— Меня вы не считаете?
— Нет, мистер Куинн. Вы его не видели и не можете быть уверены, что оно существовало. Вдруг я вас обманула?
— Сомневаюсь.
— Ах, если бы его не было! Если бы!..
Порыв ветра унес окончание фразы, как пепел от письма. Она смотрела на Куинна, но не видела его, ее взгляд был сосредоточен на чем-то там, в прошлом.
— Марта…
— Пожалуйста, не называйте меня Мартой.
— Это ваше имя.
Она подняла голову.
— Я миссис Патрик О'Горман.
— Это было давно, Марта. Проснитесь! Свет зажегся.
— Не хочу!
— Но он зажегся, вы сами сказали.
— Я этого не вынесу, — прошептала она. — Мы были такой счастливой семьей… А теперь все превратилось в грязь. И мне ее не смыть, остается только делать вид, продолжать делать вид, что…
— Притворяйтесь на здоровье, я вам не помеха, но хочу заметить, что вы все видите в искаженном, преувеличенном свете. Ваша жизнь не рухнула с небес в грязь только потому, что О'Горман проявил интерес к мужчине. Вы жили не на небе, а пониже, как все остальные. И грязь эта, кстати, не обязательно такая уж грязная. Вы не трагическая героиня с роковой судьбой, а О'Горман не герой и не злодей, он был всего лишь несчастным человеком. Когда мы с вами разговаривали в прошлый раз, вы назвали себя реалисткой. Вы по-прежнему о себе такого мнения?
— Не знаю. Раньше я справлялась со своей жизнью.
— Потому что брали на себя ответственность за О'Гормана?
— Да.
— То есть жертвовали собой, чтобы скрыть слабость и ошибки О'Гормана. А теперь, когда поняли, что жертва была напрасной, не в состоянии признаться в этом? Вы заявляете, гордо выпрямившись, что вас зовут миссис Патрик О'Горман, и тут же шепчете про грязь. Когда вы придете к компромиссу?
— Вас это не касается.
— Теперь касается.
Она посмотрела на него с некоторым испугом.
— Что вы собираетесь делать?
— А что мне остается делать? — устало спросил он. — Ждать, когда вам надоест кидаться из одной крайности в другую и вы примиритесь с чем-нибудь похуже рая, но лучше ада. Как вы думаете, возможно такое?
— Не знаю. Я не могу говорить об этом здесь и сейчас.
— Почему?
— Уже темно. Надо позвать детей. — Она встала, но неуверенно и так же неуверенно спросила: — Вы поужинаете с нами?
— С радостью. Но в другой раз. Не хочу, чтобы дети восприняли меня как незваного гостя. Это место принадлежит им, вам и О'Горману. Я подожду, пока найду место, которое вы и дети разделите со мной.
— Пожалуйста, не говорите так. Мы едва знакомы.
— В прошлый раз вы сказали кое-что, с чем я согласился. Вы сказали, что я слишком стар для любви. Теперь все иначе. Теперь мне кажется, что я был слишком молод и одинок, чтобы полюбить по-настоящему.
Она отвернулась, наклонив голову, и он увидел белую полоску шеи, резко контрастировавшую с загаром лица.
— У нас нет ничего общего. Ничего.
— Откуда вы знаете?
— Джон Ронда рассказывал мне о вас — где вы жили, чем занимались. Это не для меня, и я не настолько глупа, чтобы надеяться изменить вас.
— Я уже меняюсь.
— И давно? — Она улыбнулась, но глаза ее оставались печальными. — Вы действительно чересчур романтичны. Люди не меняются по желанию, даже и по собственному.
— Вы слишком долго были несчастной, Марта. Вы разочарованы.
— А что, можно снова очароваться?
— За других не поручусь, но со мной это произошло.
— Давно?
— Не очень.
— Как?
— Не знаю.
Он не знал как, но помнил с точностью до минуты когда. Аромат сосен, луна, висящая над деревьями, как золотая дыня, звезды, рассыпавшиеся по небу ясным дождем. И голос Сестры Благодать с оттенком нетерпения: «Можно подумать, вы в первый раз видите небо». — «Пожалуй, так оно и есть». — «Но оно каждую ночь такое». — «Я бы не сказал». — «А вдруг на вас снисходит откровение свыше?» — «Я восхищаюсь вселенной».
Марта смотрела на него с интересом и тревогой.
— Что с вами случилось, Джо?
— Наверное, я снова влюбился в жизнь, стал частью мира после долгого отсутствия. Самое смешное, что произошло это в месте, из которого все мирское тщательно изгоняется.
— В Башне?
— Да. — Он смотрел, как догорает закат. — После разговора с вами на прошлой неделе я снова там был.
— Вы видели Сестру Благодать? Спрашивали, зачем она просила отыскать Патрика?
— Спрашивал. Но она не ответила. Я даже не уверен, что она меня слышала.
— Почему? Она была больна?
— В каком-то смысле да. Ее заразили страхом.
— Чего она боится?
— Что не попадет в рай. Общаясь со мной по-человечески, она совершила тяжкий грех. К тому же она скрыла от других, что у нее есть деньги, а деньги для Учителя — нечто одновременно грязное и святое. Он странный человек — сильный, властный, безумный, разумеется. Его влияние на окружающих слабеет, и чем меньше рядом становится последователей, тем яростнее и громче он проклинает. Даже наиболее преданные ему люди, такие, как его собственная жена или Сестра Благодать, устали. Что касается молодых, то для них уход из Башни — вопрос времени.
Он вспомнил окаменевшее лицо Сестры Смирение, ведущей на кухню трех послушных детей с непокорными глазами, обиженный голос Матери Пуресы, давно ускользнувшей из Башни и обитающей в светлых комнатах своего детства вместе с преданным Каприотом.
— Вы туда вернетесь? — спросила Марта.
— Да, я обещал. Кроме того, мне нужно сообщить Сестре Благодать, что человек, которого я по ее просьбе разыскивал, мертв.
— Вы не скажете о письме?
— Нет.
— Никому?
— Никому. — Куинн поднялся. — Мне пора идти.
— Да.
— Когда я вас снова увижу, Марта?
— Не знаю. У меня в голове все перепуталось из-за письма и… из-за того, что вы сказали.
— Вы сюда приехали сегодня, чтобы спрятаться от меня?
— Да.
— Жалеете, что я вас разыскал?
— Пожалуйста, не спрашивайте. Я ничего не понимаю.
— Хорошо.
Дойдя до машины, он оглянулся. Марта зажигала костер, и в свете пламени ее лицо было молодым, теплым и радостным, как во время разговора в больничном кафетерии, когда она вспоминала о прежних счастливых днях.
* * *
— Мы слышали, что машина уехала, и пришли, — сказал Ричард, с любопытством глядя на мать. — Кто этот человек?
— Мой друг, — ответила Марта.
— У тебя разве есть друзья мужчины?
— А ты хотел бы, чтобы они появились?
— Наверное, да, — сказал Ричард, подумав.
— Но так не бывает, мамы не дружат с мужчинами, — серьезно возразила Салли.
Марта положила дочери руку на плечо.
— Бывает, когда у мамы больше нет мужа.
— Почему?
— Многие мужчины и женщины влюбляются друг в друга и женятся.
— И потом у них рождаются дети?
— Иногда.
— Сколько у тебя будет детей?
Тут вмешался Ричард.
— Из всех глупых вопросов, которые я за свою жизнь слышал, этот — самый глупый, — с презрением заявил он. — У старых и седых детей не бывает.
— Ты не очень-то вежлив, — сказала Марта более резко, чем хотела.
— Мам, ты что?
— А то, что ты мог бы для разнообразия быть иногда поласковее.
— Но я не хотел тебя обидеть!
— Волосы у меня, кстати, не седые, а темно-русые.
— «Старый и седой» — так все говорят о взрослых! Я не имел в виду тебя.
— Меня не интересует, что говорят все, особенно когда это неправда.
— Какая тебя муха укусила? Сказать ничего нельзя. Мы будем ужинать или нет?
— Ешьте сами. Я от вас устала.
Ричард смотрел на нее округлившимися от удивления глазами.
— И это говорит родная мать. Ну и дела!
Когда дети заснули, Марта достала из рюкзака зеркало и долго сидела, разглядывая свое лицо при свете огня. Она давно уже не смотрела на себя с интересом, и то, что увидела сейчас, привело ее в уныние. Это было заурядное, круглое лицо, из тех, что нравятся пожилым вдовцам с детьми, которым нужна хозяйка в дом, но никак не одиноким молодым людям вроде Куинна.
«Идиотка, — подумала она. — В какой-то момент я ему почти поверила. Ричард подоспел вовремя».
Путь Куинна в мотель лежал мимо здания, где размещалась редакция «Чикото ньюз». В ее окнах горел свет.
Он не горел желанием видеть Ронду, поскольку должен был скрывать от него слишком много. Но Ронда наверняка знал, что он снова в городе, и Куинн решил зайти, чтобы избежать подозрений.
Ронда был один и читал «Сан-Франциско кроникл», потягивая из жестянки пиво.
— Привет, Куинн, Садитесь, чувствуйте себя как дома. Пива хотите?
— Нет, спасибо.
— Мне уже донесли, что вы вернулись в наш славный город. Что поделывали на прошлой неделе? Пробивались к истине?
— Нет, — ответил Куинн. — Нянчил одного псевдоадмирала в Сан-Феличе.
