальное в рамках сотрудничества с американцами. А ведь далеко не всем нравится, что мы работаем вместе. Подумайте, что может случиться с нашим предприятием? Какой урон будет нанесен международному сотрудничеству, если распространится слух, что советских людей, работающих бок о бок с американцами, со вспоротыми животами швыряют за борт? Мы должны продемонстрировать нашу готовность приложить все силы для успешного завершения расследования не только во Владивостоке, но и здесь. Третий помощник Буковский, несомненно, очень энергичный человек, но в таких делах у него нет никакого опыта. И ни у кого из присутствующих нет, кроме матроса Ренько. Продолжать расследование необходимо, разумеется, соблюдая все меры предосторожности. Надо же выяснить, что случилось на самом деле.
Аркадий был поражен: то, что произошло, было так неожиданно, как если бы покойник поднялся из гроба. Впервые слово Инвалида не поставило точку в обсуждении.
Воловой снова заговорил.
— В некоторых случаях досужими сплетнями стоит и пренебречь. В данной ситуации гораздо важнее сохранить секретность, а не выносить сор из избы. Посудите сами: если Патиашвили была убита, на чем настаивает матрос Ренько, значит, убийца — на нашем корабле. Если мы сейчас продолжим расследование, пусть даже соблюдая все меры предосторожности, то какова будет реакция убийцы? Он испугается, заволнуется и попытается сбежать. Во Владивостоке это станет невозможно: будет проведено профессиональное следствие, и никуда он от нас не денется. Здесь же все иначе — мы в американских водах, рядом — американские суда, а впереди, что хуже всего, заход в американский порт. Незрелое решение может привести нас к прискорбным результатам. Разве нельзя предположить, что преступник, чувствуя, что разоблачение близится, не сбежит в Датч-Харборе и не обратится с просьбой о политическом убежище, желая ускользнуть от советского правосудия? Разве не поэтому многие бежали на Запад? Американцы в таких случаях непредсказуемы. Как только дело обретает политическую окраску, у них ложь вечно смешивается с правдой, да так, что концов потом не найдешь. Конечно, через некоторое время мы до этого мерзавца доберемся, но разве правильным будет в настоящий момент признать факт убийства, пойти на скандал? Верная ли это линия для советских людей? Товарищи, никто не спорит, что команда заслуживает схода на берег после четырехмесячного плавания. Так оно бы и случилось при обычных обстоятельствах. Однако я не хотел бы оказаться на месте капитана, который поставит под удар престиж целой флотилии только потому, что команде, видите ли, захотелось отовариться подержанными западными часами и ботинками.
После всей этой паутины слов, которую искусно раскинул Инвалид, Аркадий подумал, что вопрос уж точно решен. Однако Гесс немедленно принял вызов.
— Давайте отделим одно ваше опасение от другого. Расследование на борту создаст нездоровую ситуацию, а из-за нее мы будем вынуждены отказаться от захода в порт. Мне кажется, этот узел можно распутать. До захода в Датч-Харбор осталось около полутора суток. Этого вполне достаточно, чтобы мы смогли прийти к окончательному заключению по поводу смерти этой несчастной девушки. Если по истечении этого срока у нас будут оставаться подозрения, мы запретим команде сходить на берег. Если нет, пусть гуляют, заслужили. В любом случае мы можем не опасаться побега с корабля, а по возвращении во Владивосток дело так или иначе будет передано компетентным органам.
