Хоть и с большим трудом, но как-то говорить он может. Однако временами у него совсем не получается, ни звука. Тогда он начинает бурно жестикулировать, в такие минуты лучше держаться от него подальше. Несколько раз Кэндзи от него доставалось. Возьмет и врежет ни с того ни с сего! Но в этот вечер Ятабэ-сан пребывает в хорошем расположении духа – «Гиганты» ведут с большим отрывом. Обозвав Кэндзи, он берет шариковую ручку и что-то пишет на листе, лежащем на столе. Человек он грубый, невоспитанный, зато почерк у него замечательный. Поэтому, хоть и может говорить, но больше любит записочки писать.
«На хрена тебе деньги?»
Пока Кэндзи читает, Ятабэ-сан кивает в его сторону и, подняв обрезанный мизинец, смеется, обращаясь к хозяину забегаловки. Кэндзи не знает, что поднятый мизинец означает женщину. Хозяин, однако, не обращает на него внимания. Он не сводит глаз с телевизора, где бэттер «Гигантов» отбивает мяч.
– Ну кто так бьет! – сокрушается хозяин, обращаясь к Кэндзи как болельщик к болельщику. Ятабэ-сан он игнорирует, похоже, даже насмехается над его глухотой. Что делать в такие минуты – для Кэндзи загадка. Он теряется, тогда Ятабэ-сан с раздражением быстро чиркает на листке:
«Баба?»
Кэндзи рассеянно кивает. Ятабэ-сан ухмыляется и решает дальше изъясняться словами:
– Д-д-дубина ты! Пусть цену сбросит. Страшная, небось.
Кэндзи, не умеющий толком двух слов связать, не может объяснить, что представляет собой Мария. В растерянности оглядывается по сторонам, читая на грязных стенах предлагаемое забегаловкой меню.
– Процент заплатишь – дам, – легко, без малейших затруднений, говорит Ятабэ-сан и, вытянув из кармана смятую десятитысячную купюру, протягивает ее Кэндзи. Пишет расписку – «для памяти». В ней вроде написано, что в день зарплаты надо отдать вдвое, хотя из-за иероглифов, Кэндзи не очень уверен, правильно он понял или нет. Ятабэ-сан без лишних церемоний пишет на расписке имя Кэндзи.
– Совести совсем нет! – криво усмехается хозяин забегаловки, возмущенный аппетитами Ятабэ-сан.
Так или иначе, десятку Кэндзи получил. Он выходит из забегаловки, бежит по шоссе обратно к себе. Ждет ли его еще Мария? В детстве по дороге в школу он нашел картонную коробку. Открыл и увидел двух котят. Он шел вдоль речушки, которую местные ребята называли Светлячихой. Была ранняя весна, снег таял, и вода в речке прибывала. Кэндзи отодвинул коробку подальше, чтобы котята не упали в воду, и решил принести им остатки школьного обеда. «Без меня они погибнут», – подумал он. Какое удовольствие – защищать слабых. Когда уроки кончились, он со всех ног побежал туда, где оставил котят, но коробка исчезла. И вот сейчас у Кэндзи похожее настроение. Тогда он думал: живы ли они? куда могли убежать? вдруг их унесла река? Кэндзи смотрит на дверь темного цеха, не понимая, что тревожит, а что доставляет удовольствие.
– Вот и я!
Запыхавшийся Кэндзи открывает дверь. В крошечной прихожей в глаза бросаются белые сандалии на тонкой подошве, темные пятна от больших пальцев. Отлично! Она еще здесь! У Кэндзи вырывается смешок. Мария лежит на кровати, бросает на него косой взгляд. Встает с недовольным видом. Почему у нее испортилось настроение?
– У тебя даже телека нет? Ты что, бедный? – говорит Мария, откидывая назад волосы.
– Я деньги принес.
Мария протягивает руку, как само собой разумеется. На запястье у нее болтается тонкая золотая цепочка. У Кэндзи возникает странная ассоциация: «Как у нашего хозяина».
– Гони двадцатку.
Сжимая в руке десятитысячную бумажку, Кэндзи бледнеет. Ведь она же говорила, что десятки хватит!
– Ты же сказала: десять!
– А сколько я тебя ждала? Чуть со скуки не умерла без телека.
– Извини. Я же к Ятабэ-сан бегал, у него занял.
– Ну ладно. Уговорил.
Мария больше не мяукает. Дуется на Кэндзи, но все равно начинает раздеваться. Белье под цветастым платьем – голубое и желтое в клеточку. Вроде купальников, в каких фотографируются звезды. Кэндзи, не зная, что делать дальше, стоит у кровати столбом. Мария небрежно сбрасывает с себя все и падает на спину. Кэндзи тут же хватает себя между ног, торопливо расстегивает рабочие штаны. Под ногтями у него черная грязь. Он мастурбирует. А в соседней комнате сразу побежавший к себе Ятабэ-сан, еле отдышавшись, подсматривает за Кэндзи и Марией через дырку в стене.
Сдерживая крик, я в панике зажала рот рукой. До меня дошло наконец, что эти мои отравленные сны адресованы мужскому полу. Много ночей я давала волю воображению, накладывала в уме одну картину на другую, вносила поправки, тщательно выстраивала мир своих грез, а теперь выяснилось, что конечная точка этого мира – трясина разнузданных сексуальных фантазий взрослых дядь. Это открытие потрясло меня. Чудовищные мужские желания. Должно быть, я познала их в деталях на собственном опыте. Нет, я стала жертвой желаний. В двенадцать лет я поняла, что такое секс, Кэндзи глазел на меня похабными глазами, лишил меня свободы, я узнала, что за нами подсматривал Ятабэ-сан. Но я так и не сумела понять мужскую натуру. Я еще могла как-то осознать наличие у кого-то желания похитить ребенка, десятилетнюю девочку, но такое желание, само по себе, не укладывалось в голове. Желания мужчины – Кэндзи – все во мне изменили, они меня унизили, нанесли непоправимую психологическую травму, разрушили мою семью. И тем не менее, я не в состоянии представить, что у него за душой.
Потрясение, которое я испытала, было сродни поражению. Отравленных снов больше не будет. Это понятно. Я чувствовала, что достигнут предел. А с ним – полная безнадежность и отчаяние. И что дальше делать? Выхода не было. Какое-то время я терпела, глядя в темноту и борясь с подступившими к горлу слезами, но в конце концов не выдержала и, накрывшись одеялом с головой, разрыдалась. Сопевшая рядом мать проснулась и, не зная, что делать, легонько похлопала по одеялу:
– Что случилось, Кэйко-тян?
– Ничего. – Я затрясла головой, не переставая плакать.
– Страшный сон приснился?
– Мама, мне страшно. Почему сейчас? Я боюсь.
– Надо поскорее все забыть, Кэйко-тян. Забудь.
Она крепко прижала меня к себе, как маленького ребенка, стала гладить по спине. «Забудь, забудь». Заклинания. Слова, пустые слова. Сколько ни повторяй, смысла все равно никакого. Каждому ясно, что есть вещи, которые не забываются. Однако человек способен заставить себя поверить, что можно что-то забыть, если захочешь.
– Мама, но как забыть?
– Надо, чтобы в жизнь пришло что-то новое. Тогда старое забудется.
После переезда и развода мать устроилась страховым агентом и как-то ожила. А может, так и надо, как она, может, надо писать жизнь заново? Может, так? Попробуем. Я на миг успокоилась, закрыла глаза. Все! С плодами воображения покончено, опять становлюсь невинным «дитя». Я чувствовала, что этой ночью запутанный период моего детства окончился бесповоротно. Теперь я не старуха и не ребенок, я переродилась в сексочеловека.
Сейчас мне тридцать пять, и я до сих пор девственница. Я не сторонница однополой любви, но и с мужчинами заводить романы меня не тянет. Скажу больше: у меня ни разу не возникало желания вступить в интимную связь с кем-нибудь. Я никогда не задумывалась, чем живут влюбленные. Связь с незнакомым, совершенно чужим человеком, сам по себе секс вызывают у меня брезгливость. И тем не менее, я – сексочеловек. Потому что во мне будет вечно жить вопрос: что же такое эти дикие сексуальные фантазии Кэндзи? Наверное, мне никуда не деться от этого вопроса до конца дней.
Непонятный, загадочный Кэндзи. Он создал такого персонажа, Миттян, и отношения с ней стали его жизнью. Впрочем, вполне возможно, Кэндзи жил счастливо на вершине треугольника, который составлял он сам, Ятабэ-сан и Миттян. Прикидываясь самой обыкновенной школьницей, я не переставала думать о Кэндзи.
Итак, я отправила на свалку сны, и тут же, немедленно, начались странности. Пережитое прочно запечатлелось в мозгу, меня мучили связанные с этими переживаниями ассоциации. Например, проходя мимо какой-нибудь стройки, я слышала грохот, стоявший в цеху, где работал Кэндзи. По ночам мне казалось, что рядом сопит спящий Кэндзи. А еще было в девятом классе: кончился урок физкультуры, я зашла в наш класс, и меня чуть не стошнило от запаха пота, не выветрившегося после мальчишек – они там переодевались. От Кэндзи воняло так же. Диагноз Сасаки оказался верным – я страдала от посттравматического синдрома, проявившегося не сразу, а через какое-то время. Страдала тайком, никому не говоря. Однако эти отзвуки прошлого были не так важны по сравнению с происшедшей во мне трансформацией. Повторяю еще раз: случившееся со мной сделало из самой обыкновенной девчонки сексочеловека. А из этого получилось, что через некоторое время я, нежданно-негаданно для самой себя, стала писательницей.
В начале апреля, как только начались занятия в девятом классе, матери позвонил Миядзака и стал рассказывать об итогах слушания в суде дела Кэндзи. Отец ходил на все заседания – и до развода, и после. Родителей вызывали свидетелями, меня – ни разу. Следователи приходили в больницу, задавали вопросы, но я им ничего не рассказала – мол, сначала надо поправиться. Поэтому на меня и напустили Миядзаку.
