А потом я увидела девочку, она вышла из темноты. Как будто дверь какая-то открылась и она вышла. Только что её не было, и вдруг появилась. И эта девочка была… не знаю, странная очень. И глаза странные.
Борис слушал, затаив дыхание. В голове возник образ сестрёнки: тёмные прямые волосы, узкое личико с острым подбородком, щуплая фигурка, облачённая в светлое платье… «Но она же мертва! — взорвался в сознании голос здравого смысла. — Её больше нет!» Борис почувствовал себя так, словно внутри него борются — нет, отчаянно дерутся — безумец, готовый поверить во всё что угодно и скептик.
— Она сказала, что её зовут Зоя, — Капелька посмотрела на Бориса. — А ещё, дядя Боря, она сказала, что она ваша сестрёнка. Я спросила: «Где мы?» И Зоя рассказала, что ей пришлось перенести меня в эту темноту…
— Но зачем? — опешила Марина.
Капелька нахмурила лобик. В её круглых очках отражалось пламя свечи.
— Зоя сказала, что я могла умереть, если бы она не перенесла меня в эту темноту.
— О чём ты говоришь? — Марина схватила её за руку.
— Она сказала, что так было нужно. Что моё сердце могло остановиться, если бы она не спасла меня. Но теперь всё хорошо, мама. Я ведь жива. Всё теперь хорошо.
Растерянный взгляд Марины блуждал по лицу дочери, и Борис вполне мог представить, какой вихрь эмоций бушует сейчас в её голове. Ведь Капелька, похоже, была на волосок от смерти, её могла постичь участь тёти Иры и Гениной тёщи. А Зоя, получается, спасла девочку? У Бориса от всего этого голова шла кругом, и он сознавал: осмыслить такое просто невозможно. Это то же самое, что пытаться представить, где заканчиваются границы вселенной. Слишком чуждо для понимания, слишком запредельно.
— Она спасла тебя? — осипшим голосом произнесла Марина.
Капелька кивнула.
— Спасла. Мы сели с ней на землю и стали разговаривать. Зоя сказала, что она уже давно здесь. Не в темноте, а вообще. Однажды она попала в чёрную пустыню. До этого играла возле своего дома и вдруг — бац! — очутилась в пустыне. Она не знала куда идти, ей было ужасно страшно. Зоя кричала, звала на помощь, но кто её в пустыне-то услышит? А потом она пошла, куда глаза глядят. Долго шла, очень устала, ей пить и есть хотелось. Начало темнеть и она увидела людей. Много людей. Побежала к ним. Они ей обрадовались и забрали её с собой. Теперь Зоя живёт с ними, и она счастлива. Она так и сказала: «счастлива». А ещё просила передать дяде Боре и вообще всем, что людей в пустыне бояться не надо, они хорошие. А потом Зоя вывела меня из темноты и я очнулась.
Борис поднялся, поспешно покинул гостиную, вышел из дома, уселся на ступеньку крыльца, обхватив голову руками. Перед глазами возникла картинка: девочка в светлом платье бредёт по чёрному песку, в небе бледное светило медленно гаснет… Она сказала Капельке, что теперь она в безопасности и счастлива. Мощное слово «счастлива», категоричное. Но что-то не так. Борис чувствовал фальшь. Или просто включил упрямство назло самому себе? Решил за что-то наказать себя болезненным отрицанием? Рассказ Капельки должен был внушить оптимизм, но получилось наоборот. Погано. Очень погано.
Из дома вышел Виталий, примостился рядом. Борис подумал: «Только ничего сейчас не говори, приятель! Только не пытайся меня успокаивать, иначе я просто взорвусь!»
Виталий молчал. И весь этот странный мир безмолвствовал. Борис поднял глаза на пустыню. Как же он ненавидел этот чёрный песок! От жгучей ненависти даже в голове помутнело.
— Пойдём в дом, — тихо предложил Виталий.
Борис кивнул. Действительно лучше в дом зайти, иначе один вид этой пустыни с ума сведёт. Он поднялся, чувствуя дикую усталость. Минут через десять уснул в кресле.
Ему снилось, что он стоит на круглой сцене в луче света. Играет на гитаре что-то совершенно лютое. Гитара воет, стонет, ревёт, а он не может остановиться. А вокруг — темнота, и в этом мраке, как на фотоснимке, появляются силуэты людей. Их сотни и они словно бы подплывают к сцене и исчезают. А сама сцена становится меньше, луч света бледнеет, темнота надвигается, сжимает светлый островок, пожирает. И вот он уже на крохотном пятачке, продолжает насиловать струны безумной композицией, как безвольный робот. Ещё мгновение и мрак захлестнёт…
Не захлестнул, потому что он проснулся.
Марина и Капелька спали на диване. На столе догорала свеча. Борис встал с кресла, размял затёкшую шею и вышел из дома. На веранде, облокотившись на перила, курил трубку Виталий.
Светлело. Это зрелище меньше всего походило на привычный земной рассвет. Мрачное однообразие лишь меняло оттенки, не предлагая взору ничего нового. Борис смотрел на депрессивный пейзаж, и ему в голову пришло слово, которое в быту, пожалуй, ни разу не использовал: «удручающий». Подходящее слово, чтобы описать этот унылый мирок.
— Ты так и не спал? — спросил Борис.
Виталий выпустил струйку дыма.
— Подремал маленько. Приснилось, что я свой дом в красный цвет крашу. Стены, крышу, крыльцо — всё как будто кровью обмазывал. Бред какой-то. Кстати, я тут прикинул… В общем, местная ночь длится десять часов.
— И что это нам даёт?
— Думаю, ровным счётом ничего, — ответил Виталий. — Знаешь, мне кажется, нам всем лучше в мой дом перебраться. Он просторный, да и летняя кухня хорошая есть. Как тебе такая идея, а?
Борис согласился:
— Отличная идея, Виталь. Марина с Капелькой проснутся и…
Тишину разорвал истошный вопль.
Борис с Виталием переглянулись, затем быстро спустились с веранды, выбежали со двора. Вопль повторился, и они устремились в сторону, откуда он доносился. Миновали один двор, другой, а потом увидели молодую женщину в цветастом халате нараспашку. Под халатом была белая ночная рубашка. Женщина, вцепившись в свои растрёпанные волосы напряжёнными руками, стояла на небольшой площадке с качелями и песочницей, и орала. В этом крике слились воедино боль, отчаяние, безумие.
— Бог ты мой! — воскликнул Виталий. — Это Анфиса Терехова! У неё ведь ребёнок месяца два назад родился. Не иначе… — он запнулся, не в силах озвучить страшное предположение.
Анфиса подавилась собственным криком, раскашлялась, пошатнулась, едва не упала, но вовремя подоспевший Виталий подхватил её. Она задрожала, оттолкнула его, тяжело и хрипло задышала.
— Их нет! — её глаза бешено вращались. Она подняла лицо к небу и завыла: — Почему-у?.. Почему-у-у?..
Виталий растерянно посмотрел на Бориса, затем снова перевёл взгляд на Анфису, поднял руки в успокоительном жесте, приблизился на шаг. Женщина отскочила, пронзительно завизжала, вырвала из земли пучок травы и швырнула в Виталия.
— Прочь!
