Какая удача - Литч Уилл

Но.

У Марджани на лице паника. У меня уходит на это несколько секунд, но потом до меня доходит. Мы были в непривычной спешке, когда выходили из дома. Марджани хотела увидеть Кирби. Я хотел убраться подальше от этого дерьма с Джонатаном. Меня отвлек визит полиции. На крыльце была грязь. В городе так оживленно. Погода чудесная. Мало чего в мире может сравниться с Атенс в осенний день, где люди со всех жизненных дорог, всех слоев общества и всех характеров, планокуры и качки, деревенщины и хиппи из Нормалтауна, родители, бабушки с дедушками и дети, собираются на большом зеленом поле посреди большого зеленого кампуса, все вместе, все вдали от экранов, проблем, страхов и всего, что не дает им спать по ночам. Они здесь ради Кирби, ради Ай-Чин, они здесь просто потому, что на улице солнечно. Они все здесь, и это восхитительно, и иногда жизнь не такая уж и восхитительная, а когда она такова, когда происходит что-то особенное, вы спешите это увидеть, стать частью этого, и вы забываете, что иногда кусочек мокроты может появиться из ниоткуда и застрять у вас в трахее, и когда это случается, вам нужен аппарат, чтобы от него избавиться, вот только вы так спешили, что забыли долбаный аппарат на кухне, прямо возле блендера.

И вы понимаете, что понятия не имеете, откуда возьмется ваш следующий вдох и будет ли он вообще.

…

В фильмах, когда ты просыпаешься после какого-то несчастного случая, ты открываешь глаза и видишь над собой лицо близкого человека, зовущего тебя по имени, и это звучит как заклинание любви, беспокойства и преданности. Ты ищешь свет. Близкие возвращают тебя с того света.

Как человеку, просыпавшемуся в такой ситуации десятки раз, мне жаль сообщать вам, что это совсем не так. Во-первых, вы никогда не просыпаетесь, лежа на спине, глядя прямо в потолок, и слава богу: так лежат мертвые. Быть живым, оставаться в живых, требует больших изворотов. Им нужно колоть вам что-то, переворачивать туда-сюда, развернуть ногу так, повернуть руку сяк. Вы неизбежно оказываетесь скрученным. Первое, что вы видите, открыв глаза, это не чье-то лицо. Обычно это ваша же подмышка, задница, плитка на полу или, в один из памятных раз, кота вашего друга, растерянно смотрящего на вас и не понимающего, какого черта вы здесь делаете.

Самое странное в потере сознания и последующем пробуждении спустя неопределенное время – это перемещение с места на место. Нужно несколько минут, чтобы ответить на довольно простые и ключевые для благополучия и манеры поведения вопросы; опять же, вопросы, которыми вы и не подумали бы задаваться в обыденной жизни. Где я? Как я сюда попал? Сколько я здесь пролежал? Кто эти люди? Что случилось? Что, черт возьми, это за кот?

На этот раз я просыпаюсь и вижу свою левую ногу примерно в шести дюймах от своего лица. Я в одних трусах с Бэтменом, из-за которых мне внезапно становится неловко, учитывая, что я понятия не имею, кто находится со мной в комнате. Я отмечаю про себя: никаких больше трусов с Бэтменом. Инвалидам и так сложно, потому что людям кажется, будто у нас умственное развитие на уровне детей, мне не нужно, чтобы они еще и видели меня в трусах с Бэтменом. Оставьте меня в покое.

Слышится какое-то пиканье. Комната освещена жутким флуоресцентным светом, ярко-белым, из-за которого невозможно ответить ни на один мой вопрос о том, где я и кто здесь со мной. Я слышу бормотание, а потом чувствую очень острую боль в пояснице, словно меня чем-то ударили. Это ощущается как игла, но большая, словно кто-то наострил садовый шланг и ткнул меня им. Из угла доносится жужжание кондиционера, а надо мной крутится вентилятор, но все равно кажется, что здесь градусов 110. У меня волосы взмокли от пота, и я чувствую сползающие с шеи на спину капли. На правой руке у меня виднеется немного крови. Наверное, моей. (Я надеюсь, что моей?)

Кто-то трогает мое лицо. Открывает и закрывает мне рот, ритмично, через равные интервалы; каждые несколько секунд – хватает, отпускает, хватает, отпускает. Зачем они это делают? Кто это? И почему рука такая холодная? Потом я понимаю: на мне маска. Это хорошо! Маска – это хорошо! Проблема была в ее отсутствии! Кто-то нашел аппарат, помогающий кашлять, где бы я ни был. Это значит, кто-то мне помогает. Это значит, что я, скорее всего, в больнице, иначе я в наиболее хорошо обставленной комнате общежития, когда-либо существовавшей в университете Джорджии.

В любом случае, я не умер. Это хорошо!

Я снова отключаюсь. Попытки умереть всегда отнимают много сил.

Я просыпаюсь бог знает сколько времени спустя, больше не видя перед собой свою ногу. Котов тоже не видно. Я лежу на боку, все еще в маске, но я не уверен, нужна ли она мне еще. Вроде бы ничего не застряло у меня в горле или легких, я дышу легко и свободно, и надо признать, я чувствую себя абсолютно фантастически, словно я проспал целых три дня. Я поворачиваю голову направо, чувствуя похрустывание кучи позвонков, когда мою шею возмущает нарушенние покоя. Я открываю глаза. Комната теперь не такая белая. Это просто обычная больничная палата.

Мне удается получше оглядеть окружающий меня мир. На телевизоре в беззвучном режиме включен ESPN [8], хоть даже без звука я все еще слышу, как двое мужчин среднего возраста кричат друг на друга. Жалюзи закрыты, но я вижу, что снаружи темно. Сколько я пробыл здесь? Пиканье не прекратилось, то есть мое сердце все еще бьется. Простыни чистые и свежие, и это значит, что на этой кровати раньше случилось что-то ужасное, что нужно было спрятать. На планшете в ногах кровати прикреплена карточка. Два стула для посетителей со сложенными экземплярами «Флагштока», альтернативного еженедельника Атенс, пустуют у стены. (Я взял свой онлайн никнейм из «Флагштока», соединив это со старой песней Harvey Danger Flagpole Sitta. В углу водружена фотография бывшего тренера джорджийской футбольной команды Винса Дули с его размашистой подписью: «Спасибо, Атенс Риджинал, «Доугс» вперед!» Моего кресла в комнате нет. Может, они хотят убедиться, что я не сбегу. Издалека доносятся гудки клаксонов и взвизгивания тормозоов. Возможно, начинается дождь. Я слышу тихий стон откуда-то дальше по коридору. У меня болит колено.

Наконец я пришел в себя. И я еще жив.

Дверь открывается. Марджани. У нее потек макияж. Все это время Марджани была накрашена. Я понятия не имею, что приходится делать женщинам каждый день. Из-под платка у нее выбиваются волосы, что расстроило бы ее, если бы у нее было время это заметить.

– Ох, Дэниел, – говорит она, бросаясь ко мне в порыве эмоций, о котором я не думаю, что он мне нравится. Я немного ворчу, и она отступает и смахивает прядку волос с лица. – Извини, я так испугалась.

– Рядом была полицейская, – говорит он. – Она увидела, что я паникую, потому что не могла помочь тебе откашляться, и ты начал синеть, поэтому она подбежала и начала делать тебе искусственное дыхание.

Я посмеиваюсь. Всем всегда хочется это сделать. Это не помогает, но зато придает им героический вид.

– Когда я оттащила ее, мужчина поднял тебя и вынес из парка, – говорит Марджани. – Та милая женщина, Ребекка, оставила машину неподалеку, и мы немедленно поехали сюда. Кто-то вызвал «скорую», но у нас не было времени ждать. Мы внесли тебя в здание, и они сразу надели на тебя маску. Но мы очень испугались. Похоже, ты достаточно долго почти не дышал.

Я смотрю на свое тело. Оно изрезано, ободрано и окровавлено, от лодыжки до самого бедра, на обоих ногах. Я ворчу.

Она разражается слезами.

– Мужчина тебя сначала уронил, – говорит она и обхватывает свою голову руками. Она ужасно чувствует себя из-за этого, но зря: мысль о Добром Самаритянине, пытающемся помочь этому бедному калеке, который не может дышать, но затем роняющему меня на тротуар в ту же секунду, когда поднял меня, объективно уморительная. Охнули ли все вокруг? Подумали ли, что он пытался меня уронить? Как в абсурдной сценке. Я пришел помочь! Спасать! Но сначала: мы должны поотбивать его, как баскетбольный мяч! Моя грудная клетка начинает ходить ходуном, и Марджани настораживается, но потом понимает, что я смеюсь. Она улыбается, и я подозреваю, что это первый раз за несколько часов, когда она улыбнулась.