Рикарду пришлось сделать несколько звонков. Педру пока удерживал цену на шестидесяти шести, но нас это больно било по карману.
Наконец в шесть часов Рикарду положил трубку и хлопнул в ладоши. В зале воцарилась мертвая тишина. Все телефонные разговоры оборвались разом.
— Ник прав. Торговый банк США держит аргентинских диско на семьсот миллионов долларов. И они с превеликим удовольствием одолжили Bloomfield Weiss бумаги. Во всяком случае, так было до сих пор. Через час Bloomfield Weiss получит требование вернуть диско на все семьсот миллионов обратно в Торговый банк. К двенадцати часам завтрашнего дня. И есть только одно место, где они могут эти облигации выкупить. Здесь. У нас.
По залу прошел злорадный смешок.
Dekker Ward скупала облигации до поздней ночи.
Снова семь пятнадцать утра. Поспать мне удалось от силы пару часов. Остальные, судя по лицам, спали не дольше. Но все были полны сил и рвались в бой. Мы собрались вокруг Рикарду.
— Итак, companeros, мы затарились на миллиард двести, — сказал он. Мы затаили дыхание. Это была огромная сумма, даже по меркам Dekker. — Облигации пока стоят на шестьдесят семь. Bloomfield Weiss с радостью сплавила все, что мы могли купить до закрытия рынка в Нью-Йорке. Потом она внезапно затихла. Интересно будет увидеть, как оно пойдет сегодня.
Все довольно заулыбались.
— Теперь: что с мексиканским контрактом?
— Переговоры о цене пока дали десять процентов с четвертью, — сказал Мигел. — И Bloomfield Weiss, похоже, уверена в том, что его заполучит.
— Заполучить контракт должны мы.
Шарлотта осторожно кашлянула. Рикарду поднял руку.
— Спокойно, я знаю, что Мексика для нас выглядит сейчас несколько сомнительно. Не самый подходящий момент, чтобы продавать их долги, да еще на два миллиарда. Но мы уже поделили будущий контракт с Торговым банком, что уменьшает риск ровно вдвое. А сегодняшний день может стать днем, когда с Bloomfield Weiss в Латинской Америке будет покончено навсегда. Мы войдем в игру на девять и три четверти процента — и выиграем контракт. Возражений нет?
Джейми страдальчески поморщился. Продавать мексиканцев предстояло ему. Даже я понимал, что при такой доходности бумаг это будет очень непростым делом. Он открыл было рот, но передумал и промолчал.
— Прекрасно, — Рикарду потер руки. — А теперь пошли делать деньги.
Суеты, шума и звонков в этот день было предостаточно. Но только два звонка имели значение. Первый раздался в одиннадцать-тридцать. Звонил главный трейдер Bloomfield Weiss. Ведущие трейдеры крайне редко напрямую выходят друг на друга, но сегодня у него не было выбора. Его интересовало, по какой цене Dekker может предложить аргентинские дисконты на сумму семьсот миллионов долларов.
В зале все понимали, что происходит. Мы замерли, не сводя глаз с Рикарду.
— Семьдесят два.
Пауза.
Потом Рикарду положил трубку.
— Аргентинские дисконтные облигации на семьсот миллионов. Продано по семьдесят два!
Раздался общий рев восторга. В эту секунду счета Dekker Ward пополнились тридцатью пятью миллионами чистой прибыли.
Второй звонок раздался гораздо позже, около семи вечера по лондонскому времени. Dekker Ward и US Commerce Bank получили мандат на продажу еврооблигаций Соединенных Штатов Мексики на сумму два миллиарда долларов с доходностью бумаг в девять и три четверти процента. Эмиссия должна была состояться в следующую среду.
Наш биржевой дьявол окончательно выдавил Bloomfield Weiss с поля боя. А нам предстояло продать чертову уйму облигаций.
Битва за Брейди выманила лорда Кертона на Кэнери Уорф, куда он прибыл, чтобы устроить парадный смотр своим победоносным войскам. Он был председателем совета директоров Dekker — пост, который он унаследовал от своего отца двенадцать лет назад. Существовала четкая договоренность, сводившаяся к тому, что Рикарду имеет полную независимость, собственный офис на Кэнери Уорф и пятьдесят процентов приносимой его группой прибыли для себя и своих людей. Кертон получал оставшиеся пятьдесят процентов, а равно и чувство удовлетворения от того, что Dekker превратилась в одну из самых успешных брокерских фирм в Лондоне. Друг к другу они относились с подчеркнутой вежливостью и опасливой осторожностью.
Сейчас оба подошли к нашему столу.
— Вы уже знаете Джейми, — сказал Рикарду. — Однако, вы еще не знакомы с Ником Эллиотом, нашим новым сотрудником. Это он выяснил, у кого Bloomfield Weiss одалживала свои облигации.
Я чуть не лопнул от гордости.
Лорд Кертон пожал мне руку и посмотрел прямо в глаза. Высокий, спортивного вида мужчина лет сорока, светлые вьющиеся волосы закрывали уши и шею. На нем был двубортный костюм в крупную полоску.
— Великолепная операция, Ник. Рады видеть вас на борту.
— Мне тоже очень приятно работать здесь.
— Превосходно, превосходно, — он с таким любопытством оглядывал зал, словно надеялся найти ключ к нашему триумфу где-то под одним из столов или за шторой на подоконнике. Через полчаса он отбыл.
— Как визит коронованной особы, — сказал я Джейми.
Он рассмеялся.
— Примерно так и есть. Кертон здесь вроде монарха. Небесполезная протокольная фигура, не имеющая реальной власти и понимающая, что если она будет путаться под ногами, то лишится трона в одно мгновение. Но он не дурак. Он знает, что если не трогать Рикарду, то его величеству останется только расслабиться и считать барыши. Неплохая работенка — я бы не отказался.
Лампочка на телефоне замигала. Звонил Алежу. Он продал Джейми ранее купленные у него аргентинские диско, сделав четыре пункта прибыли. Хотя почти весь разговор шел на испанском, голос Алежу звучал брезгливо-высокомерно. Крис Фрюэр, звонивший чуть раньше, был в полном восторге.
— Неблагодарная сволочь, — сказал я.
— Что есть, то есть, — сказал Джейми. — Но заказы он делает солидные, так что я не в претензии. Ты видел, сколько мы наварили за последние пару недель.
Это было правдой. Алежу покупал и продавал — и всегда по крупной. Иногда и на пару сотен миллионов. Каким бы он ни был дерьмом, такого клиента стоило ублажать.
На велосипеде я добраться до бара, где мы договорились встретиться с Изабель, за несколько минут. Мы не скрывались, но и не слишком хотели привлекать к себе внимание. А нас непременно бы заметили, если бы мы вышли вместе из офиса или устроились в соседнем баре, где наша компания собиралась по пятницам.
Заведение, где я сидел сейчас, большое и шумное, было переделано во время бурной яппификации старых доков. Сейчас здесь было полно молодых, хорошо одетых людей, потягивавших дорогое пиво. Кто-то заскочил сюда по дороге домой с Канэри Уорф. Другие уже были аборигенами, переехавшими в здешние сверхдорогие квартиры с видом на море. Классическим типам из Ист-Энда тут места не было.
Несмотря на приличный костюм, я, однако, чувствовал себя не в своей тарелке. Я привык к пабам в Блумсбери или Кентиш Таун, где потрепанного вида посетители негромко толковали о своем, прихлебывая пиво из кружек.
Изабель появилась почти сразу вслед за мной. На прошлой неделе нам практически не удавалось поговорить: я все время проводил за столом Джейми, да и сама она была занята сверх головы.
Я подозревал, что ей непросто было решиться на служебный роман. Я ее понимал и не хотел подталкивать девушку к какому-то решению.
Я заказал две бутылки «Будвара», за который здесь ломили невероятную цену, и мы пристроились на высоких стульях в самом конце длинного стола.
— Долгая выдалась неделька, — я отхлебнул пенистый напиток. — Да и позапрошлая, пожалуй, тоже. У меня такое чувство, что я в Dekker уже целый год. У вас так всегда?
— Как правило, — отозвалась Изабель. — Всякий раз что-нибудь да случается.
— Ты работаешь над новыми контрактами по favelas?
— Да. Проект в Сан-Паулу представляется вполне интересным. — Она вздохнула. — Но очень трудно заставить себя вкладываться в работу после того, что случилось в Рио.
— Да уж, понимаю.
— До сих пор не могу в это поверить. — Ее лицо порозовело от злости. — И, главное, не могу поверить, что Рикарду оказался способен на такое. Ну хорошо, пусть я прокололась. И контракт уплыл. Но это же не повод наказывать людей!
— Не повод. В самолете я говорил с Рикарду об этом.
— И что?
— Сказал, что проект хорош, но нужно было проучить Bloomfield Weiss. Сказал, что у него не было выбора.
— Чушь!
— Мне самому трудно понять. То, чем я занимался раньше, не имело ничего общего с деньгами. Вечные ценности, разумное, вечное… Я учил студентов языку, литературе. Платили ровно столько, чтобы кое-как держаться на плаву. А сейчас все нацелено на деньги. Для себя, для компании. Если что-то сулит выгоду, мы этим занимаемся. Не сулит — или сулит, но не нам, — в мусор. Ни нам, никому.
— А чего ты ожидал?
