Кэтрин было трудно думать обо всем этом; обычно она отталкивала от себя подобные мысли, но все же надеялась на то, что теперь, когда Николас зажил самостоятельной жизнью, возникшее между ними – в буквальном, пространственном смысле – расстояние, возможно, поможет им лучше увидеть и понять друг друга.
Она не припоминала даже, появлялись ли у нее прежде мысли о том, чтобы сходить в супермаркет, но сегодня пошла туда. Славно, право, сосредоточиться на рутине повседневной жизни, и она с удовольствием погрузилась в эту атмосферу. Купила пучок петрушки, захватывая ладонью ее длинные стебли, и бросила в тележку. Затем наступил черед свежих продуктов, таких, что если не съесть сразу, загниют и начнут вонять, и это подсказывало ей, что она снова утрачивает душевное равновесие.
Скучная задача раскладывания покупок по полкам доставила ей не меньшее удовольствие, чем поход в супермаркет. Когда чувствуешь себя так, как Кэтрин, нечто совершенно обыденное и неблагодарное становится истинной роскошью. Она наслаждалась самыми простыми вещами – извлечением продуктов из сумок и их сортировкой: у всего свое место, а она следит за тем, чтобы порядок не нарушался.
Было только четыре часа – до начала приготовления ужина еще масса времени. Она пошла в гостиную и легла на диван. Она напоминала кошку, нежащуюся на солнце. Закрыла глаза, хоть усталой себя не чувствовала, просто расслабленной. А затем сделала то, чего не делала уже несколько недель. Взяла первую попавшуюся книгу и начала читать. Это была безопасная книга – она ее уже читала, – и Кэтрин вернулась на диван и погрузилась в чтение.
В шесть она налила себе бокал вина и позвонила матери. Этого еженедельного звонка она никогда не пропускала, хотя в последнее время разговоры получались скомканными, поспешными, а мама явно заслужила большего.
– Мама? Ты как? Как прошла неделя?
– Отлично, дорогая. Все, знаешь ли, тихо… но хорошо. Давно вернулась из отпуска?
Кэтрин ответила не сразу, колеблясь, стоит ли поправлять ее: они с Робертом не ездили в отпуск с прошлого лета. В последнее время мама стала путать даты и время суток.
– Да уж не помню и когда, ма, мы ведь с тобой с тех пор не раз встречались. – Кэтрин старалась говорить мягко, не беспокоить мать. Впрочем, беспокоиться и не о чем – пока. Да, время в ее представлении съежилось, но многие события она помнила очень хорошо. Кэтрин продолжила: – Ты ездила к Эмме посмотреть на новорожденного? – Младшая двоюродная сестра Кэтрин недавно родила своего третьего ребенка.
– Да, она с мужем сама за мной заехала. Очень мило с их стороны. Славная крошка. Выглядит веселой. А как Ник? Ему по-прежнему нравится его работа?
– Ну да, он очень доволен ею.
– Вот и отлично. Он такой умный мальчик.
Ник и его бабушка всегда были близки. Сразу после его рождения мать Кэтрин переехала к ним на несколько недель помочь по дому. Это заставило дочь еще больше зауважать ее. Она ухаживала за Ником, но и не только, за Кэтрин и Робертом тоже. Готовила еду, укачивала малыша, давая его родителям возможность вздремнуть после обеда, и вообще делала все, что, по ее разумению, им могло помочь. И никогда не строила из себя мученицу, никогда не учила Кэтрин, что ей следует делать, просто предлагала поддержку и любовь.
– Извини, ма, что пропала так надолго. Совсем замучилась с переездом. Знаешь что, давай пообедаем вместе в воскресенье и Ника тоже позовем. Я заеду за тобой.
– Это совершенно не обязательно. Я и на автобусе могу приехать.
– Ладно, там видно будет. – В последний раз, когда мать села на автобус, она буквально впала в панику, не зная, на какой остановке сходить, и в конце концов вернулась на автовокзал.
Кэтрин отдавала себе отчет в том, что мать постепенно сдает, болезнь еще не объявлена, но признаки ее уже появлялись. Кэтрин помогла найти домработницу, та приходила дважды в неделю убрать квартиру и купить продукты. Зная, что за матерью есть кому присмотреть, чувствуешь себя увереннее.
– Ладно, ма, пойду доделывать ужин. На днях позвоню. Я люблю тебя.
– И я тебя, дорогая. Береги себя.
В семь она отправила Роберту эсэмэску с уведомлением, что ужин будет готов через четверть часа. Включила музыку, увеличила громкость, позволила себе выпить еще бокал вина и ни о чем не думать.
В девять Роберт не появился. Кэтрин начала волноваться. Он не ответил на ее эсэмэску и не позвонил. Такая небрежность на него совершенно не похожа. Просто взять и не прийти? В желудке возникло неприятное чувство. Она набрала номер Николаса, наговорила в автоответчик просьбу перезвонить, если папа объявится, но и сын молчал. Она уже составила сообщение для полиции, когда Роберт наконец вышел на связь. Он написал, что застрял на работе. Ни слова раскаяния. Ни смайлика-поцелуя. Вот черт. Она задета. Вот сволочь. Мерзавец. Даже не подумал о ней.
2013, начало лета
Кэтрин заблуждалась. Роберт только и делал, что думал о ней. Часами. Не шевелясь. Сидя за столом, когда все остальные ушли домой, с пылающей головой, готовой лопнуть от мыслей о жене. Весь день пакет пролежал нетронутым на его столе, и, только собираясь уходить, он взял его в руки.
Уже наполовину накинув пиджак, направляясь домой, где его ждала Кэтрин, он надорвал пакет. Подобно ей, он весь день предвкушал вечер вдвоем и, открывая конверт, думал о том же. Он нахмурился, вытряхнул на стол пачку фотографий и равнодушно, без всякого интереса, посмотрел на них. Беглый взгляд. В пакете было еще что-то. Книга. Та же, что сожгла Кэтрин. «Идеальный незнакомец», автор Э. Дж. Престон. Он открыл книжку на первой странице: «Любое сходство с реальными людьми, живыми или мертвыми, является случайным…»
И тут он сел на стул и снял пиджак.
Он снова просмотрел фотографии, на сей раз с большим вниманием, одну за другой. Всего их оказалось тридцать четыре. Затем изучил пакет. Почерк на лицевой стороне. Почерк был ему незнаком. «Доставлено отправителем», – значилось в углу пакета, там же от руки было написано имя Роберта – не шариковой ручкой, а пером, синими чернилами. Роберт встал, чтобы задержать уходящую помощницу.
– Откуда это? – осведомился он. Удивленная его тоном, она остановилась.
– Кто-то оставил на вахте.
– Кто именно?
– Сейчас узнаю. – Она подняла трубку и тут же повернулась к нависшему над ней Роберту.
– Какой-то мужчина. Пожилой. Люси говорит, он оставил пакет для вас лично. Больше ничего не сказал. Она говорит, он выглядел немного… неряшливо. Показался бродягой, но держался вежливо, болтаться под ногами не стал, просто отдал пакет и ушел.
– Спасибо, до завтра. – Роберт жестом отпустил помощницу.
Он все еще сидел за столом, разложив фотографии, которые походили теперь на какой-нибудь из коллажей Дэвида Хокни[1]: небольшие изображения, формирующие в своем единстве картину более крупного формата. Но что она означает, Роберт понять не мог. Перед ним была Кэтрин. Кэтрин на пляже, касающаяся пальцами завязок своего розового бикини, неподалеку улыбающийся в объектив Николас. Кэтрин безмятежно спит. Еще один снимок: Кэтрин опирается на локоть, поддерживая ладонью улыбающееся лицо, бикини не скрывает красивой пышной груди. Кому она улыбается? Кэтрин и Николас сидят у самой кромки воды. Николас смотрит в сторону моря, Кэтрин прямо в камеру. Выглядит она соблазнительно и сама это знает, а их маленький мальчик, тогда ему было пять лет, сидит у ее ног.
Снимали не один день – несколько дней подряд. А может, больше, чем несколько? Он попытался вспомнить. Николас появляется на всех пляжных снимках, но есть и другие, где его нет. Может, остался в стороне и не попал в кадр? Вообще-то должен был быть где-то поблизости. В одной комнате с Кэтрин? Или в соседней? Один? Спал? Что видел? Что слышал? На этих других фотографиях Кэтрин не в бикини – в нижнем белье. Лифчик, трусики. Точно не бикини. Кружева. Бретельки, готовые в любой момент соскользнуть с плеч. Сквозь кружево проглядывают острые соски. Да, трусики, а не бикини. Воздушные, невесомые. Под водой не удержатся. Ему ли не знать – он сам купил их перед отъездом на отдых. Рука ее касается трусиков, а взгляд устремлен вверх, в потолок, словно там что-то есть. Только ясно, что там ничего нет. Она пребывает где-то в ином месте, там, где что-то заставляет ее приоткрыть губы и закрыть глаза. Раствориться в собственном драгоценном пространстве. Но не в одиночку, потому что там есть кто-то еще. Безмолвный ценитель. Невидимый свидетель. За единственным исключением. Есть смазанный снимок, и на нем тень на обрезе кадра.
Как хорошо, что Роберт сейчас был один; как хорошо, что некому было увидеть его слезы. Первоначальный шок от созерцания фотографий уступил место боли, пронизывающей, как стальное лезвие, все тело, от затылка до желудка. Он чувствовал, как через кровоточащую рану вываливаются наружу внутренности. Пальцы его дрожали, когда он писал эсэмэску, объясняя Кэтрин, что, мол, застрял на работе. Это самое большее, на что он был способен. Разговаривать с ней он не мог, не мог заставить себя начать разговор, которого, он понимал это, не избежать. Но не сейчас.
