Это напоминало де Джонгу отношение к нему со стороны снобов в Итоне, вызванное тем, что его мать была актрисой мюзиклов. Черт бы побрал всех этих представителей высших слоев английского общества и их твидовые душонки. Ничего, кроме сучьего лицемерия от большинства из них ожидать не приходилось. Они так подчеркнуто благородны по отношению друг к другу, но в личной жизни оставались не более чем лжецами, пьяницами и сводниками. Все, включая его собственного отца, который изменял матери де Джонга, начиная со дня их свадьбы.
Канамори воспринял отказ с великолепным достоинством, заметив, что человек предполагает, а судьба располагает. Чтобы показать, что он ценит то, что де Джонг пытается сделать для него, он подарил ему бонсеки, которые изготовил сам. Это был миниатюрный ландшафт, белый песок и скалы вокруг черной лакированной поверхности, символизирующие горы и океан. Де Джонг поставил его на подоконник в своей комнате и по утрам, когда вставало солнце, крошечные песчаные волны, казалось, вздымались и падали.
В доме де Джонга в Хартфордшире, названном Брэмфилд-хаус по имени близлежащей деревеньки, где в двенадцатом веке Томас Беккет был приходским священником, Канамори пришлось испытать еще одно проявление расовой неприязни. Дородный и бородатый лорд де Джонг отказался пожать руку, протянутую Канамори, и уведомил всех через жену, что он не будет обедать с семьей в течение нескольких последующих дней.
— Он рассержен, дорогой, — сказала леди Анна де Джонг. — Говорит, что ты не предупредил его, что твой друг был японцем.
— Был и есть, — ответил Руперт де Джонг.
— Твой отец говорит, что, когда ты написал, что собираешься привезти с собой одного из сокурсников домой на выходной, он подумал...
Де Джонг фыркнул.
— Он думает? Что-то не похоже. Он умудряется обижаться на все. Меня уже тошнит от того, как относятся к Канамори в этой стране. Я обещал ему, что он прекрасно проведет выходные дни, и, клянусь Богом, он проведет их прекрасно, даже если мне придется сжечь этот дом. Все, что требуется от лорда — это вести себя корректно, пока мы с Канамори не вернемся в университет. Если же теперь он не сможет найти в себе силы, чтобы вести себя подобающим образом, то я могу обещать ему, что мы вряд ли с ним поладим и в дальнейшем. И не думаю, что он от этого выиграет.
Леди Анна, заметив, что за это время уверенность в себе ее сына стала гораздо большей, постаралась избежать конфликта.
— Дорогой, оставь все это мне. Сделай это для своей любимой мамы. Я сделаю так, чтобы твоему другу здесь понравилось. Радушие всегда было лучшим угощением, не так ли?
Она сдержала данное ею слово, эта маленькая миловидная женщина с белокурыми волосами, подстриженными под пажа, и одетая в широкие брюки — последний писк тогдашней американской моды, введенный Марлен Дитрих. В сопровождении своего сына она повела Канамори по комнатам, отделанным дорогими шпалерами и украшенным гобеленами ручной работы, мебель в которых была покрыта расшитой тканью. Она вежливо отвечала на многие вопросы Канамори относительно истории этого прекрасного дома; она показала ему самое драгоценное сокровище их дома: одну из двух рубашек, которые были надеты на короле Карле I в день его казни в 1649 году, чтобы унять его дрожь в этот пронзительно холодный день. Король, как сказала леди Анна, не хотел выглядеть напуганным.
Она брала своего сына и Канамори на пешие прогулки, чтобы показать им живописные окрестности, римскую дорогу, загородный дом Тюдоров, руины, обнесенный рвом норманский замок и деревню, на центральной площади которой со средних веков сохранились деревянные колодки и столб, к которому привязывали для наказания кнутом. Канамори был в восторге от всего, что видел и слышал. Вопросам его не было конца. Он спрашивал леди Анну о недавнем браке бывшего короля Великобритании Эдуарда VIII, теперешнего герцога Виндзорского, и разведенной американки миссис Уоллес Симпсон. Он хотел знать, что англичане думают о Гитлере, является ли Уинстон Черчилль сторонником войны и собирается ли он возвращаться к власти. Правда ли, что Редьярд Киплинг, который умер в прошлом году, был самым высокооплачиваемым писателем в мире, и почему, если Великобритания хочет мира, как заявляют ее лидеры, всему населению были розданы противогазы?
Японцы, как говорил де Джонг своей матери — самый любопытный народ на земле. Их желание узнать о чем-либо ненасытно. Он также вскользь сообщил ей, что перестал заниматься экономикой и занялся историей Востока. И что он скоро собирается посетить Японию по приглашению отца Канамори.
Леди Анна сказала, что вряд ли его отцу понравится это его увлечение Японией. Ты ведь знаешь, как он относится к — она чуть не сказала «япошкам» — не вовремя остановилась. Де Джонг вежливо закончил беседу, сказав, что он имеет право выбирать сам и собирается им воспользоваться, и что, если он и наделает ошибок, то, по крайней мере, они будут его собственными.
Незадолго до приезда де Джонга и Канамори в Брэмфилд-хаус с леди Анной произошло несчастье на кухне Она уронила на себя кастрюльку с горячим маслом и обожгла левую руку и бедро. Раны были очень болезненными и не заживали. По ее словам, она поскользнулась на мокром полу в кухне, но всем было хорошо известно, что она начала выпивать. Де Джонг винил этом отца, считая, что он ответствен за все более возраставшую между ними отчужденность. Леди Анна пила, потому что муж изменял ей. Она пила и потому, что ее задевало уничижительное отношение к ней его семьи и друзей, считавших, что она ему не ровня.
Она пила и из-за одиночества. Ее муж запрещал ей поддерживать знакомство с кем-либо из ее театра или пригласить кого-нибудь из своих родственников в Брэмфилд-хаус. В своем жестоком стремлении отсечь от нее прошлое, он совсем не так давно выбросил ее редкую коллекцию театральных программ, афиш, костюмов и фотографий, которую она берегла, как зеницу ока. При этом обозвал все этом мусором и вздором.
Канамори ничем не мог помочь леди Анне в ее семейных проблемах, но кое-что сделать, чтобы вылечить ее ожоги, он мог. Однажды вечером они с Рупертом пошли в ближайший лес набрать лягушек. Набрав около десятка, они вернулись домой, где Канамори сразу же начал хозяйничать на кухне, опуская лягушек одну за другой в растопленный и уже кипящий жир. Потом он приложил таким образом полученную мазь к ожогам леди Анны. Она сразу же почувствовала облегчение. В тот же день, и это было заметно, раны начали заживать. В благодарность она и ее сын подарили Канамори изысканно украшенные карманные часы с четвертным боем и золотым совереном на цепочке.
* * *
Лорд де Джонг внушал страх своей жене и своим слугам, но не сыну. Успех, положение и деньги сделали лорда де Джонга самоуверенным, но, Боже праведный, его самоуверенность и в подметки не годилась тому спокойствию и самообладанию, которые исходили от его сына. Что, черт возьми, случилось с мальчишкой? Страшно, когда ты осознаешь, что уже больше никак не можешь воздействовать на собственного сына: ни наказаниями, ни убеждением. Чертов ублюдок перерос своего отца, как вырастают из старых брюк.
За день до отъезда Руперта де Джонга и Канамори обратно в Оксфорд отец и сын случайно встретились одни на верхней площадке великолепной деревянной лестницы в Брэмфилд-хаусе, где за год до своей смерти слабоумная Елизавета I нацарапала кольцом свои инициалы на перилах.
— Я слышал, ты собираешься поехать на Дальний Восток, — сказал лорд де Джонг.
Молчаливый кивок от сына. И больше ничего.
Отец продолжил:
— Постарайся больше никого из них не привозить с собой. У нас в Англии уже нет вакансий для прачек.
Сын так посмотрел на него, что этот взгляд старший де Джонг запомнил на всю свою жизнь. От одного этого взгляда волосы могли встать дыбом. В его сыне обнаружилось что-то такое, чего отец не замечал в нем раньше. В этом взгляде была мощь разрушения.
Чтобы скрыть свой страх, лорд де Джонг извинился и пошел вниз по лестнице, оставив сына в одиночестве на верхней площадке. Внизу лестничного марша покинувшее было его мужество вернулось к нему, и он сказал:
— Возможно, ты постранствуешь по свету и эта твоя горячность улетучится прежде, чем ты придешь ко мне на работу. Осмелюсь напомнить, что перемена климата иногда способствует и перемене души.
Улыбка его сына была зловещей и хладнокровной. Да, вот это слово. Хладнокровной.
— Уверен, что так и будет, — ответил он отцу. — Наверняка именно так и будет.
* * *
Двумя месяцами позже де Джонг и Канамори полетели в Токио и прибыли в японскую столицу сереньким пасмурным утром накануне Нового года. Сразу же по прибытии де Джонгу продемонстрировали престиж и мощь барона Канамори. На таможне все иностранцы подвергались подробному письменному и устному опросу, они проходили проверку багажа и Медицинское освидетельствование, включая анализы мочи и кала. Как и многие столетия назад, японцы оставались островным, отгороженным от всего мира народом, с фанатичной тщательностью стерегущим свои границы.
