— Пойдемте со мной, — сказал я и повел его к двери. — Пора раскрывать карты.
И когда мы спустились, я почти без подготовки обрушил на них свою информацию, как будто объявляя репертуар местного театра на следующий сезон.
— Я вернусь через десять дней. Думаю, этого будет достаточно, чтобы уладить все дела, и больше не уеду никогда. Я взглянул на Терезу. Ее лицо словно витало в воздухе само по себе. Я напишу тебе, — сказал я, — напиши мне тоже, дорогая.
Слезы потекли по ее щекам, но она не пошевелилась. Я прижал ее к груди, погладил похожее на раковинку ухо. Потом быстро вышел. У подъезда меня догнал Бонафу. Он помог мне уложить чемодан в багажник.
— Вам будет трудно?
— Ужасно, — ответил я.
— Не мог бы я чем-то помочь?..
— Спасибо, — усмехнулся я. — В подобных случаях один человек не в силах помочь другому.
— О, это не совсем так. Он может сделать многое.
— Что, например?
— Он может помолиться.
— Вы хотите казаться чудаком?
Я захлопнул дверь и поехал.
Если вам нужно сделать выбор между двумя любимыми, значит, вы должны выбрать одну из двух жизней. Но такая задача вам не под силу, потому что эти две жизни просто две половинки вашего существа, связанные неразрывно, как две стороны монеты. Если вы честны с самим собой, то можете только понять, что попались в ловушку, и попытаться поступить как можно честнее. В противном случае вы должны обмануть себя, убедить в том, что одно из двух ваших Я должно прекратить существование и принести себя в жертву другому. Но нужно еще решить, какое будет жить, а какое умереть. И это — самая трудная вещь на свете.
Я выбрал Ким, потому что она была мне ближе, созданная из положительной энергии и мелких компромиссов. Но кто-то другой выбрал для меня Терезу, и потому я был так угнетен, когда возвращался в Париж. У меня не хватало героизма, которого требовала ситуация. Каждый поворот штурвала убеждал меня, что я поступаю малодушно. Но альтернативы не было. Если вы попались в ловушку, всегда есть вероятность, пусть слабая, что кто-то придет и освободит вас. Но когда вы сами ловушка, никто не в силах помочь вам. That is the question? Испытав свою совесть и тщательно взвесив на своих испорченных весах все за и против, к концу 450-километрового пути я пришел к заключению, что осталась только одна проблема, одна, а не две: выбор слов.
Например, Берни.
— С чего это ты решил уходить? Ты свихнулся? Что случилось? И что с этой историей о наркотиках? Ты даже не был в Перпиньяке, не так ли? Что случилось, мой мальчик? Расскажи облегчи свою душу.
Именно тогда я впервые заметил, что Берни носит парик. Прежде это не бросалось мне в глаза. Казалось, что волосы растут нормально. Но теперь я заметил, что они прикреплены к сетке. Наверное, у него было три или четыре парика разной длины, которые он менял каждую неделю. Мир стал для меня более прозрачным.
— У каждого из нас есть темные пятна, старина. Я не брошу камень первым. Но это не повод, чтобы отказываться от борьбы.
Я был словно галька на дне водопада. Вода падала беспрестанно, а я сохранял каменное выражение лица, как крупный бизнесмен, продающий нефтяные танкеры или месторождения. Тот, кто говорит последним, всегда оказывается на высоте. Но Берни не мог знать, что я делаю это не нарочно.
— Ладно, давай начистоту. Сколько тебе предложили в «Кулис дю Монд»? Я поговорю с боссом. Уверен, мы договоримся. Хочу тебе сказать, старина… Он опять затянул свою песню о газете как «одной большой семье». Странно, подумал я, все эти жены, начальники друзья не очень-то заботятся о тебе, но как только ты собрался уходить — они готовы на все. Берни поведал мне о новых грандиозных планах по реорганизации всей нашей группы. И про меня не забыли! Мне достанется неплохой кусок пирога. Стоит ли все это бросать? Как насчет отпуска? На месяц? Проветри мозги. Перезаряди батареи. Съезди куда-нибудь. Послушай, старина, забудь про это увольнение. Я даже не слышал, что ты сказал. В одно ухо влетело, в другое вылетело. Пусть какой-нибудь доктор напишет тебе бюллетень на две-три недели. Идет?
Все время, пока он говорил, я думал только о Ким. Когда она узнала, что так все серьезно, ее лицо исказилось от боли. Я почувствовал, как у нее к горлу подкатил комок. Нет, — повторяла она, — нет… нет.
Я решил встретиться с Декампом. Из всех людей, которых я знал, он, пожалуй, лучше всего подходил на роль скалы, твердой прочной скалы, на которую можно опереться. Только поймать его было не так-то просто.
Он клюнул на идею пообедать в ресторане возле его работы.
— Как ты думаешь, она выдержит этот удар? — спросил я.
— За последний месяц она вполне поправилась.
— Это не то.
— Я говорил с тобой как врач. Теперь слушай. Ты берешь нож и втыкаешь его в живот человеку, а потом спрашиваешь меня, выдержит ли он этот удар.
— У меня нет другого выхода.
— Не знаю. Доедай. — Он с ужасным хрустом поедал свою редиску. — Бывает ли вообще другой выход? Хрум!
Если бы он был, мы бы знали. Сколько мужчин и женщин бросали друг друга, пытаясь начать спектакль заново.
— А что делают другие люди?
— Как ты будешь там жить? — спросил он вместо ответа.
Это меня не беспокоило. Тут моя совесть чиста.
— Я разберу себя на части, — сказал я, — прочищу как следует весь механизм, смажу маслом и соберу опять.
Я долго говорил о загрязнении окружающей среды, о больном обществе, о необходимости спасения души, я говорил о Евангелии, о Коране, о романе, который мне так хотелось написать, и о цели жизни. Под конец я хотел поговорить о Терезе, но он перебил меня:
— Короче, полинезийский мираж.
— Что?
— На вашем острове, наверное, есть атолл? И на закате приходят туземцы и бренчат на своих мандолинах, а небо зеленеет?
Меня не столько задевал сарказм Декампа, сколько его ужасный аппетит. Каждый кусок говядины увеличивал силу, которая разрушала мою новую игрушку.
— У тебя нет выбора, — заключил он, — ты вернешься. Но сначала ты должен туда поехать.
— Ну-ну, продолжай, — сказал я. Нечто подобное мне и хотелось услышать.
— Именно так я говорил себе, когда хотел все бросить и уехать в Индию. Но я не сделал этого и до сих пор жалею.
— Продолжай…
— Некогда… — отмахнулся он, изучая меню. — Закажу-ка я этот пудинг под называнием «Летающий остров». И Кофе.
Предстояло сделать очень многое. Удивительно, как трудно выбирать якоря. Незначительные детали перемешиваются с действительно серьезными вещами, и неизвестно, как все это распутать.
Например, стоишь перед своим гардеробом и спрашиваешь себя: Какой взять костюм? Можно провести три дня, созерцая горы рубашек, свитеров и носков, и не прийти ни к какому решению. Или посещаешь адвоката, который, как говорят друзья, чудесный специалист по разводам. А когда выходишь из его конторы, хочется просто утопиться.
Есть те, кого можно обмануть (…надо немного отдохнуть, побыть два-три месяца одному… ну конечно, Ким согласна, мама…), и те, кому надо сказать правду. Как говорит Гурджиев, есть материальный вопрос (…я оставил в банке достаточно денег, на следующий квартал хватит, а потом… ну, посмотрим… да, дорогая, страховка оплачена..) — и есть боль.
С Ким мы говорили и спорили каждую ночь. Иногда со слезами, иногда с гордым безразличием. Часто мы сердились и говорили друг другу больше, чем следовало. Потом опять была любовь и слезы. Сожаление и эта ужасная ностальгия. Колебания и упреки. Что сказала она однажды вечером, три года назад, что сделал я в то утро. Или что мы забыли сделать и сказать. И опять язвительные слова — или смех, презрение, безразличие, нежность, сожаление, отчаяние. Этот механизм не знал сбоев. Пускаешь стрелу, и мишень летит ей навстречу.
— Почему бы тебе не съездить на два-три месяца?
— На испытание?
— Ну…
— Испытательный срок, ты имеешь ввиду?
— Зачем все разрушать? Послушай, Серж, я сегодня думала. Так иногда говорят: оставлю все и уйду. Но ты не можешь оставить самого себя.
— О, избавь меня…
— Я хочу сказать, тут просто книжная романтика…
— Ким, пожалуйста! Не мучай меня.
— Бедняжка. Извини, пожалуйста, что причиняю тебе боль…
— Избавь меня от твоего сарказма, ради Бога.
— Я просто думала, что ты меня еще немного любишь и… и что ты…
Рыдания не давали ей закончить, и около трех часов ночи она принимала снотворное. Я не принимал, потому что не хотел спать. Мне казалось, что это означало бы уходить от нее дважды. Я долго наблюдал, как она лежит, завернутая в тонкую пелену сна. Она спит не так, как другие, думал я. Может, только она и умеет спать правильно (и я вспомнил… в то лето бессонница, которая всегда преследовала меня, стала просто угрожающей. Декамп испробовал все препараты, оканчивающиеся на «ал» и «иум». Ничто не помогало. Потом однажды вечером в Антибе во время отпуска рядом со мной в постели появилась Ким. Я ощущал волны, которые исходили из ее тела и проникали в мое, принося с собой блаженное ощущение покоя и расслабленности. По утрам я вставал юный, как Адам при сотворении мира. Иногда в середине ночи я открывал один глаз, и где-то в моем мозгу маленькая клеточка шептала:
