едва ли похож на студента, и скорее всего был бы сразу разоблачён, но местные профессора, проректоры и рядовые преподаватели оказались людьми весьма ограниченными. Один профессор, чьё имя я называть не буду, дабы никого не обидеть, вообще показался мне умалишенным стариком с деменцией, и, кажется недержанием мочи. Старые и молодые, они лишь читали с бумажки. Строго, по программе, которую написали ещё при советской власти. Каждый год одно и тоже, давая лишь поверхностные и условные знания своим студентам. Ни стремления, ни пытливости ума, ни жажды учить и учиться. Заучивание ради бумажки. Бездумные старания ради отметки. Повышение квалификации только чтобы не уволили. Исследования заранее прописанные по избитому шаблону. Наплевав на студентов и собственное развитие, они влачили свою ношу преподавательства от первой до последней пары, за деньги. Я даже был рад, что не стал получать высшего образования, ведь, наверняка, на моей родине, такое же в точности грубое невежественное отношение к науке. А я вышел бы из стен с никому не нужным дипломом, тупее чем пришёл к ним. Даже профессор географии не смогла ответить на мой вопрос про загадочную деревню, которой нет на карте. Зато она посоветовала мне пойти в музей Декабристов, если я хочу побольше окунуться в историю края.
Город был совсем небольшим, и за пол часа я добрался до музея пешком. Это было старое, но добротное бревенчатое здание, с изумрудной крышей и позолоченными крестами. Оно же являлось церковью Декабристов. Во внутреннем дворике было чисто и красиво.
Мне пришлось заплатить сто восемьдесят рублей и выслушать длинную лекцию о постройке этой часовни и о том, как здесь венчались Иван Анненков с Полиной Гебль и другие революционеры, чьи невесты отправились за ними в ссылку. Музей был не богатый, но насыщенный. Не новодел с репликами и копиями, а настоящий храм старины. Тут была и мебель и домашняя утварь восемнадцатого века. И потёкшие письма и орудия, которыми каторжники работали в каменоломнях. Служители музея редко встречают здесь гостей. В основном это школьные экскурсии, а во время каникул здесь пусто. Надо отдать им должное, за сохранение настоящей истории. Получают они куда меньше преподавателей тех же высших учебных заведений, но, даже за гроши, любят и знаю своё дело. Отказавшись от просмотра фильмов, я купил пару брошюр за сущие копейки и начал задавать свои вопросы. Моим гидом была Анна Васильевна, дама в годах, придавшая себе лишнего возраста старым нелепым костюмом и дурацкой прической. За нами, всю экскурсию таскался старый охранник, еле волочивший ноги.
– Ах! Свердловск. А чего вы же о нём не пишите? Там ведь у вас не мало событий происходило. У вас ведь там Ганина Яма?
Я глупо улыбался и кивал, ведь кроме как о расстреле царской семьи, ни о каких событиях я не знал.
– А чего-нибудь странного? Каких-нибудь местных легенд нет? Необязательно связанных со всякой революционной деятельностью разной степени старости. С основанием края, например, с местными традициями, древними поселенцами или с первопроходцами.
И затянула тётка про Бекетова, да про иго, пересказывая мне учебник истории России за седьмой класс. Я зазевал.
– А правда, что Чита – это центр земли? – успел вставить я. Я вспомнил передачу с таким названием – «Центр земли», которую крутили по местному телевидению. Мы смотрели её по срочной службе, в часы досуга, потому что других каналов там не было. Помню ведущую брюнетку, в таком училкином костюме, но с большим вырезом. Старика – ведущего погоды, в какой-то пропёрданной жилетке. И как один глуповатый паренёк думал, что эта передача действительно о центре земли и сопутствующих атрибутах, и всё ждал, пока наша любимая брюнетка начнёт рассказывать о ядре, мантии и магме.
– Центр земли находиться в Забайкалье, а не в самой Чите. Из-за движения тектонических плит он постоянно смещается. Не на много, конечно. За нашу жизнь, дай бог – миллиметр. Но я слышала, что конкретно в нашем веке, он находиться в нескольких сотнях километров от Читы. На бывшей Пролетарской станции. Сейчас какое-то бурятское название. Но так, как Чита является столицей края, то и звание центра носит она.
– Станция Аянская? – с радостью спросил я.
– Точно! Аянская. Это её в двухтысячных так обозвали. До этого Ленинской была, и Знаменской, и Петровской, и Пролетарской. До двадцтого года была Болотная. Как нового в местную партию избирали, так название меняли. Лучше бы Пролетарской и оставили. Она всё равно к Бурятии не относится. У самой станции стояли бараки для заключенных. Там же была у них небольшая часовня, где они отпевали умерших и молились. Но не наша. Не православная. Эту то церковь, наша епархия никогда не принимала. Только землю всё забрать порываются. Большинство тех дворян, что поднялись на восстание и были сосланы в наши края, состояли в тайных обществах. Движение их восходит к масонско-мистическому революционаризму, потому, даже те кто в русской православной церкви был крещён, другой веры придерживались. Бога они поминали, но другого. Не Иисуса, не святых наших великомучеников. К сожалению, ни икон ни книг не сохранилось, потому, что, в конце тысяча девятьсот тридцатых, произошёл на той станций обвал. Из-за интенсивных работ с сопок сошёл сель. Часовню ту и бараки погребло под камнями. И пожаром сожгло. Выживших к нам в госпиталь привозили, сюда, в Читу. Но травмы были тяжёлые и никто не выжил.
Всё что мне удалось узнать, это то, что Аянка была станцией ещё в восемнадцатом веке. Через неё ходили составы в основном с заключенными, там расстреливали множество беглецов, революционеров c тысяча восемьсот двадцать пятого по тысяча восьмисот сороковые, потом в тысяча девятисотых, после революции, и немного в послевоенные годы. Хотя об этом я уже слышал от Андрея.
– После тысяча девятьсот пятого года этим участком железной дороги перестали пользоваться, стали прокладывать новые пути. А после постройки Байкало-амурской магистрали, большую часть рельс разобрали. Ох! Уже десять минут шестого. Рабочий день-то, закончился. Заболтал ты меня.
По дороге к выходу, я пытался найти хоть какой-то след в старых пожелтевших фотографиях, но они были сделаны в Чите и Петровском-Заводе. Лишь у выхода, за заляпанным стеклом, я увидел письмо. Будто нарочно сунутое в самый угол, почти полностью закрытое старинной чернильницей. Большая часть слов была замарана и выглядело оно так:
«Дорогая Катенька, свиданий нам не дают, а даже если разрешат, молю тебя не приезжать. Здесь … . Почти каждый день умирают люди, мои друзья, но мы не успеваем придавать усопших земле, за ними …
