Море было неспокойным, небо в тучах. Начинался шторм. Ха-ральд достал из кармана газету, которую подобрал в городе. Она называлась «Реальность» — это было нелегальное антигерманское издание. Датская полиция смотрела на него сквозь пальцы, в Копенгагене газету читали в открытую. Здесь же люди вели себя осторожнее, и Харальд сложил листок так, чтобы не было видно заголовка. Он читал статью о нехватке масла. Дания производила ежегодно десятки тысяч тонн масла, но теперь почти все оно шло в Германию.
Остров приближался. Это была плоская вытянутая полоска песка — тридцать километров в длину и два в ширину, с деревнями на каждом конце. Дома рыбаков и церковь находились в старой деревне, на южной оконечности острова. Там же был комплекс бывшего морского училища, который немцы превратили в военную базу. На севере располагались гостиница и богатые особняки.
Когда паром причаливал к северной части острова, упали первые капли дождя. Домой Харальд решил поехать по пляжу.
На полпути от пристани до гостиницы он понял, что кончился пар. Поблизости находился только один дом, и, к сожалению, это был дом Акселя Флемминга. Он подумал, не пройти ли еще метров четыреста до следующего жилья, но решил, что это будет глупо. К парадному входу он не пошел, а обогнул дом сзади. Слуга ставил «форд» в гараж.
— Привет, Гуннар, — сказал Харальд. — Можно у вас воды попросить?
— Да ради бога, — дружелюбно ответил тот.
Харальд нашел рядом с бочкой ведро, наполнил его. Затем вернулся к мотоциклу, залил воду в бак. Похоже, встречи с семейством Флеммингов удалось избежать. Но когда он отнес ведро обратно во двор, там стоял высокий, надменного вида мужчина лет тридцати в отлично сшитом твидовом костюме — Петер Флемминг.
Петер читал «Реальность». Подняв глаза от газеты, он взглянул на Харальда:
— Что ты здесь делаешь?
— Здравствуй, Петер. Я зашел за водой.
— Эта гадость — твоя?
Харальд пощупал карман и понял, что газета выпала, когда он набирал воду. Петер заметил его жест:
— Ты понимаешь, что за такое можно в тюрьму угодить?
В устах Петера это было не пустой угрозой — Петер служил следователем в полиции.
— В столице ее все читают, — сказал Харальд.
— Закон нарушать никому не позволено.
— Какой закон — наш или немецкий?
— Закон есть закон.
Харальд почувствовал себя увереннее. Если бы Петер собирался его арестовать, он не стал бы вступать в препирательства.
— Ты потому так говоришь, что твой отец зарабатывает неплохие денежки, принимая у себя в гостинице нацистов.
Это был выстрел в яблочко — гостиница Флемминга-старшего пользовалась популярностью у немецких офицеров.
— А твой отец в это время читает пламенные проповеди. — Пастор в проповедях выступал против нацистов. — Он хоть понимает, что произойдет, если он взбунтует народ?
— Основатель христианской религии тоже был бунтарем.
— О религии ты мне не говори. Я обязан поддерживать порядок здесь, на земле.
— Да к черту твой порядок! Нашу страну оккупировали! — в сердцах крикнул Харальд. — Какое право имеют нацисты учить нас, что делать? Вышвырнуть их из страны, и все!
— Не стоит ненавидеть немцев. Они — наши друзья.
— Я немцев не ненавижу. У меня кузены немцы. — Сестра пастора вышла замуж за преуспевающего молодого дантиста из Гамбурга. — Они страдают от нацистов еще больше, чем мы.
Дядя Иоахим был евреем, и нацисты, не посмотрев на то, что он крещеный и даже является старостой прихода, разрешили ему лечить только евреев, лишив тем самым большей части практики. Год назад его арестовали и отправили в баварский городок Дахау.
— Некоторые сами себе устраивают неприятности, — сказал Петер. — Твой отец не должен был позволять сестре выходить за еврея.
Он швырнул газету наземь, пошел в дом и захлопнул за собой дверь. Харальд нагнулся и подобрал газету.
Дождь припустил сильнее. Вернувшись к мотоциклу, Харальд увидел, что огонь в топке погас. Он попытался развести его, но, провозившись двадцать минут впустую, бросил эту затею. Что ж, домой придется идти пешком.
Он довел мотоцикл до гостиницы, оставил его на стоянке и пошел по пляжу. Парень он был крепкий и мускулистый, но через два часа вымотался окончательно, а когда подошел к забору немецкой базы, понял, что в обход придется идти четыре километра, хотя напрямик до дома было метров пятьсот.
Впрочем, можно перелезть через забор. Очень кстати из-за туч показался серп месяца. Харальд разглядел двухметровый забор с двумя рядами колючей проволоки поверху. Метров через пятьдесят начинался молодой лесок. Вот там-то и будет удобнее всего перелезть.
Что за забором, Харальд знал прекрасно. Прошлым летом он работал на стройке, не подозревая, что строит военную базу. Когда здания были готовы, датчан со стройки убрали, вместо них приехали немцы устанавливать оборудование.
Он дошел до леска, перелез, легко перемахнув колючую проволоку, через забор, мягко приземлился на песок и направился к базе, стараясь держаться поближе к кустам.
Харальд прошел мимо нескольких сосен и спустился в овраг, на дне которого увидел непонятное сооружение. Подойдя поближе, он разглядел изгиб бетонной стены высотой в человеческий рост. За ней что-то вращалось, слышался шум — вроде бы мотора.
Он пригляделся внимательнее. За стеной виднелась квадратная — со стороной метра три с половиной — проволочная решетка. Она вращалась вокруг своей оси, за несколько секунд совершая полный оборот.
Харальд завороженно смотрел на нее. Такого агрегата он не видел никогда в жизни, а ему, как будущему инженеру, все механизмы были любопытны.
И тут совсем рядом кто-то закашлял.
Харальд инстинктивно вскочил, схватился руками за край стены и, подтянувшись, перемахнул через нее. По-видимому, мимо проходил часовой. Харальд вжался в стену, ожидая, когда его нашарит луч фонарика.
Но луча не было. Он подождал на всякий случай еще. Через несколько минут он снова взобрался на стену, пригляделся. Вроде никаких часовых. Он спрыгнул со стены и пошел через дюны.
Дойдя до дальнего конца базы, он перелез через забор и направился к дому. Путь его лежал мимо церкви. Окна, выходившие на море, были освещены. Удивившись, что в субботу поздно вечером в церкви кто-то есть, он заглянул в окно.
Из церкви доносилась музыка. За пианино сидел, наигрывая джазовую мелодию, его брат Арне.
Харальд вошел в церковь. Арне, даже не оглянувшись, заиграл псалом. Харальд усмехнулся. Арне слышал, как открылась дверь, и решил, что это отец.
— Да я это, я, — сказал Харальд.
Арне обернулся. Он был в коричневой летной форме. Арне, которому уже исполнилось двадцать восемь, служил инструктором в военной летной школе под Копенгагеном.
— Я принял тебя за нашего старика. — Арне с любовью окинул взглядом Харальда. — Ты все больше становишься на него похож.
— Хочешь сказать, я тоже облысею?
— Очень может быть.
— А ты?
— А я вряд ли. Я же в маму.
Действительно, Арне унаследовал мамины темные волосы и карие глаза.
— Я хотел тебе кое-что сыграть, — сказал Харальд. Арне уступил ему место за пианино. — Выучил с пластинки, которую кто-то принес в школу. Знаешь Мадса Кирке?
— Он двоюродный брат моего сослуживца Пола.
— Да-да. Так вот, он открыл потрясающего американского пианиста по имени Кларенс Пайн-Топ Смит.
Харальд заиграл буги-вуги Пайн-Топа, и церковь наполнилась заводной музыкой американского Юга. Харальд не мог усидеть на месте и играл стоя, склонившись над клавиатурой. Взяв последний аккорд, он выкрикнул по-английски: «Вот о чем я вам толкую!» — как это делал на пластинке Пайн-Топ.
Арне засмеялся.
— Неплохо! Пойдем выйдем на крыльцо. Курить хочется.
Они вышли за дверь. Неподалеку темнел силуэт дома, из окошка кухонной двери струился свет. Арне достал сигареты.
— От Гермии что-нибудь есть? — спросил Харальд.
— Я пытался с ней связаться. Нашел адрес британского консульства в Готенбурге. — Датчанам разрешалось посылать письма в нейтральную Швецию. — Я не написал на конверте, что это консульство, но цензоров так просто не проведешь. Командир вернул мне письмо и сказал, что в следующий раз меня отдадут под трибунал.
Харальду нравилась Гермия. При первом знакомстве она его немного напугала — такая строгая брюнетка с решительными манерами. Но она расположила к себе Харальда тем, что относилась к нему не как к младшему братишке, а как ко взрослому.
— Ты по-прежнему хочешь на ней жениться?
— Да. Если она жива… Она же могла погибнуть в Лондоне при бомбежке.
— Тяжело жить в неведении.
Арне кивнул и спросил:
— А ты как? Есть у тебя кто-нибудь?
Харальд только пожал плечами:
— Девушек моего возраста школьники не интересуют. Скажи лучше, как дела в армии?
