Ну вот. Теперь можно расслабиться. Его дичь никуда от него не денется. Она не может убежать, значит, не убежит.
«Не убежала», — думаю я.
Теперь он может насладиться моментом.
Он не торопясь подготавливает все в комнате. Передвигает кровать, устанавливает видеокамеру. Есть определенный порядок, которому необходимо следовать, симметрия, которую ни в коем случае нельзя нарушать. Не следует торопиться. Пропустив что-то, можно нарушить красоту всего действия, а действие для него — все. Его воздух и вода.
— Кровать, — говорит Джеймс.
— Ты о чем? — не понимаю я.
Он встает и подходит в спинке кровати. Кровать у Энни королевских размеров. И тяжеленная.
— Как он умудрился ее подвинуть? — Джеймс подходит к изголовью кровати и смотрит на ковер. — Тут остались следы. Он тянул ее. Он за что-то ухватился и тащил ее на себя, пятясь задом. — Джеймс опускается на колени. — Он схватил ее снизу и приподнял. — Джеймс встает, меняет позицию, ложится на живот и заползает под кровать почти до пояса.
Я вижу, как вспыхивает фонарик.
Джеймс выползает из-под кровати и улыбается:
— Там нет следов порошка для снятия отпечатков пальцев.
Мы смотрим друг на друга. Я скрещиваю пальцы. Не сомневаюсь, что Джеймс поступает так же.
Преступник ошибается, полагая, будто в латексных перчатках не оставляет отпечатки пальцев. Эти перчатки настолько плотно облегают руки, что повторяют папиллярные линии. Они, по сути, становятся второй кожей. Для хирурга это хорошо: сохраняется тактильная чувствительность. Для преступника — не очень: если он в таких перчатках коснется какого-нибудь предмета, то не исключено, что на предмете появится след, пригодный для идентификации.
Кровать Энни сделана из дерева. Логично допустить, что убийца отметился. Хотя и работал в перчатках.
Вероятность небольшая. Но все лучше, чем ничего.
— Молодец, — говорю я.
— Спасибо.
«Смазка и шарикоподшипники», — думаю я. Только на месте преступления Джеймс ведет себя нормально.
Все подготовлено. Он подходит к кровати… Порядок. Камера направлена верно… Он сосредотачивает внимание на Энни. Смотрит на нее сверху вниз.
Это первый раз, когда она его хорошо видит. До этого он суетился, устраивал декорации. У нее еще была надежда. Теперь, когда он упер в нее взгляд, она понимает. Она видит его глаза. Они бездонны, черны и наполнены бесконечной жаждой крови.
Он знает, что она понимает. Что она все осознает. Это, как обычно, воспламеняет его. Он загасил надежду еще в одном человеческом существе.
Это заставляет его чувствовать себя Богом.
Мы с Джеймсом прибыли на станцию одновременно, по расписанию. Мы видим его, видим Энни и боковым зрением видим Бонни. Мы ощущаем запах отчаяния. Темный поезд набирает скорость, мы едем в нем, наши билеты прокомпостированы.
— Давай теперь еще раз посмотрим видео, — говорит Джеймс.
Я щелкаю мышкой, и мы смотрим смонтированный кусок. Он танцует, он режет, он насилует.
От того, что он делает, кровь брызжет во все стороны, он чувствует ее запах, ее вкус, ощущает, как намокла его одежда. В какой-то момент он оглядывается и смотрит на ребенка. Лицо у девочки белое, тело трясется. Это внушает ему почти непереносимую, близкую к оргазму сладость. Он содрогается, каждый мускул дрожит от эмоций и ощущений. Он не просто насильник. Он великолепный насильник. Он насилует до смерти. Весь мир трясется, и он в эпицентре. Он рвется к вершине, он уже близко — в этот момент мир взрывается, и в ослепительной вспышке все разумное и человеческое исчезает.
Это единственный миг, когда злоба перестает его мучить. Момент удовлетворения и облегчения.
Нож опускается, кругом кровь и кровь. Он на вершине горы, он встает на цыпочки и поднимает руку. Он вытягивает палец, но не для того, чтобы коснуться Бога, не для того, чтобы стать чем-то БОЛЬШИМ, а для того, чтобы стать ничем, совсем ничем. Он запрокидывает голову, и его тело сотрясает оргазм, более сильный, чем он может выдержать.
Теперь все кончено, и злость возвращается.
Что-то скребется у меня в мозгу.
— Останови, — говорю я и перематываю пленку. Затем снова запускаю. Опять это странное ощущение. Я недоуменно хмурюсь: — Что-то не так. Вот только что именно?
— Можно посмотреть этот кусок кадр за кадром? — спрашивает Джеймс.
Мы возимся с кнопками, наконец находим нужные и получаем изображение. Если не покадровое, то очень и очень замедленное.
— Где-то здесь, — бормочу я.
Мы оба наклоняемся вперед. Обнаруживаем искомое в конце пленки. Он стоит у кровати Энни, затем идет короткая перебивка, и он снова стоит у кровати, но что-то меняется.
Джеймс догадывается первым.
— Куда девалась картина?
Мы отматываем пленку назад. Он стоит у кровати, на стене за его спиной висит картина: ваза с подсолнухами. Перебивка. Он стоит у кровати, а картины нет.
— Какого черта?
Я оглядываюсь на то место, где висела картина. Я вижу ее. Она прислонена к перевернутому столику.
— Почему он снял ее со стены? — спрашивает Джеймс. Он спрашивает не меня, он задает вопрос самому себе.
Мы снова смотрим пленку. Стоит, картина висит, перебивка, стоит, картины нет. Снова и снова. Стоит, картина висит, перебивка, стоит, картины нет. Картина, нет картины…
Понимание не просто озаряет меня. Оно врывается ураганом. Челюсть отвисает, голова кружится.
— Милостивый Боже! — кричу я, пугая Джеймса.
— Ты что?
Я перематываю пленку назад.
— Смотри еще раз. Отметь теперь, где находился верх картины, и запомни это место. Найди его на стене, после того как картина исчезает.
Фильм идет снова. Стоп. Джеймс хмурится:
— Я не… — Он замолкает, глаза его расширяются. — Это правда? — Он не верит собственной догадке. Я снова кручу пленку.
Теперь сомнений нет. Мы смотрим друг на друга. Все изменилось.
Теперь мы знаем, почему была снята картина. Потому что она могла сыграть роль мерила. Мерила роста.
Мужчина, стоящий у кровати Энни, когда картина висит на стене, на добрых пару дюймов выше, чем тот, который стоит над Энни, когда картины нет.
Мы добрались до кабины машиниста темного поезда, и то, что мы увидели, повергло нас в шок.
В кабине не один машинист.
Двое.
— Вы правы, — говорит Лео и в изумлении смотрит на меня и Джеймса. Он только что закончил изучать видео. — Этот урод — большой хитрец.
Келли, Дженни и Чарли собрались у монитора. Мы рассказали им, как представляем себе ход событий, и закончили настоящей бомбой — нашим открытием.
Дженни смотрит на меня:
— Вау.
— Вам раньше что-то подобное встречалось? — спрашивает Чарли. — Чтобы в таком деле работали двое?
Я киваю:
— Однажды. Но там было по-другому. Парочка состояла из мужчины и женщины, главным был мужчина. Двое мужчин, работающих вместе, — очень необычный случай. Ведь то, что они делают, для них дело глубоко личное. Интимное. Большинство не хотят делиться эмоциями.
Все молчат, переваривая новости. Тишину нарушает Келли:
— Я поищу отпечатки пальцев, лапонька.
— Я должна была об этом подумать, — сокрушается Дженни.
— Да уж, — ядовито бросает Джеймс. Он уже в своем репертуаре.
Дженни гневно смотрит на него. Он ее игнорирует и наблюдает за Келли.
Келли распаковывает ультрафиолетовый микроскоп с высокой разрешающей способностью и прочие причиндалы. Этот микроскоп используется для обнаружения отпечатков пальцев. К нему прилагаются надеваемый на голову дисплей, предохраняющий глаза от ультрафиолетовых лучей, ультрафиолетовый излучатель и ручная ультрафиолетовая камера с высокой разрешающей способностью. Микроскоп не всегда срабатывает, но его преимуществом является то, что он не повреждает обследуемую поверхность. В отличие от порошка и клея.
— Все готово, — говорит Келли. Она выглядит как героиня научно-фантастического фильма. — Выключайте весь свет.
Чарли щелкает выключателем, и мы наблюдаем, как Келли ложится на спину и залезает под кровать. Нам виден отсвет излучателя, которым Келли водит по доскам кровати. Пауза, какая-то возня, затем несколько щелчков. Потом еще несколько щелчков. Свет излучателя гаснет, Келли выползает из-под кровати и поднимается на ноги. Чарли включает свет.
Келли ухмыляется:
— Три хороших отпечатка с левой руки и два с правой. Ясные и четкие, лапонька.
Впервые за все время с той минуты, как Келли позвонила мне и сообщила, что Энни убита, я испытываю что-то кроме злости, печали и холода. Я ощущаю возбуждение.
