— Нет, просто я застала его врасплох, — объяснила Рафаэлла, удивляясь сама себе. Ведь она машинально пыталась защитить мужское самолюбие Маркуса, хотя понимала, что ему это безразлично.
— Без сомнения, Маркус думал о чем-то другом, — проговорил Делорио, не сводя глаз с Рафаэллы, и все присутствующие прекрасно поняли, что он имел в виду.
— Это еще не все, — произнес Маркус, улыбнулся Рафаэлле и еще раз подмигнул ей. Затем неожиданно взгляд его стал серьезным. — Мы так ничего и не узнали о человеке, стрелявшем в меня и в госпожу Холланд прошлой ночью. Абсолютно ничего.
— Вообще-то я и не думал, что вы что-то узнаете, — проговорил Доминик, нахмурившись.
— А где Меркел? — спросила Рафаэлла; она пожелала сменить тему, неожиданно испугавшись, что Маркус с самыми невинными интонациями начнет рассказывать всем присутствующим о том, как раздел ее донага — еще до того, как она успела подойти к дверям его виллы, — и как потом ласкал и целовал ее. Но ведь он не станет этого делать, правда же? Рафаэлла надеялась, что сейчас эти выстрелы волнуют его чуть больше. Она устала от того, что Маркус все время был причиной ее беспокойства. Рафаэлла почувствовала, как в голове опять все поплыло, и изо всех сил постаралась взять себя в руки.
— Меркел обычно не ужинает с семьей.
Это произнесла Паула, она не отрываясь смотрела на Маркуса. Ее взгляд напомнил Рафаэлле песню «Голодные глаза».
— Он так много рассказывал мне, когда мы летели сюда.
— Меркел просто глупый слуга, — проговорила Паула. — Мы не едим с прислугой — по крайней мере не должны. Дома мы никогда этого не делали. Моя мать не позволяла.
— Довольно, Паула. За моим столом нет места снобизму. А вот и Джиггс. Рафаэлла, позвольте проводить вас в столовую?
Стол оказался такой длины, что за ним без труда могли уместиться человек двадцать. Над столом висела люстра, а вокруг стояли обитые парчой стулья с высокими спинками. На столе возвышалась огромная стеклянная ваза с горой свежих фруктов, стояли несколько блюд с жареной морской рыбой, приправленной маслом и лимонным соком, зеленые салаты для каждого и свежеиспеченные рогалики.
Мария — женщина, прислуживавшая за столом, — разлила по бокалам легкое сухое вино и, дождавшись кивка Коко, покинула столовую; Джиггс последовал за ней.
— Итак, — обратился Доминик к присутствующим, оглядывая каждого по очереди, — каковы ваши соображения по поводу того, что мисс Рафаэлла Холланд собирается писать мою биографию?
Маркус сразу подался вперед и произнес:
— Я бы не подпустил ее близко ни с ручкой, ни с печатной машинкой. — И добавил, обращаясь к Рафаэлле: — Не в обиду вам будет сказано.
— А я и не собираюсь приближаться к вам, мистер Девлин, ни с ручкой, ни с диктофоном. Может быть, только с намордником или с поводком.
— А про меня вы напишете в книге, мисс Холланд? — осведомилась Паула.
— Послушайте, Доминик, — снова начал Маркус, — это не слишком-то хорошая затея, в особенности сейчас.
— А откуда нам знать, что вы справедливо отнесетесь к моему отцу? — вмешался Делорио.
— Я уже писала биографию одного человека, а он чем-то похож на вашего отца. Очень загадочная личность, наделенная властью, имеющая множество врагов. Безжалостный, храбрый мужчина — хотя и не лишенный человеческих недостатков и совершавший ошибки, которые…
— Он допустил непростительную ошибку по вине своего тщеславия, — мягко перебил Доминик. — Делорио, Маркус, речь идет о Луисе Рамо, правой руке генерала Де Голля и одном из лидеров французского движения Сопротивления во времена второй мировой войны. В 1943 году, если мне не изменяет память, Рамо решил убить курьера, доставлявшего секретные сообщения от самого Гитлера эсэсовской верхушке в Париже. Это не составило большого труда. Рамо выследил курьера по дороге в Париж и разрешил молоденькой участнице движения Сопротивления из новичков поехать вместе с ним. Чтобы она наблюдала за ним, присутствовала при том, как великий Рамо совершает невероятно храбрые поступки. Одна ночь работы, а взамен — возможность находиться рядом с великим человеком. Подозреваю, что Рамо хотелось понравиться девушке настолько, чтобы она легла с ним в постель. Кстати, секс тоже был одним из его главных хобби. В общем, операция провалилась, и девушку убили. И эту ошибку можно приписать его чрезмерному тщеславию.
А мораль этой истории заключается в том, что Рафаэлла справедлива в своем повествовании. Она рисует нам облик Рамо, не жертвуя плохими качествами ради хороших, или наоборот.
— Вы прочли мою книгу?! — изумилась Рафаэлла. В этот момент она была абсолютно очарована им и ненавидела себя за это. Ведь тщеславие на самом деле было ахиллесовой пятой Рамо, его самой большой человеческой слабостью, и Доминик Джованни понял суть ее книги лучше всяких уважаемых рецензентов и критиков.
Доминик улыбнулся:
— Сегодня днем, дорогая. Тот экземпляр, который вы преподнесли Коко. Как жаль, что его тщеславие стоило девушке жизни, очень жаль.
— Рамо забыл о трагедии, насколько вам известно, — ледяным голосом проговорила Рафаэлла, глядя на отца. — Он позабыл о девушке, поскольку все это не представляло для него особой важности. Когда я собирала материалы в Париже, то встретила там одного старичка. Он помнил этот случай и саму девушку. Ее звали Вайолет, и ей было всего восемнадцать, когда ее убили. По словам старика, Рамо грустил по ней ровно двадцать четыре часа, но абсолютно не чувствовал своей вины в происшедшем. Через месяц он взял с собой еще одну девушку, но, к счастью, она не погибла, когда Рамо захотел доказать, что он божество, живущее среди простых смертных.
« Так же и ты забыл мою мать, забыл меня. Интересно, сколько времени прошло после разрыва с матерью, когда ты завел новый роман с какой-нибудь женщиной?»
— Кстати, — продолжила Рафаэлла, — он стал отцом ее ребенка. Она умерла сразу по окончании войны, и дочка вместе с ней. — Она пожала плечами. — Одни незаконнорожденные дети выживают, другие нет.
— Жаль, конечно. Но, как я уже сказал, Рафаэлла, вы были совершенно справедливы. Вот что поразило меня до глубины души. Ваша справедливость.
— Все это очень впечатляет, — подал голос Маркус. — Но справедливость — и вы, госпожа Холланд? Неужели вы можете быть справедливой к мужчине?
— Прочитайте чертову книгу!
— Маркус, в самом деле, мой мальчик, она же спасла тебе жизнь!
— Я еще выясню, зачем она это сделала. Может, она спасла меня для того, чтобы собственноручно разделаться со мной каким-нибудь другим способом.
Но Маркус произносил эти слова с улыбкой, и Рафаэлла поймала себя на том, что качает головой, а потом, вопреки собственной воле, как будто у нее на самом деле не было другого выхода, она улыбнулась в ответ. Рафаэлла почувствовала на себе взгляд Паулы: девушка смотрела так, как будто Рафаэлла — змея, пойманная в ловушку, а она, Паула, — мангуст, готовый в момент разделаться с ней.
Рафаэлла откусила еще один кусочек желтохвостой рыбины. Этот кусок показался ей менее вкусным, чем предыдущие.
— А мне кажется, что никто не собирался убивать тебя, — высказал свое мнение Делорио. — Тебя просто хотели напугать. Сколько там было пуль? Три, четыре? Наверняка парень не так плохо стрелял. Может, кто-то просто хотел немного сбить с тебя спесь.
«Не ты ли это, подонок?» Улыбка не сходила с лица Маркуса.
— Но почему? — воскликнула Рафаэлла. — И зачем делать это в моем присутствии? Я не понимаю.
Коко заметила:
— А может, кто-то хочет выжить с острова тебя, Рафаэлла, а Маркус тут ни при чем?
— Не думаю, что наш шакал знал, что вы такой отличный боец, — произнес Маркус. — Мой личный телохранитель. А если бы я указал вам на стрелявшего парня, вы бы скатились с меня и снесли ему башку?
— Как хорошая служебная собака… хорошая сучка? — проговорила Паула, с ожесточением протыкая вилкой кусок манго и не переставая мило улыбаться.
Маркус ничего не сказал, только порадовался про себя, что Паула сидит на другом конце стола, рядом с мужем. Оттуда она не могла достать его.
Вместо этого Паула развлекалась тем, что нападала на Рафаэллу. Без всякого сомнения, она видела в ней угрозу. Занятно.
Маркус откинулся назад, размышляя, сумеет ли Рафаэлла Холланд не выйти из себя и сдержать ярость до конца вечера. А ведь он только начал внедрять в жизнь свои замыслы, имевшие целью остановить девушку и не дать осуществиться ее проклятым планам, связанным с Домиником. Как мог Доминик хотя бы на секунду сомневаться, можно ли допускать эту женщину — репортера отдела расследований — в резиденцию? Да еще для того, чтобы она писала его биографию? Он же преступник, кроме всего прочего. Неужели тщеславие и самомнение этого человека настолько велики, что он даже не в силах почувствовать опасность? Без сомнения, он не мог быть так слеп и так эгоцентричен.
