Когда отец начал изменять матери? Если верить ее словам – сразу, как я пропала. У отца не хватало характера, чтобы справиться с охватившими его тревогой и страхом, не осталось воли хранить надежду. Опереться на мать, которую было легко вывести из равновесия, он не мог и выбрал самый простой выход из положения. Убежал от действительности и обрел новую приятную реальность – завел любовницу, жену владельца велосипедного магазина, что недалеко от станции в городе К.
Как я это узнала? Несколько лет спустя я сидела в очереди у стоматолога, и мне случайно попался на глаза журнал. Взгляд наткнулся на заголовок: «Продолжение следует. Отец ребенка, ставшего жертвой похищения в городе М., бросил жену и женился на другой». Статья небольшая, всего на полстраницы. Автор что-то подглядел, что-то подслушал. Настоящее имя отца не называлось, но и без того было все ясно. В статье говорилось, что после того, как страсти вокруг моего похищения немного улеглись, отец стал жить со своей давней пассией, у которой муж был хозяином велосипедного магазина. Она ушла из дома, бросив троих детей, и якобы соседи распускают сплетни, что отношения в нашей семье разладились из-за того, что меня похитили.
Читая эту писанину, я поймала себя на мысли, что наши с автором ощущения совпадают. Случившееся со мной, конечно же, нанесло удар по родителям, после которого вернуться к тому, что было прежде, они уже не могли. Это ясно, как божий день. Однако у меня осталось странное чувство: в этой журнальной сплетне совсем не нашлось места мне. Главной пострадавшей – ребенку, всего за год, быстрее кого бы то ни было, превратившемуся во взрослого, ребенку, который каждую ночь видел отравленные сны. Это происшествие вызвало отчуждение не только между отцом и матерью, я тоже все больше отдалялась от родителей. Никто этого не замечал, но дело зашло очень далеко.
Можно сказать, что болезненное желание матери быть всегда со мной рядом – реакция на измену отца. Лишись она меня, останься одна – у нее была бы не жизнь, а ад. Сейчас я думаю о ней с жалостью, но в то же время у меня к ней чувство, похожее на то, что испытывал отец, считавший мать невыносимой. Вот такое сложное и странное восприятие.
Мать забрала меня и перебралась в город L., входящий в столичный округ. Устроилась на работу страховым агентом. Вряд ли это у нее здорово получалось – реальность она воспринимала не совсем адекватно, дипломат была никакой. И все же мы как-то обходились – хорошо, отец каждый месяц присылал на меня небольшую сумму. Мать забыла о музыке, перестала наряжаться, жила только для меня. Поэтому, что бы ни случилось, даже самое неприятное, ради нее я делала вид, что все в порядке. Так было удобнее. Быть может, после перехода в другую школу я даже стала смотреть на мать покровительственно, терпимее относилась к ее слабостям. Теперь, когда по ночам я видела сны, окружающее больше не ранило меня.
Город L. граничит с префектурой Сайтама. Здесь живет много сарариманов[19]. Район своей простотой и непритязательностью выделяется даже на фоне других скромных городков в столичном округе. Дом, где мы поселились, со всех сторон окружали фермерские наделы. Местные фермеры выращивали редьку и китайскую капусту, но при этом каждый мечтал продать свой участок под строительство. Так пришлось бы платить меньше налогов. В округе стоял неистребимый запах гниющих овощей. За полями и огородами высились большие многоквартирные дома, классом куда выше того, где мы жили с отцом. Прямо посреди поля были теннисные корты и площадка для гольфа. Ездили на велосипедах женщины и дети. Картина в целом мало отличалась от нашего микрорайона в М.
Не могу сказать, что мне не понравилось это место. В L. все вперемешку, живо, безудержно как-то. Вечером люди возвращаются домой, по утрам куда-то разбегаются. И не так чтобы все в одну школу и на одну фабрику. Поэтому я и сейчас здесь живу – купила квартиру.
В новой школе мое прошлое было тайной для всех. Перед переездом мать поговорила с учителями и взяла с них слово, что в документах, которые будут переданы из моей прежней школы, не будет никаких упоминаний о том, что со мной произошло. После развода родителей я получила девичью фамилию матери – Симада, так что в новой школе обо мне никто не знал. Еще нам повезло, что школу построили совсем недавно – город рос, детям надо где-то учиться. Здание было совершенно новое, учителя и ученики все из разных мест. Там я впервые смогла почувствовать себя свободной, хотя, конечно, это касалось только внешнего окружения. Душе, чтобы освободиться, еще нужно было какое-то время.
Время от времени звонила Сасаки с советами насчет больниц и врачей поблизости от L. У нее было убеждение, что «психологическая травма пройдет, когда все забудется». Однако, как я уже писала, я не только не стремилась избавиться от кошмаров, пережитых во время заточения у Кэндзи, но, напротив, хотела проникнуть в самую сердцевину жутких, наполненных отравой сновидений.
Несколько раз приезжал Миядзака. С вопросами ко мне, поскольку он отвечал за расследование. Но причина его посещений была не только в этом. Он сразу понял, что наша семья развалилась, и его разбирало любопытство.
Для своих визитов Миядзака выбирал такой момент, когда матери не было дома. С начала суда над Кэндзи миновало уже около года. Миядзака позвонил с ближайшей станции и спросил, можно ли заехать, кое-что уточнить. Дело было ближе к вечеру. Солнце жарило вовсю – стоял конец июня, лето в самом разгаре. Я только вернулась из школы, разделась, а тут снова пришлось одеваться. Влажная от пота юбка липла к телу; настроение было отвратительное. Я по-прежнему относилась к Миядзаке с настороженностью.
– Как быстро девочки взрослеют! – заулыбался Миядзака, увидев меня в прихожей. Ему было немного за тридцать. В тот день он был в белой рубашке и неярком галстуке, пиджак перекинут через искусственную руку. Рукава рубашки спущены, несмотря на жару. Он стоял молча, нервно вытирая здоровой рукой пот с подбородка. Я достала из холодильника ячменный чай и повернулась к Миядзаке.
– Это тебе мама советует пить? – как бы между прочим поинтересовался он, оглядывая комнату. С тех пор как мать на него накричала, Миядзака старался приходить только в ее отсутствие.
– Чего вы хотите?
– Кэйко-тян, с тобой произошел такой случай. Конечно же, ты чего-то лишилась. Скажи, чего? – проговорил Миядзака, перекладывая протезом бумаги, которые вытащил из портфеля. Такая у него была манера – ни с того ни с сего задавать вопрос, бивший в самую сердцевину. А потом с наслаждением наблюдать за моим смятением. Миядзака не интересовался выяснением истины, не думал о справедливости, просто хотел получить удовольствие.
– Ну… даже не знаю. – Мой взгляд уперся в его искусственную руку, цветом напоминавшую кусок мяса. Резиновая рука без ногтей, без отпечатков на пальцах. – Я об этом не думала.
– Ну в чем твои потери? В семье? В том, что тебя окружает? В друзьях? В чем? Как думаешь?
– Не знаю.
В моих словах не было притворства. Я задумалась: что же я потеряла? Отца. Веру. Дружбу. Спокойную жизнь. Нет, не это. Я нашла ответ, но решила промолчать.
– Ты думаешь про себя: «Я нереальная».
Я невольно ойкнула. Он что, читает мои мысли? Ведь на самом-то деле жизнь моя проходила в ночных снах, а реальность была как бы их тенью. Моя реальность – сплошной надрыв, замешенный на самообмане, и ничего больше, а жила я ночью. Откуда это мог знать Миядзака? Попятившись, я заглянула ему в глаза. Миядзака скривился – «Ага! В точку попал?!» – и рассмеялся:
– Я уже говорил: ты необыкновенно разумная девочка. Сколько тебе? Тринадцать? Ах, еще двенадцать? Даже не верится. Теперь я понимаю, как кошмары меняют человека. А в твоем случае это так долго было. Ты просидела у него целый год, и теперь тебя человеческим умом не понять. Это ненормально. Благодарить за это Абэкаву или проклинать? Ну ладно, извини, что я так говорю. Но я так думаю.
– Миядзака-сан, вы ему передали, что я про него сказала?
Я крикнула тогда: «Хочу, чтобы он умер!!!» Миядзака облизал губы. Под мышками на белой рубашке расплывались круглые пятна.
– Передал. Абэкава был в шоке, растерялся. Все время только о тебе да о тебе. Прямо влюбился. До него не доходит, что ты к нему плохо относишься. Хотя дело тут не только в недостатке воображения, похоже, он в тебя верит.
Миядзака засмеялся. Взгляд его горел, излучал жар. Я отвела глаза, не в силах устоять перед таким эмоциональным натиском. У меня не было к Кэндзи такого чувства, как у Саванобори, готовой его разорвать. В Миядзаке, как и в Кэндзи, жило удовольствие и общее со мной любопытство. Быть может, именно он был связующим звеном между мной и Кэндзи. Если так, значит, он по-настоящему понимал, что произошло со мной и моим похитителем.
– Что же все-таки было? Расскажи, Кэйко-тян. Очень тебя прошу.
Миядзака загонял меня в угол. Опустив голову, я молчала.
