Они засиделись допоздна вчера вечером, беседуя о его заботах, и впервые за долгие годы Кэтрин почувствовала себя на своем месте. Ее поразило, когда он сказал, что благотворительная организация, на которую он работает, оказалась в центре внимания парламентского комитета по финансам. Парламентарии заподозрили, что бюджетные средства, выделяемые на некоторые ее проекты, расходуются не должным образом.
– Что, растрата? – спросила она.
– Да нет, просто безалаберность.
– Собираешься выступать на слушаниях?
– Нет, – покачал головой Роберт, – хотя для дела было бы лучше, если бы выступил. Но в любом случае придется подготовить бумаги, доказывающие, что директора – это не какие-то преступники, а просто шуты гороховые, желающие людям добра, но не разбирающиеся в делах.
– Повезло этим директорам с адвокатом, – сказала она и взяла его за руку.
Когда они познакомились, Роберт работал юрисконсультом в министерстве внутренних дел. Ему было около тридцати, ей – двадцать два, но, будучи человеком замкнутым, он казался моложе своих лет. Кэтрин работала в редакции газеты – это была первая ее служба. У обоих были амбиции, оба были преисполнены решимости добиться успеха, и у обоих это получалось. Она помнила, как удивилась его уязвимости: он был настолько незащищен, что она чувствовала себя по отношению к нему чем-то вроде наседки. При знакомстве он сказал, что имеет «политические амбиции». Именно так и сказал, но прозвучали эти слова как-то застенчиво, так, словно он извинялся за что-то. Пришлось ей разговорить его. Это был первый из многочисленных разговоров «не для протокола», который они вели в одном из кабачков Стоук-Ноттингема, на нейтральной территории, где ни ей, ни ему не нужно было опасаться встречи с сослуживцами. Роберт еще со студенческих времен был членом лейбористской партии, Кэтрин – тоже. Только она вскоре о своих партийных пристрастиях забыла, а он нет. Он рассчитывал на выдвижение в парламент и в случае избрания стал бы одним из самых молодых депутатов в истории. Ничего не получилось, но она знала, что он все еще лелеет эту мечту. Вчера вечером они вернулись к этой теме. Он улыбнулся, довольный, что она сама затеяла этот разговор, но покачал головой.
– Нет, сейчас не время, – сказал он.
– Смотри, а то, если нужно, я всегда подставлю плечо. – Ей приятно было думать о ком-то другом, не только о себе. Она увидела в этом признак душевного выздоровления и села в кровати.
Прошла почти неделя, как она написала свой отзыв, и чутье подсказывало ей, что это был правильный шаг. Стивен Бригсток нуждался в ее признании. Теперь ему было известно: для нее не секрет все то, через что ему пришлось пройти. Да и ей эти несколько слов пошли на пользу. Может, отчасти потому она и стала лучше спать. Набрасывая отзыв, она просто вынуждена была думать не только о своей, но и о его боли. Принять на себя ответственность за нее она не может, но может прийти к пониманию того, что подтолкнуло его к этой холодной ненависти. Да, ей явно пошло на пользу то, что она хотя бы задумалась об этом. Быть может, таким образом они оба словно обрели равновесие, хотя каждый на свой лад.
Она поднялась с кровати и раздвинула шторы. На улице ослепительно сияло солнце. На работу идти не хотелось – что ж, она позвонит и скажет, что сегодня поработает дома. Она спустилась вниз, заварила чай, села за стол и открыла ноутбук. Нашла нужный сайт. Ее отклик все еще на месте, но никаких комментариев за это время не появилось. В углу экрана мерцало изображение обложки книги, и при воспоминании о том, как она вошла в ее жизнь, Кэтрин начало трясти от ярости. Больше она ни за что не посмотрит на эту картинку.
2013, начало лета
Утро. Я не спал всю ночь. Завтракать не хотелось. Если верить моему ноутбуку, было десять утра, и от слишком долгого сидения на стуле у меня затекли ноги. Надо подвигаться. Кажется, я слегка помешался на компьютерах, слишком много времени провожу у экрана. Не слишком типично для людей моего возраста. Три шага к окну, и я раздвинул шторы. День потрясающий. А я и представления не имел. Начал моргать, как если бы в полной тьме вдруг оказался прямо перед машиной с включенными фарами. В такой день на улице лучше, чем дома.
У меня были копии фотографий, сделанных с тех же негативов, которые много лет назад проявила Нэнси. Я думал, из лаборатории мне вернут их с какой-нибудь сердитой запиской, но нет, ничего, прислали новые блестящие отпечатки. Я набросил на плечи легкую летнюю куртку и засунул в карман конверт с фотоснимками. Да, сегодня на улице явно лучше, чем дома.
Оказываясь на любой из чудесных лондонских площадей, я всегда жалею, что захожу сюда слишком редко: они так взбадривают. А Беркли-сквер – это вообще жемчужина. Тут все на виду, она сама отдает себе отчет в собственной красоте и демонстрирует ее без всякого стеснения. Самое место для обладателей «Роллс-Ройсов». К числу которых я, конечно, не принадлежу, да и, судя по виду, те, кто пришел сюда, как и я, в этот обеденный час, – тоже. Я закрыл глаза, подставил лицо солнцу и на какое-то мгновение порадовался тому, что жив. Я все еще здесь, я дышу и готов нанести удар. Но сначала я доел свой сэндвич, с приятностью ощущая себя частью публики, пришедшей перекусить в этот обеденный клуб на свежем воздухе. Меня объединял дух товарищества со всеми ними: одни сидели на скамейках, другие улеглись прямо на траву, третьи подложили под себя пиджаки. Все мы незнакомы, но нам приятно быть в обществе друг друга, наслаждаться видом этой буйной растительности, в том числе и древними платанами – единственными живыми существами на этой лондонской площади, которым лет больше, чем мне. Я скомкал обертку из-под сэндвича и бросил ее в мусорный бак, благодарный за то, что он есть, за то, что охрана не убрала его из страха, что там запрятана бомба. Здесь чувствуешь себя в безопасности. Пересекая площадь, я достал из кармана конверт и еще раз проверил адрес. Беркли-сквер, 54.
Фронтон дома под этим номером был частично перестроен, кирпич заменен стеклом, огромными стеклянными плитами, и выглядел сейчас так, будто зев здания был насильно отверзнут и внутрь засунуты эти блестящие глыбы, дабы он никогда уже не закрывался. Здание с вечным кляпом во рту. Дурно, конечно, говорить так о некогда благородном фасаде. Я прошел через открытую пасть, представился юной девушке за стойкой администратора и с улыбкой протянул ей конверт.
2013, начало лета
Кэтрин решила провести день в домашней неге. Она отправила Роберту эсэмэску, извещая о том, что решила взять на работе отгул, и спрашивая, как дела. Нормально, ответил он, вернусь к семи. Она простилась с ним смайликами. Сегодня она приготовит приличный ужин. Они выпьют бутылку белого сухого вина, съедят что-нибудь, приправленное свежей зеленью, а потом насладятся друг другом. В обществе Роберта ей по-прежнему интереснее, чем в любом другом: нет человека, с которым она с большей охотой провела бы вечер, или такого, чьим мнением дорожила бы больше, чем мнением мужа. Она вспомнила вечер десятидневной давности, когда едва не рассказала ему все. Слава Богу, удержалась в последний момент. Роберт считал себя сильным, но на самом деле это не так, и брак их хрупок, как, впрочем, и любой другой брак. Надо поддерживать равновесие, и ей представлялось, что с этой задачей она справлялась.
Роберт ненавидел любые разногласия. Она почти никогда не видела его рассерженным, даже с Николасом, даже когда он находился в самом воинственном настроении. Это не он, а она, Кэтрин, всегда повышала голос. А он всегда сглаживал углы. И хотя временами это ее раздражало, заставляло чувствовать себя кукушкой в гнезде, ей было понятно, почему он ведет себя именно так. Если Ник не может или не хочет говорить с ней, он по крайней мере знает, что может поговорить с отцом.
Роберт вырос единственным ребенком в семье, где родители постоянно воевали друг с другом, и стал экспертом по части посредничества. Ей было больно думать, что им с Николасом нужен посредник, но временами это было именно так. По ее вине, признавала Кэтрин. Она так и не добилась с ним той близости, какой хотела бы. Он, казалось, улавливал в ее голосе, в ее тоне, выражении лица что-то не то. Хватало какой-то мелочи, чтобы Николас начинал на нее злиться, и со временем между ними выросло нечто вроде стены. Все стало казаться неестественным. Так было не всегда, но точно начиная с отрочества Николаса и далее. Ей никогда не приходило в голову сомневаться в собственной любви к сыну, но нити, некогда связывавшие их, явно ослабли. Возможно, будь у них с Робертом еще один ребенок, все могло бы сложиться иначе.
Кэтрин было трудно думать обо всем этом; обычно она отталкивала от себя подобные мысли, но все же надеялась на то, что теперь, когда Николас зажил самостоятельной жизнью, возникшее между ними – в буквальном, пространственном смысле – расстояние, возможно, поможет им лучше увидеть и понять друг друга.
