кабана-секача. Настоящего вепря. Кладу прицел на лоб, но кабан же не держит голову прямо, чтобы ему влепили пулю ровнехонько в самую серединку. Туда головой, сюда, пуля попадает в лоб, но под углом – срезает кожу и уходит в молоко. Кабан свирепеет – он уже ближе. Отступать я не могу. Стреляю второй раз – тоже в лоб – вновь пуля срезает с черепушки кожу и уходит в лес. Тут мне становится не по себе…
– Только тут?
– Только тут, но теперь по-настоящему. Третий раз стреляю в грудь – туда, где должно быть сердце. Но попадаю в кость, в грудину, пуля остается там. Четвертая врезается туда же. Кабан в двадцати шагах от меня…
– Боже! – Марина положила руку на сердце. – И что?
– Пятый выстрел… Я вновь прицелился в лоб. Расстояние было коротким – полет пули семьсот пятьдесят метров в секунду – пробиваемость мощная. Кабан хрипит, желтые клыки уже смотрят на меня.
– Андрей Петрович, мне сейчас плохо будет…
– Короче, в прыжке он зависает над землей и падает прямо мне под ноги. Если бы не зацепился клыками за землю и не вспахал последние три метра, то сбил бы меня и раздавил своей тушей. Кабан оказался у самых моих ног. Оказывается, я попал в самую десятку. Да, Марина, это было чудо… Я видел, как уходила жизнь из его маленьких свирепых глазенок. Стоял над ним, сердца не чуял. И не сразу понял, что оно-то колотится как бешеное, летает по ребрам. Я сел в пожухлые листья и еще минут пятнадцать таращился на него. А ведь мог оказаться на его месте. Скольких охотников зарезали кабаны! А потом еще и распотрошили от злобы. После того как отдышался, достал фляжку с коньяком и выпил половину залпом. А потом и вторую половину. Только тогда выдохнул и стал приходить в себя.
– Фу! Круто, товарищ капитан, – тоже с облегчением выдохнула Марина, как будто наверняка не знала, чем закончился поединок.
Они доели салат и рыбу, допили вино. Певица Изабелла исполнила несколько джазовых композиций, и они успели потанцевать. После каждого танца возвращались за стол окрыленными и ставшими друг другу чуточку ближе. Теперь Марина смотрела на Крымова мягкими, томными от вина и симпатии глазами. Но Андрей и сам глядел на нее, как на чудо природы, подарок свыше.
– Вот что я думаю, Марина…
– Что?
– И какой же болван этот Лошанский… или как его там?…
– О ком вы?
– Да ну этот, художник ваш, – поморщился Крымов.
– А-а! – Марина вскинула голову. – Ольшанский. Владислав Ольшанский.
– Точно. И как он мог отказаться от такой девушки, как вы? Это ж каким надо быть идиотом.
Краснея, она польщенно опустила глаза. Крымов недоуменно покачал головой:
– Да еще нахамить…
– Не хочу о нем вспоминать, правда. Совсем не хочу. Как рукой сняло. Представляете? Наваждение было.
– Представляю. Не будем.
Они выпили по последнему глотку. От славного ужина ничего не осталось.
– Товарищ капитан, скажите, только честно: зачем я вам понадобилась? – в открытую спросила Марина. – Сегодня вечером? Очень честно. Только как свидетель той ужасной сцены у магазины одежды, которого вы решили еще раз допросить, правда, очень странным образом, в ресторане, или… – Она с улыбкой опустила глаза.
– Или?
Она подняла голову и смело посмотрела ему в глаза.
– Как девушка, как… женщина?
В устах девятнадцатилетней привлекательной барышни слово «женщина» прозвучало упоительно, одурманивающе, с таким нежным вызовом, что у матерого сыщика и бывалого мужчины голова закружилась. Впрочем, он и впрямь одичал в лесах, со зверьем и совсем отвык от таких взглядов, такого голоса, такой улыбки.
Если бы он был абсолютно трезв, то, наверное, сказал бы уклончиво: «И то, и другое». А возможно, набрался бы смелости и признался: «Вы мне нужны как девушка». В слове «женщина» таилось куда больше откровения – прозвучало бы неприкрытое желание. Но Крымов был подшофе, раскован, а иначе не позвал бы на ночь глядя Марину в кабак. Он уже увлекся ею, и сердце его пело любовную песню, пока что только увертюру, самые первые волнующие ноты…
И он тоже очень честно сказал:
– Как женщина, Марина. Вы мне нужны как женщина.
– Слава богу, – с облегчением выдохнула она.
– То есть это прозвучало не слишком нагло?
Она решила быть смелой – сама протянула руку через столик и сжала его ладонь.
– Это офигенно прозвучало, товарищ капитан. Просто супер.
На этот раз уже Крымов ответил ей рукопожатием.
– Тогда погуляем? – спросил он.
– Ага, – кивнула она.
Но тут зазвучал бесконечно знакомый гитарный проигрыш.
– О, волнующие ноты! – поднял палец Крымов. – Ждем, Мариночка, ждем.
За ним последовали первые аккорды песни. Эскимос, уже на сцене, грянул баском: «Увезу тебя в тундру, увезу к седым снегам! Белой шкурою медвежьей брошу их к твоих ногам!..» Как она была сейчас кстати! Пели-то о любви, о счастье на далеком краю земли, где олени и северное сияние, в которое главный герой обещал обернуть свою возлюбленную.
Когда песня закончилась, Марина воскликнула:
– Здорово! Ретро. Первый раз услышала – и сразу влюбилась в эту песню. Наверное, мои родители ее хорошо знают.
– Даже не сомневаюсь в этом. Бабушка с дедушкой тоже. Есть они?
– Две бабушки и два дедушки.
– Счастливая вы. Ну что, встаем?
– Ага, – кивнула Марина, поднялась, одернула короткую шерстяную юбку и длинный плотный джемпер.
На выходе Крымов сунул в руку Эскимосу купюру.
– Держи, старина, угодил. И мне, и моей даме.
– Благодарствую, – баском ухнул старый артист. – Заходи к нам почаще, сыщик, не пропадай.
На улице Марина прихватила Крымова за руку и тесно прижала его локоть к себе. Это прозвучало: «Не отпускайте меня, товарищ капитан. Ни в коем случае не отпускайте!» Он чуть было не сказал вслух: «Не отпущу, девочка. Пусть кто-то попробует отобрать – руки и ноги вырву».
– Что нового вы узнали об этом деле? – спросила она и уточнила: – Я про манекен.
– Я понял, о чем вы, Марина. Кое-что узнал, я бы даже сказал: немало.
– Расскажете, Андрей?
– Обязательно, но не сегодня. Это как пытаться рассказывать сюжет романа, не дочитав и первой главы. Но все куда интереснее и страшнее, чем мы думали.
– Серьезно? Прямо страшнее?
– Ага, еще как. Скажу, что у этой истории есть долгое предисловие. И оно, как мне кажется, таится очень далеко.
– Круто. – Она еще теснее прижала его руку к себе. – Буду ждать. Хотя и очень страшно.
Они гуляли около получаса, болтали, пока холодный ноябрьский ветер не стал назойлив и не взялся подвывать-нашептывать: «Пора в тепло! Пора, гуляки!..»
– Тебя родители во
