В коридоре, который, казалось, был построен по чертежам архитектора, чьей безумной идеей было уничтожить саму душу местных заключенных, молодой человек поднялся по каменной лестнице в темноту, а затем спустился в еще более глубокий мрак. Мэтью едва мог разглядеть железные решетки на двери в верхней части одной из лестниц, и блеск водянистых глаз заключенных замечал лишь тогда, когда проходил совсем близко. Это было необъятное место с огромным количеством уровней, различающихся лишь степенью ужаса.
В свете нескольких свечей и, очевидно, очень ценного фонаря Мэтью стал свидетелем весьма странного набора достопримечательностей, пока следовал за Айрой Ричардсом по коридору и имел возможность бросать взгляды в камеры: двое заключенных в улюлюкающем кругу зрителей боролись друг с другом, уже успев превратить свои одежды в окровавленные лохмотья; в той же камере несколько мужчин сгруппировалось на сене, некоторые дымили глиняными трубками и поддерживали спокойную беседу, будто бы находились в одной из лучших чайных в Лондоне. Здесь же безумец без ног старался забраться на маленькую деревянную тележку, с которой, по-видимому, упал, и кричал Молитву Господню, надрывая легкие. Парочка обнаженных узников яростно занималась сексом, пока их сокамерники со скучающим видом смотрели на чей-то посеревший труп с открытым ртом, лежащий на сене в паре ярдов от них. Другой полностью голый и худой, как скелет, человек стоял на деревянном ящике и с жаром декламировал оттуда какие-то политические речи, хотя никто не уделял ему и толики своего внимания. В углу, сжимаясь и дрожа, рыдал какой-то старик; молодой мужчина с ужасающе обезображенным шрамом лицом с непостижимой жадностью сосал член другого узника, стоявшего с широко расставленными ногами, со звериной яростью входя в окровавленный рот в этом отвратительном акте устрашающего насилия. Хрупкий длинноволосый юноша — на вид ему было около шестнадцати — игриво прохаживался по комнате в розовой юбочке под крики и свист своих сокамерников.
Каждый раз, едва не теряя рассудок от открывшихся перед ним видов, Мэтью понимал, что угодил не просто в другой мир, а в целую вселенную других миров, перемешанных между собой, сосуществующих параллельно и не совпадающих, причем, большинство из них были извращенными, трагическими и попросту злыми. Глаза узников тоже обращались к Мэтью, пока он проходил мимо: некоторые тут же отводили взгляд, а некоторые задерживали с явными враждебными намерениями.
— Вот твое место, — сказал Ричардс. Они подошли к концу коридора. Камера, располагавшаяся шестью ступенями ниже, была такой же грязной, как те, которые они миновали, и столь же густонаселенной. Трудно было сказать, не худшая ли это камера из всех. — Это называется Каир. Я сам — в Картахене. Ты услышишь колокольчик: это сигнал, по которому надо идти есть. Будет четыре звонка. Должен тебя предупредить, что… иногда, когда звонят в этой секции, еда уже заканчивается. И не пытайся проникнуть в другую секцию, все знают, кто куда определен. Стражники тебя до слепоты изобьют, если поймают тебя за столом без звонка. А заключенные могут сотворить и чего похуже.
У Мэтью не было комментариев. Судя по тому, как выглядело оголодавшее население этой секции, эта новость не должна была стать сюрпризом.
— Я заметил, что кто-то здесь закован в цепи, а кто-то нет, — сказал он. — На тебе нет цепей. Почему на мне есть?
— Я заплатил взнос, чтобы их сняли, — объяснил Ричардс. — Его нужно платить каждый месяц. Благослови, Боже, мою любящую сестру! О… и вот еще, что… не пытайся ни у кого забрать одеяло, если только это не мертвец. С постельным бельем то же самое. Но даже если заберешь у мертвеца, за это придется побороться. Ну… я тебя привел, мое дело сделано.
Сказав это, человек-краб отвернулся, забрал свой фонарь и своей болезненной походкой удалился по коридору, оставляя эту обитель страданий.
Мэтью спустился вниз. В голове его заворочалась старая поговорка, которую он слышал еще в детстве: что ж, нервно подумал он, коготок увяз — всей птичке пропáсть. Впрочем то, чего он так опасался не произошло: сокамерники не кинулись на него с целью разорвать на куски. На деле лишь несколько человек окинули его взглядом и снова отвели глаза, а другие, судя по всему, обсуждали его прибытие, заговорщицки прикрывая руками рты, но никто не поднялся со своих одеял, с настилов из сена или с матрасов. В дальнем углу шла карточная игра между пятью или шестью игроками, а более дюжины узников были зрителями. Игра, вероятно, полностью завладела их вниманием, и им не было никакого дела до новичка. Этому Мэтью был только рад. Он хотел бы и вовсе никакого впечатления не произвести — лишь бы его просто оставили в покое. Ему было нужно время подумать, привести чувства в порядок… и сейчас главной проблемой было найти место в отдалении от этих пугающих тел.
Пока он проходил через камеру в поисках свободного места и — желательно — хотя бы настила из сена, он заметил, что разница между сокамерниками заключалась не только в наличии или отсутствии цепей: не все заключенные здесь носили обувь. Некоторые узники и вовсе были полностью голыми. И снова — здесь были представлены почти все возрасты и разные степени здоровья… правда назвать кого-то в этой клоаке хотя бы близко здоровым было чистым безумием. Несколько тонких иссушенных тел выглядели так, будто уже находились на грани отхода в мир иной. Вряд ли они дождутся своего слушания, подумал Мэтью, если только их не приговорили к наказанию в загробной жизни. Впрочем, увидев таких арестантов, даже Господь мог бы потерять равновесие.
— Шевелись! — прозвучал голос человека в лохмотьях, который сидел на потертом грязном одеяле на полу. Мэтью послушался и продолжил свое шествие через камеру, вспоминая то, что слышал от несчастного, но хитрого убийцы, которого разоблачил в Фаунт-Ройале: по трубам в полу движется грязная сточная вода и стекает к дальней стене в дыру, и, само собой, никто не горел желанием располагаться рядом с нею. Не стал и Мэтью. Сделав следующий шаг, он случайно наступил на одного из узников, который, похоже, был при смерти. Бедный мужчина испустил вздох боли, но никто не обратил на это внимания, всех куда больше интересовал шум, который производили игроки в карты, не намереваясь останавливаться.
— Сюда, молодой человек! — истощенный седобородый заключенный с грязными ногтями длиной в три дюйма кивнул ему со своего матраса. — Рядом со мной тебе найдется местечко!
В слабом мерцающем свете огней Мэтью заметил, что не ошибся насчет плесени на стене. Сегодня он понял, что такое быть новичком в этом жутком месте, поэтому, пусть этот седобородый грязный заключенный не производил впечатления надежного человека, упускать возможность обзавестись союзником не стоило. Мэтью направился к узнику, и цепи казались ему тяжелыми, как грехи Лондона.
Кто-то вдруг возник на его пути. Это был человек небольшого роста, который, возможно, прежде был мощным и коренастым, но местное питание иссушило и его. Голова у него была побрита наголо, и он тоже был в цепях.
— Не ходи туда, — предостерег человек. — Старая Победа кусается.
— Эм… Старая Победа?
— Он был мушкетером в Битве при Данбаре, я слышал, как он рассказывал об этом. Поэтому, как я уже сказал, не ходи туда. Он — настоящая чума: отгрызет от тебя кусок, даже если ты не шотландец.
— Спасибо, — Мэтью заметил, что Старая Победа уже решил, что новый узник не стоит того, чтобы пережевывать его, потому что он снова уселся на своем матрасе и занялся пристальным изучением своих восьми пальцев.
— Я новичок здесь, — осторожно сказал Мэтью. — И не знаю, что к чему.
— Нужно время, чтобы привыкнуть. Но, пока привыкаешь, надо быть осторожным. Ты носишь цепи по собственной воле?
— У меня нет денег, чтобы заплатить взнос.
— Ха! Я не заплатил бы, даже если б они были. Некоторые продолжают носить их добровольно: спустя время это не так уж плохо, — он окинул Мэтью оценивающим взглядом, прежде чем продолжить. — Меня зовут Уинн Уайлер. Торговец лодками.
— Мэтью Корбетт. Я работаю… в смысле, я был… — было бы смешно говорить о работе по решению проблем в таком месте. Смерть — единственное решение проблем здесь, и Мэтью понял, что, когда один из этих заключенных умирает, он награждается лишь саваном из плесени, после чего его смывают в мутный сток — вот и все избавление от проблем. — Я был клерком магистрата в колонии Нью-Йорк.
— Ч-черт, далеко же тебя оттуда занесло! Свалился в Преисподнюю, надо думать!
— Боюсь, я еще даже не приземлился.
— Хорошо сказано, — и стоило ему произнести эти два слова, как губы его исказились, и Уайлер кашлянул, затем еще раз. В третий раз более надсадно, в четвертый и пятый — сильнее, а на шестой по его губам потекли струйки темной крови. Содрогнувшись всем телом, Уинн с клокочущим звуком втянул в себя воздух. — Прошу прощения, — проскрипел он. — Ох… не продышаться теперь… дерьмово это… ну, умереть здесь.
