— Мики! Как ты здесь оказался?
В тот миг Майкл Ребус едва не умер. Сердце у него екнуло и заколотилось так, что он закашлялся.
— Просто зашел выпить, Джон. — Но вид у него был чертовски виноватый, в этом он не сомневался. — Ты меня напугал, — продолжал он, попытавшись улыбнуться. — Чуть не сломал мне плечо!
— Братский шлепок, только и всего. Что ты пьешь?
Пока братья беседовали, поставщик выскользнул из туалета и, не глядя по сторонам, вышел из бара. Стивенс смотрел, как тот уходит, но его уже одолевали другие мысли: главное, чтоб полицейский не заметил его здесь, в баре. Он повернулся спиной к стойке, будто пытаясь отыскать кого-то среди сидевших за столиками людей. Так, значит, он был прав! Полицейский явно замешан в делишках брата. Они очень ловко все это обтяпали, но его-то не проведешь!
— Значит, ты здесь выступаешь? — Джон Ребус, повеселевший от выпитого, чувствовал, что дела в кои-то веки идут на лад. Вот они сидят с братом за стаканчиком, как давным-давно друг другу обещали. Он заказал виски и легкого пива.
— В этом баре наливают большие порции, — сказал он Майклу. — Умеют клиента уважить.
Майкл улыбался, улыбался, улыбался, словно от этого зависела его жизнь. Мысли у него разбегались и путались, голова кружилась без всякого виски. Если об этих встречах дознаются, его эдинбургский покровитель будет очень, очень недоволен. Ему, Майклу, переломают ноги, если об этом когда-нибудь станет известно. Его предупреждали. А Джон-то как здесь оказался? Похоже, он слегка навеселе, даже пьян — но что, если все это подстроено? Что, если на улице уже арестовали его поставщика? Он чувствовал себя как в детстве, когда украл деньги из отцовского бумажника и потом несколько недель отвергал свою причастность к преступлению, а на душе тяжким грузом лежало сознание вины.
Виновен, виновен, виновен.
Джон Ребус тем временем продолжал пить и болтал, не замечая ни резкой перемены в настроении брата, ни острых глазок Джима Стивенса. Его интересовал только стоявший перед ним стакан да тот факт, что Майкл собирается уходить — у него выступление в местном зале для игры в бинго.
— Ты не против, если я пойду с тобой? — спросил он. — Заодно посмотрю, как мой братец зарабатывает на кусок хлеба.
— Конечно, пойдем, — сказал Майкл. Он вертел свой стакан в руках. — Пожалуй, я не буду это пить, Джон. Мне нужна ясная голова.
— Разумеется, нужна. Иначе на тебя не нахлынут таинственные флюиды. — Сделав страшные глаза, улыбаясь, Ребус изобразил несколько пассов, словно гипнотизируя Майкла.
А Джим Стивенс взял со стойки свои сигареты и, стараясь не поворачиваться к братьям лицом, покинул прокуренную, шумную пивную. Если бы только там было потише! Если бы только он сумел расслышать, о чем они говорят! Ребус увидел, как он уходит.
— Кажется, я его знаю, — сказал он Майклу, мотнув головой в сторону двери. — Это репортер местной газетенки.
Майкл Ребус пытался улыбаться, улыбаться, улыбаться, но ему казалось, что вся его жизнь разваливается, как карточный домик.
В бинго-клубе «Рио-Гранде» раньше был кинотеатр. Передние двенадцать рядов убрали и на их место поставили доски для бинго с табуретами, но сзади по-прежнему стояли многочисленные ряды пыльных красных кресел. Оставались в целости и сохранности и сидячие места на балконе. Джон Ребус сказал, что не хочет отвлекать Майкла и потому сядет наверху. Вслед за пожилой супружеской парой он поднялся по лестнице. С виду кресла были уютные, однако, усевшись во втором ряду, Ребус вскорости убедился, что сиденье сплошь состоит из скрипучих и на редкость жестких пружин. Пытаясь устроиться поудобнее, он немного поерзал и наконец удовольствовался позой, при которой большая часть его веса приходилась на одну ягодицу.
Внизу, по-видимому, собралось довольно много народу, но наверху, во тьме заброшенного балкона, не было никого, кроме Ребуса и пожилой четы. Потом он услышал, как в проходе между рядами стучат каблуки. На мгновение шаги затихли, и Ребус, вынужденный поднять голову, увидел, что ему улыбается высокая крупная женщина.
— Не будете возражать, если я здесь сяду? — спросила она. — Вы ведь никого не ждете?
В ее взгляде сквозила надежда. Ребус, вежливо привстав, покачал головой.
— Я так и думала, — сказала она, садясь рядом.
Он улыбнулся в полутьме и внезапно припомнил неестественно застывшую, смущенную улыбку Майкла. Неужели его привела в такое замешательство встреча со старшим братом? Нет, тому наверняка была более серьезная причина. Майкл улыбался как мелкий воришка, в который раз попавшийся с поличным. Необходимо поговорить с ним, расспросить, что происходит.
— Я часто хожу сюда играть в бинго. Но сегодня тут, по-моему, тоже будет весело. После того как умер мой муж, — многозначительная пауза, — мне не сидится дома, хочется куда-нибудь выбраться. Наверное, со многими так бывает, правда? Вот я и решила пойти сюда. Не знаю, что заставило меня подняться наверх. Судьба, наверно. — Ее улыбка стала еще шире. Ребус улыбнулся в ответ.
Ей было за сорок. Некоторый перебор косметики и духов, но сохранилась неплохо. Болтала она так, точно много дней ни с кем не разговаривала, точно ей важно было доказать, что она еще не потеряла дар речи и не разучилась внятно объясняться. Ребусу стало жаль ее. У него было что-то общее с этой женщиной — одиночество, быть может? — совсем немного, но было.
— А вы как здесь оказались? — Она пыталась втянуть его в разговор.
— Пришел на представление, как и вы. — Он не решился сказать, что гипнотизер его брат. Неизвестно, как она на это отреагирует.
— Вам нравятся такие зрелища?
— Мне раньше не доводилось на них бывать.
— Мне тоже. — Она опять улыбнулась, на сей раз заговорщически, почти уверенная, что они понимают друг друга. К счастью, начали гаснуть последние светильники, а на сцене появилось световое пятно. Объявили начало представления. Женщина открыла сумочку и достала шуршащий пакетик леденцов. Один она предложила Ребусу.
К своему удивлению, Ребус обнаружил, что представление ему нравится — правда, далеко не в такой степени, как сидящей рядом женщине. Она покатывалась со смеху, когда доброволец из публики, оставив на сцене брюки, делал вид, будто плавает взад и вперед в проходах между рядами. Другого «подопытного кролика» Майкл заставил поверить в то, что тот голоден как волк. Какую-то даму убедил, что она профессиональная стриптизерша, а еще одного человека попросту погрузил в сон.
По-прежнему с удовольствием наблюдая за представлением, Ребус и сам начал клевать носом. Он слишком много выпил, слишком мало спал, и в теплой, тяжелой темноте зрительного зала его развезло. Разбудили его лишь заключительные аплодисменты публики. Майкл, обливавшийся потом в своем сверкающем концертном костюме, наслаждался аплодисментами, как наркоман долгожданной дозой, и еще раз вышел раскланиваться, когда почти все зрители уже покидали свои места. Джону он сказал, что сразу после выступления должен ехать домой: сегодня они уже не увидятся, но как-нибудь он позвонит и выслушает мнение брата о своей работе.
А Джон Ребус почти все проспал.
Зато он почувствовал себя отдохнувшим и бодрым и неожиданно для себя принял предложение надушенной женщины выпить «на посошок» в местном баре. Из клуба они вышли под ручку, с довольными лицами. Ребус чувствовал себя так непринужденно, словно вновь превратился в ребенка. Эта женщина и вправду обращалась с Ребусом как с сыном, и он был даже рад, что с ним кто-то нянчится. Последний стаканчик — и домой. Только один стаканчик.
Джим Стивенс смотрел, как они выходят из клуба. Очень, очень странно. К брату Ребус больше не подошел, к тому же с ним была женщина. Что все это значит? Пока ему ясно одно: следует выбрать подходящий момент и рассказать обо всем Джилл. Улыбнувшись, Стивенс присовокупил увиденное к своей коллекции двусмысленных ситуаций, в какие частенько попадают наши ближние. Он хорошо потрудился, сегодня он многое узнал.
Где же в этот вечер материнская любовь обернулась физической близостью? Быть может, в том пабе, где ее покрытые красным лаком ногти впились ему в бедро? На улице, на освежающем ветерке, когда он обхватил ее руками за шею в безуспешной попытке поцеловать? Или здесь, в ее душной квартире, сохранившей следы пребывания ее мужа, где Ребус и она лежат поперек старого канапе и лобызаются?
Не важно. Поздно о чем-то сожалеть… или, напротив, еще рано? Поэтому он плетется за ней, когда она удаляется в свою спальню. Бросается на громадную двуспальную кровать, накрытую толстыми стегаными одеялами. Смотрит, как она раздевается в темноте. Кровать напоминает ту, на которой он спал в детстве, спасаясь от холода лишь грелкой да горами колючих шерстяных и ватных одеял. Их было так много, что он уставал от их тяжести.
