Мэтью видел, как его будущее мчится от него прочь с каждым падающим листком, и видел, как черство — даже садистски черство — к этому относится судья. Паника, взметнувшаяся внутри молодого человека, подогрела первые угольки гнева.
— Прошу, выслушайте меня, — сказал он. — Когда я вновь обрел память, я собирался рассказать представителям закона об убийстве Куинн Тейт, но мне не…
— Ах, убийство бедной сумасшедшей девушки в убогой хижине! Как суд может быть уверен, что это правда, а не ложь, учитывая всю ту ерунду, что вы тут наговорили про Профессора Фэлла?
— Вы не слушаете меня! — это прозвучало громче, чем Мэтью хотел, и он почувствовал, как щеки его краснеют от стыда и возмущения. — Я находился в обществе Профессора Фэлла! Я говорил с ним и знаю часть его истории. Он реален, я уверяю вас! Разве Лиллехорн не рассказал вам об Острове Маятнике и о порохе…
— Для вас он мистер Лиллехорн, сэр! — отрезал Арчер. — И воздержитесь от повышения голоса в моем зале суда! Нет, он ничего мне об этом не рассказывал, потому что знает, что я думаю об этой мифической истории! Я искренне сомневаюсь в правдивости вашего рассказа, сэр, как следовало бы и достопочтенному господину Лиллехорну по одной простой причине: вы еще живы, хотя не должны быть живы, учитывая все то, через что вы, по вашим рассказам, прошли! А факты остаются фактами, и основной факт состоит в том, что вы перерезали спасительную веревку во время шторма на море, что облекло человека на смерть, и не нужно рассуждать здесь о том, что этот человек мог выжить, и факт его смерти не подтвержден. Я знаю, какую опасность представляет для человека бушующий океан: мой отец был и остается морским капитаном, я и сам родился в море. Поэтому я прекрасно понимаю, что этот удар топором по веревке был настоящим убийством…
— Вы должны немедленно показаться врачу! — вдруг закричал Мэтью, и в зале тут же повисла тишина.
— Мэтью! — Лиллехорн схватил его за руку. — Не надо! Пожалуйста, помните о вашем…
— Тшш! — зашипел Мэтью в ответ, вырывая свою руку из его хватки. Он продолжал буравить взглядом судью Арчера, и в месте, где их взгляды встречались, воздух должен был вот-вот загореться. Молодой человек знал, что ему следовало бы закрыть рот и сжаться, как побитой собаке в своих цепях. Но…
— Вам нужно немедленно показаться врачу, — повторил Мэтью, несмотря на то, что паника била в гонг и звонила в колокола в его голове. — Чтобы вычистить из ваших ушей тот воск, что мешает вам что-либо слышать, — он позволил этим словам кипятить судью на медленном огне в течение нескольких секунд.
Лиллехорн тихо застонал, но Арчер не издал ни звука — он сидел тихо и не двигался.
— Все, что я сказал, это правда! — заверил Мэтью. — Граф Дальгрен собирался убить меня еще до прибытия в порт. Я никогда не был его слугой, я был его обманутым пленником. Мог ли я был сохранить эту веревку целой? Нет, не мог. Потому что в тот момент… во время шторма… после нашей драки, в которой ко мне вернулась память, я потерял равновесие. И я также говорю вам, что Профессор Фэлл — это не выдумка. Если вы так думаете, горе вам и горе всей Англии, потому что вы играете ему на руку. Если бы я сидел на вашем месте, то, по крайней мере, расспросил бы моих констеблей, чтобы проверить…
— На этом, — сказал Арчер очень тихим голосом. — Мы заканчиваем.
— О, даже не близко! Я не закончил!
— Нет, — все еще тихо оборвал судья. — Вы закончили. Констебль, если заключенный позволит себе еще одну оскорбительную или воинственную реплику в моем зале суда, я требую, чтобы вы ударили его по лицу, — в ответ на явное выражение тревоги Лиллехорна, Арчер добавил. — Или вы тоже хотите понести наказание за неподчинение?
— Вы не можете помешать мне говорить! — возразил Мэтью.
— Простите меня, — прошептал Лиллехорн с тяжелым вздохом, и ударил Мэтью по щеке ладонью.
— И вы называете это ударом? — спросил Арчер. — Это какой-то безвольный хлопок.
Мэтью метнул острый взгляд на судью.
— Судья не может помещать человеку…
Его вновь ударили — на этот раз сильнее.
— … высказаться! — Мэтью повысил голос до крика. — Вы отказываетесь даже учит…
Следующий удар был намного сильнее, хотя и нанесен он был почти детской рукой помощника главного констебля.
— Я сожалею… — шепотом повторил Лиллехорн. — Прошу… не надо…
— … учитывать мои обстоятельства! — Мэтью продолжил, и голос его эхом пролетел расстояние от балкона до сводчатого потолка, отразившись от героической скульптуры с колесницей, и теперь — сквозь дымку боли — молодой человек подумал, что возница, управляющий шестеркой лошадей, выглядел не настолько уж героическим, когда стискивал зубы, стараясь удержать рвущихся на волю скакунов, которые, похоже, были готовы вырваться любой ценой или умереть, пытаясь.
— Вы представляете опасность, сэр! — взорвался Мэтью. — Человек маленьких мыслей в роли человека на большой…
Не на шутку начав опасаться уже за собственную безопасность, Лиллехорн ударил Мэтью со всей силы, которую только мог собрать, и направил эту силу в заросшую черной бородой челюсть молодого человека.
Мэтью пошатнулся, но не упал. Будет чертовски нелепо, если он позволит себе упасть перед этим судьей. К глазам его подступили слезы, однако он продолжал смотреть на Арчера, который выдавил из себя тонкую улыбку одобрения в ответ на эту сцену.
— … позиции, — завершил Мэтью свое предыдущее заявление. Он сплюнул кровь на полированный пол.
— Вот, — хмыкнул он. — Вот этого вы хотите?
Лиллехорн занес свою руку для следующего удара.
— Пожалуй, достаточно, констебль, — сказал судья, и рука Лиллехорна мгновенно опустилась. Он повернулся спиной к судейскому месту и отошел на несколько футов, тяжело опершись на перила. Помощник главного констебля мучительно согнулся и содрогнулся так, будто его вот-вот могло стошнить.
— Соберитесь, — сказал ему Арчер тоном, который требовал послушания. — Я хочу, чтобы вы выслушали ваши инструкции, — он дождался, пока Лиллехорн придет в себя и снова повернется. Мэтью отер кровь с губ и подумал о том, что есть еще сотня аргументов, которые он мог бы — и должен был бы — швырнуть в лицо судье, но его время истекло.
Арчер сложил руки перед собой и посмотрел на заключенного. Его улыбка испарилась, а на лице не осталось ни тени эмоций.
— Вы поднимаете интригующие вопросы жизни и смерти, случайностей и ответственности, — сказал он. — Я благодарю вас за сбор этих наблюдений. Но это все, за что я могу похвалить вас. Суд не может позволить вам уйти от наказания за ваши действия, мистер Корбетт, но требуется провести некоторое расследование, которое поможет определить, попадает ли это преступление под юрисдикцию Олд-Бейли. Будете ли вы повешены, если вас признают невиновным? Что ж, это будет определено на официальном слушании, которым это слушание не является. До той поры…
Он соединил подушечки пальцев, и у Мэтью появилось ощущение, что этот человек получает огромное удовольствие от происходящего.
— До той поры, — продолжил Арчер. — Констебль со всей необходимой осторожностью и с тем количеством стражей, которое сочтет нужным, сопроводит вас в тюрьму Ньюгейт, где…
Лиллехорн едва не задохнулся.
— Где, — продолжал Арчер. — Вы будете находиться, пока ваше дело не будет официально рассмотрено, и это может занять… ох… шесть месяцев?
— Ваша честь, — Лиллехорн осмелился рискнуть. — Могу ли я попросить…
— Вы можете сохранить молчание, — был ответ. — И выполнить свой долг по приказу судьи и Короны, если говорить официально… да и неофициально тоже. Соответствующие документы будут подготовлены к концу дня. Вот, что, я считаю, должно быть сделано.
— Да, сэр, — только и сумел сказать Лиллехорн.
Мэтью был ошеломлен, если не сказать больше. Мысли его разбредались. Тюрьма Ньюгейт. Худшая из худших. Шесть месяцев в этой адской дыре. А возможно, дольше, если Арчер это устроит — а он мог это устроить, на это у него были силы, и окровавленный бородатый решатель проблем из Нью-Йорка ничего не мог ему противопоставить.
— Вы можете доказать, насколько вы полезны, Лиллехорн, — сказал Арчер. — Вместо того, чтобы стоять на грязной земле с обычными преступниками, используйте ваши средства и окажите давление на вашу контору по двум направлениям: поиски мадам Кандольери и пресечение действий этого сумасшедшего, который называет себя Альбионом. Не тратьте время суда и ваше собственное попусту. Это все.
Не говоря больше ни слова, не удостаивая взглядом более никого, высокомерный представитель закона поднялся со своего места, спустился вниз и скрылся за ужасающей черной дверью.
