— Наряду с наскальными рисунками, — добавила Штефани, — нам пришлось самостоятельно разбираться в значении символов, расположенных непосредственно у прохода. А это, кажется, куда важнее.
— Верно, — сказал Питер, — о символах, кругах и проходе мы не знаем ровным счетом ничего. Сначала мы думали, что в этом нам помогут тексты в передней части пещеры. Но, похоже, мы ошиблись. Штефани, кажется, вы говорили, что у вас есть мысль…
— Есть, но не очень ясная. Сейчас я остановлюсь только на ней. Мне понадобится пара дней и выход в Интернет. Только так я смогу сказать что-то более конкретное.
— Патрик, а вам придется разузнать поконкретнее об отправителях этих факсов.
— Да, я и сам хотел с этого начать.
— Да, и вот еще что, — вспомнила Штефани.
— Что?
— Вы же хотели показать нам ваши записи, сделанные в санатории.
Патрик замешкался.
— Честно говоря, не думаю, что из этого что-то получится.
— А вдруг все же получится? — сказал Питер. — Покажите.
Патрик достал пару скомканных бумажек.
— Я записывал это так, как понял. Может, это полный бред: «Ne sis confisus illis, que te adiuvare student. Ne intraveris cogno scientiam. In me manebo dum me repperero».
Штефани приподняла брови.
— Это же латынь! Начало очень даже понятно: «Не доверяй тем, кто хочет тебе помочь». Можете повторить еще раз серединку?
Патрик снова прочитал эти строчки.
— Так, вначале «не входи», а потом, вероятно, должно идти «cognosce scientiam». Может такое быть? Он мог сказать «cognosce»?
— Да может, он так мямлил…
— Значит, это «познай истину». Только, если он говорил неразборчиво, то мог произнести и «et cognosce scientiam».
— Мог, а это важно?
— Ну, тогда это будет значить совсем противоположное. Или он хотел сказать, что входить не стоит, а следует познать истину. Или наоборот: не входить и вместе с тем — не познать истину.
— У меня вопрос: куда именно нельзя входить? — спросил Питер.
— Вот здорово, — не выдержал Патрик, — это все напоминает мне о другом сумасшедшем из санатория. «Может, так, а может, нет», — повторял он все время.
— Может, он имел в виду пещеру, — предположил Питер.
— Может, — сказала Штефани, — в конце концов, это же пещера истин или знаний… А как там звучало последнее предложение?
— Я понял только отрывки: «In me ma nebo dum me reppe rero». Это имеет смысл?
— Да, и при чем очень ясный: «Я останусь в себе до тех, пор, пока не отыщу сам себя». А ваш пастух просто философ.
— Похоже на одно из предложений граффити, — заметил Питер, — вам не кажется? Если не принимать во внимание тот факт, что этот простой парень в одночасье заговорил на языке ученых, свои нетривиальные мысли формулирует он очень даже складно.
— Да уж, видимо, пребывание в пещере произвело на него неизгладимое впечатление… Патрик, а вы уверены, что тоже не стали в одночасье понимать латынь?
— Не вижу в этом ничего смешного, Штефани!
— А я и не шутила. Может, вы заметили в себе какие-то изменения? Может, что-то в мыслях или в отношении к жизни?
— Нет!
— Ну, ладно, — вмешался Питер, — давайте оставим эту тему. Вы просто примите это к сведению и повнимательней прислушайтесь к себе в ближайшие дни. Мне кажется очень интересным, что он предостерегает нас от людей, которые хотят помочь. Что нам по этому поводу думать?
Патрик прикурил очередную сигарету.
— Ну, лучше всего мы просто будем иметь это в виду — и все.
5 мая, дворец Де Молир, недалеко от Парижа.
Президент Мишо оделся официально, хотя и заверил графа в том, что встреча будет носить частный характер. Граф принял приватность предстоящей беседы, но, тем не менее, в его поведении было что-то особенное; казалось, он находится далеко от действительности и в то же время держится высокомерно. Президент же чувствовал себя не совсем комфортно. Это было не неприятное чувство — не зависть, не недоверие и не страх. Скорее что-то вроде необъяснимого уважения, восторга или даже больше. В присутствии графа президент чувствовал себя как никогда уверенно, как в детские годы на плечах своего отца. А если быть до конца откровенным, то перед своим собеседником он всегда пасовал, если не сказать, что чувствовал себя просто неполноценным. Но, с другой стороны, граф вызывал у него неподдельное восхищение и уважение. Иногда президент чувствовал себя перед ним безропотным. Это чувство подкрадывалось медленно и с такой поразительной естественностью, что каждый раз ему приходилось брать себя в руки и вспоминать о том, что он все еще президент Франции. Будь он более сентиментальным, он бы с легкостью назвал свое отношение к графу религиозной любовью. Должно быть, что-то подобное испытывают ученики по отношению к своему мессии. В этом смысле граф для президента олицетворял нечто священное. И уже хотя бы поэтому, будучи облаченным в строгий костюм, в присутствии графа президент чувствовал себя намного комфортнее, чем в свободной одежде.
— Добрый вечер, месье граф. Рад снова видеть вас.
— Добрый вечер, месье президент. Для меня это, как всегда, честь.
Президент Мишо протянул руку в сторону кресла.
— Пожалуйста, присаживайтесь. Что вам предложить?
— Я бы не отказался от бокальчика белого сухого вина, — ответил граф, садясь в кресло, — разумеется, если это не доставит вам лишних хлопот.
— Конечно, нет. Позвольте оставить нас одного на пару минут.
Президент покинул холл и отправился на кухню. За исключением охраны и водителя, на территории резиденции больше не было обслуживающего персонала. С одной стороны, это обеспечиваю очень высокую степень секретности встречи, но с другой — это значило, что в доме не было никого, кто мог бы накрыть на стол. Однако президент Мишо был достаточно самостоятельным, чтобы не испытывать из-за этого никаких неудобств. Бутылку вина он мог найти и откупорить сам. Он подумал, не повредит ли это общей атмосфере встречи; если он просто принесет бутылку в салон и там же откроет на глазах у графа. И решил приготовить все на кухне: сервировочный столик с бокалами и емкость с ледяной водой для охлаждения вина. Когда президент вернулся в гостиную, ему показалось, что граф ни разу не пошевелился с того момента, как сел в кресло. Он все так же спокойно сидел на месте, скрестив руки на груди и пристально разглядывая языки пламени в камине. Президент Мишо протянул графу бокал и сел в кресло.
— Благодарю вас за заботу, — сказал граф, подняв бокал.
— Я очень уважаю вас, месье граф. Давайте выпьем за ваше здоровье.
— И за ваше.
— Вы, наверное, догадались, что мое приглашение связано не только с моим хорошим отношением к вам.
— Да, у сильных мира сего не так много времени на выражение личных симпатий.
— До сих пор я мог стопроцентно полагаться на ваше понимание… Надеюсь, и впредь будет так же. — Президент поднялся, встал рядом с камином. — Мне нужна ваша помощь.
Граф взглянул на собеседника и кивнул. Но был ли этот жест знаком вежливости, или он означал согласие, или подтверждал, что граф ожидал подобной просьбы, сказать с уверенностью было нельзя.
— Какого рода помощь вы ждете от меня?
— Я знаю, месье граф, что вы не занимаетесь общественными проблемами. Тем не менее я нуждаюсь в вашем политическом совете.
— И как, позвольте полюбопытствовать, то, что делает меня в ваших глазах аполитичным человеком, может помочь вам?
— Говоря о вашей аполитичности, я совсем не хотел недооценивать понимания вами политических процессов. Я всего лишь имел в виду, что вы явно игнорируете все политические начинания. Ни в коем случае не хочу критиковать вас за это, пожалуйста, не поймите меня превратно.
— Я и не думаю, что вы критикуете меня. В какой-то мере вы абсолютно правы: я аполитичен. Но, если быть справедливым, мы должны задуматься, может ли неудачная политическая акция оставаться без внимания или отсутствие выраженной приверженности тому или иному политическому течению быть поводом для критики.
Президент не смог сдержать улыбки.
— Вот то, что я так уважаю в вас, месье граф. Именно такого остроумия мне и не хватает. Попросив вас о политическом совете, я, очевидно, неудачно выразился. На самом деле мне нужен совет, касающийся моей работы, именно поэтому он будет носить политический характер. Мне крайне необходим ваш аналитический ум для дальнейшей работы.
— О чем идет речь?
— Как вы знаете, моя позиция в партии очень стабильная и во всем, вплоть до критики левой оппозиции, которая работает в своих вполне предсказуемых рамках, может смело быть названа непоколебимой. Моя деятельность очень успешна. А средства массовой информации, равно как и народ, на моей стороне. Даже очередной срок мне фактически обеспечен. По последним прогнозам, очередные выборы будут носить весьма формальный характер. Разумеется, я не могу и не буду полагаться только на это, пусть даже общее положение дел не дает никакой причины для беспокойства.
