Солнце стояло уже высоко, когда он проснулся, недовольный от того, что она позволила ему так долго спать. Мари воспользовалась этим временем, чтобы проверить утверждения Райана, хотя и знала уже, что они обоснованны.
Тщательно подбирая слова и не упоминая о своем отце, она сказала об этом Лукасу. Оправившись от шока, тот отнесся к известию с характерным для него чувством юмора, однако ему не удалось развеселить молодую жену, и он пожал плечами:
— Вообще-то люди меняют имена, когда не хотят, чтобы их нашли. Может быть, мать так поступила, спасая наши жизни?
Мари медленно кивнула:
— Может, да… Или чтобы избежать чего-то…
Рука с бритвой повисла в воздухе, Лукас произнес:
— Очень уж ты рассудительна с утра.
— Мой отец потому и надел личину Райана, что находится в розыске как дезертир французской армии.
Бритва опустилась на щеку и слегка порезала ее, Лукас шепотом выругался.
— Уж не думаешь ли ты, что моя мать — разыскиваемая преступница? Тогда и мы к этому причастны, — огорченно добавил он. Увидев, как Мари поежилась, он тут же виновато процедил: — Прости. Получилось как-то грубо…
Она слишком хорошо почувствовала смятение Лукаса, чтобы упрекать его в переходе к оборонительной тактике.
— Я просто хотела сказать, что надо рассмотреть все версии.
Лукас смыл водой остатки пены и посмотрелся в зеркало. Глаза его неожиданно расширились, словно от пришедшего озарения.
— Алжир! Я должен был подумать об этом раньше!
— При чем здесь Алжир?
Схватив полотенце, он с силой вытер лицо.
— Я родился в 1961 году в самый разгар событий.[5] Можно предположить, что моя мать согрешила с арабом — это уже считалось преступлением в то время, — и, чтобы избежать позора, порвала со своей семьей и поменяла имя.
Он с наигранно лукавым видом остановился перед женой.
— Ты не находишь, что во мне есть что-то арабское?
Его принужденный смех натолкнулся на нежное неодобрение Мари.
— Вполне нормально, что ты боишься узнать, кто твоя мать на самом деле.
Он поднял глаза к потолку:
— Расплачиваться за грехи приходится мне!
Мари проявила настойчивость:
— Надо сделать запрос обо всех женщинах, умерших или пропавших между 1960 и 1968 годами. И о детях, родившихся в 1961-м.
Лукас кинул полотенце на постель.
— Ладно, занимайся. В конце концов, ты не ждала меня, чтобы начать расследование.
Мари уловила язвительность в его голосе, но не обиделась. Она знала: что бы он ни говорил, все ее гипотезы шиты на живую нитку, и ему от этого было не легче. Ей захотелось обнять мужа, но тут заиграл его мобильник. Мари увидела, как он помрачнел, едва услышал то, что ему сообщили. Затем он сказал, что они выезжают, отключился и озабоченно бросил:
— Украли мой труп!
Холодильный ящик был пуст. Одежда исчезла. Двери не были взломаны, никаких следов. Никто ничего не видел и не слышал, и не без основания. В период между закрытием в 19 часов и открытием в 9 во всем здании не было других свидетелей, кроме мертвецов.
Лукас безумно нервничал, так что Ангус из осторожности оставил при себе свои суеверия коренного ирландца, касающиеся призраков, проходящих сквозь стены.
— Он не мог сам одеться и уйти! А сигнализация? Видеонаблюдение?
Судмедэксперт с любопытством посматривал на него, словно полицейский нес несусветную чушь, а потом сообщил о полном отсутствии системы защиты.
— Обычно трупы не крадут. На моей памяти это первый случай.
Мари решила разрядить обстановку:
— Главное — вы произвели вскрытие.
По испугу, промелькнувшему в глазах врача, она поняла, что главного-то и не было. Он как раз собирался заняться вскрытием, когда обнаружил пропажу.
— Но какого черта вы здесь делали вчера? — кипятился Лукас. — Вы что, завалены работой?
— После вашего приезда сюда без работы я не сижу! — запротестовал врач. — К тому же вчера… возникли кое-какие помехи… у меня дома чуть не случился пожар…
— Можно подумать, что кто-то действительно не хочет, чтобы вы установили причину смерти.
— О, ее-то я знаю, — возразил врач, ничуть не обидевшись на упреки.
Он включил светящийся экран, быстро прикрепил к нему серию рентгеновских снимков и прокомментировал каждый из них, особенно задержавшись на небольшом темном новообразовании вблизи левой височной доли.
— Покойный скончался от медленного внутреннего кровоизлияния после сильного удара в висок. Приблизительное время смерти — четыре часа утра плюс-минус пятнадцать минут, — не без гордости уточнил он.
Напряжение Лукаса слегка спало, он даже одобрительно кивнул.
— Это подтверждает виновность Бреа, который ушел от Свана незадолго до четырех часов, — высказался он тоном, в котором чувствовалось некоторое удовлетворение.
Мари запомнилась одна деталь.
— Медленное… Вы сказали о медленном кровоизлиянии. Почему?
— Потому что он умирал больше двух часов, а ударили его между половиной второго и двумя. Во всяком случае, не позднее двух.
Ангел вдруг влетел в это место приюта мертвых. У ангела были полинявшие голубые глаза и улыбка морского волка, принадлежавшие не причастному к делу шкиперу.
Не было необходимости напоминать Лукасу, что в два часа ночи Бреа находился в поместье в компании с Мари. И все же она сделала это, стараясь говорить безразличным тоном. Ее невысказанное облегчение не укрылось от Ферсена, и он обрушил свою злобу на судмедэксперта, выразив сомнение в его выводах и ссылаясь на то, что исчезновение тела лишало их возможности провести подробное исследование.
Врач холодно взглянул на него.
— Я никогда и ничего не утверждаю, если не уверен. В данный момент я уверен не только в правильности диагноза, но и в невиновности Бреа — он не мог выкрасть труп, так как находился в камере.
Лукас накинулся на Броди, которому было поручено расследование дела по исчезновению близнеца:
— Я заметил две камеры видеонаблюдения на перекрестке недалеко от морга. Чего вы ждете? Почему до сих пор не просмотрели видеозапись? Ее ведь сотрут после отведенных двадцати четырех часов.
— За… запись? Но… для чего?
— Тот, кто унес тело, обязательно проехал там на машине. Если только вы не думаете, что он ушел через пустырь с трупом на спине! — добавил разъяренный Лукас.
Потом он увидел Кристиана, который направлялся к Мари, и закрыл выход чувствам.
— Я был твоим алиби после смерти Алисы, а ты стала моим из-за этого двойника. Можно подумать, что судьба изощряется, стараясь нас связать, — услышал он слова шкипера, обращенные к Мари.
Лукас встал между ними и холодным тоном произнес:
— К сожалению, я вынужден просить вас остаться в распоряжении правосудия, пока идет следствие. Но я не обязан выносить ваше присутствие. Убирайтесь!
— Я и не намеревался покинуть остров, — тем же тоном ответил Кристиан. — Я никогда не намеревался уехать без нее.
Мари не нужно было смотреть на Лукаса, она и так знала, что он готов вцепиться в горло соперника.
— Кристиан, прошу тебя…
Бывший любовник повернулся к ней:
— Я люблю тебя дольше, чем он, Мари. Но это не дает мне преимущества. Однако до вчерашнего дня я не рассчитывал и на тень удачи. Но это было до того, как я узнал…
— Узнал что? — резко перебил его Лукас.
Моряк прямодушно посмотрел на него.
— Этот близнец выскочил из той же шляпы… Похоже, у вас серьезные проблемы, Ферсен. Но может быть, это врожденное? — с сарказмом добавил он.
— Хватит! — воскликнула Мари. — Уйди, прошу тебя.
— Я, конечно, не ангел, но ты знаешь обо мне и плохое, и хорошее. Ты изучила меня, и тебе известно, что нет бретонца упрямее меня. Особенно когда речь о тебе.
Затем, подчинившись ее умоляющему взгляду, он наклонил голову, быстро коснулся губами ее щеки, что-то шепнул ей на ухо и удалился.
Она старалась остаться невозмутимой, но последние слова Кристиана сверлили барабанные перепонки: «Остерегайся Лукаса…»
Эдвард Салливан не противился, когда после смерти Эндрю мачеха взяла в свои руки управление винокурней, которая, однако, принадлежала ему по праву. Он никогда не лез на рожон и стал помогать Луизе, терпеливо дожидаясь, когда возраст завершит подрывную работу, сделать которую он не был способен.
Слепой было уже больше восьмидесяти, когда наконец она выпустила бразды, и все-таки Эдварду недолго удалось радоваться и занимать директорское кресло. Через несколько месяцев он неудачно упал с лошади, и тогда во главе предприятия встала Алиса. Она так хорошо справлялась со своей ролью, что он, встав на ноги, оставил все как есть.
«Винокурня Салливан и сыновья» — вывеска над решетчатыми воротами вызывала невольную улыбку.
