— Кто... кто вы? — До Дук ничего не мог с собой поделать; он должен был задать этот вопрос.
— Разве ты меня не узнаешь? — спросила женщина с прекрасным лицом.
Она рассматривала его широко распахнутыми золотистыми глазами.
— Я твоя мать.
Сердце До Дука так сильно заколотилось в груди, что его охватило странное чувство — будто именно он, а но леопард проглотил гадюку.
— Этого не может быть, — в ужасе промямлил он. — Моя мать гораздо старше вас.
— Нет, — ответила красивая женщина. — Я мертва.
— Что?
— Гости француза убили меня, потому что я не захотела рассказать им, куда ты убежал.
— Но ведь ты и не знала! — воскликнул До Дук. — Ты не могла знать.
— И тем не менее сердцу моему это было известно. Для тебя существовало лишь одно место, куда бы ты мог убежать. Ты, которому вообще не следовало появляться на свет и жизнь которого была ужасной ошибкой. Для того чтобы жить, ты должен умереть и возродиться. Твоя первая жизнь была недоразумением; теперь у тебя есть шанс испытать себя во второй.
Сейчас он узрел, какой она была, ибо предстала перед ним молодой и прекрасной, и ему уже не надо было объяснять, насколько нетерпеливо они все ее желали — пусть даже на одну ночь, — все эти проходимцы, подобно сорокам слетавшиеся под крышу француза.
— Мама, — позвал он, чувствуя в глазах непривычную влагу. Никогда прежде он не пролил ни одной слезы — ни по матери, ни по кому-либо другому.
— Не называй меня так. Я никогда не была тебе мамой, — грустно заметила она. — Я была дурной, бессердечной женщиной и никогда не находила в своей душе любящего материнского чувства. Для меня ты был пария; француз, вне всяких сомнений, любил тебя больше, чем я.
Ее голова опустилась, и черные волосы рассыпались по, казалось, выточенному из серебра лицу.
— Это хорошо, что меня уже нет в живых. Я каждый день умоляла Будду вдохнуть в мое сердце чувство любви, которое должна испытывать мать к своему ребенку, но все молитвы остались без ответа. Мое сердце давно ссохлось, остался какой-то омертвевший ком в груди.
— Мама, но ведь не ты же в этом виновата.
Она откинула назад голову, и черная волна волос вновь отхлынула на плечи. В ее глазах сверкнуло неистовствующее пламя, а в исказившей лицо гримасе можно было прочитать ярость черного леопарда, оскалившего желтые зубы в готовности убивать.
— Нет, виновата, — с надрывом прошипела она. — Виновата в том, что я Азия, вынужденная покорно раздвигать ноги, чтобы меня насиловали любые другие нации: французы, русские, китайцы, американцы. Они варварски эксплуатировали нас, приучили к опиуму, превратили в рабочий скот — вот мы и стали похожи на бешеных собак, способных в приступе безумия отгрызть собственную лапу.
Она распрямилась, хватая сучковатыми пальцами воздух.
— И я тоже безумна, безумна настолько, что утратила способность любить то, что следует лелеять и боготворить. Ты моя кровь, До Дук, а ведь я смотрела на тебя теми же глазами, которыми все они смотрели на нас, — она покачала головой. — Нет, не трать зря времени на оплакивание. У меня своя карма, и я с радостью принимаю ее. Сейчас я являю собой одну из причин разорения Азии. Это, может быть, и ужасно, но, по крайней мере, хоть что-то.
— Но я убил тебя! — воскликнул До Дук. — Ведь это из-за меня...
Прекрасное лицо женщины просветлело.
— Я бы никогда не сказала им, где ты прячешься. Я сохранила твою тайну, До Дук. Разве ты не думал о том, что я знала, каковы будут последствия? Да, да. Я сделала это с охотой, мне было приятно не поддаваться ни на какие их угрозы. В конечном счете, ox! — она вздохнула, — это был единственный значимый поступок в моей жизни. Даже умирая, я чувствовала, что мое сердце все еще бьется, бьется ради тебя.
Отсвечивающие золотом глаза матери поймали До Дука в свои сети.
— Теперь настало твое время, мой сын. Не растеряй его зря.
Должно быть, по небу в этот момент проплыло облако, ибо лунный свет поблек, и вновь сгустились сумерки; проморгавшись, До Дук не поверил своим глазам — прямо перед ним лежал черный леопард. От его мускусного запаха До Дук вновь ощутил приступ головокружения и на секунду смежил веки; когда же он их разомкнул, зверь уже был в воде и быстро плыл вниз по течению, все больше удаляясь от него.
До Дук опустил голову, и из его глаз хлынули слезы. До этого ему было неведомо чувство любви, и сейчас, ощутив, насколько болезненно его прикосновение, он решил во что бы то ни стало не допускать подобного рода прикосновений.
Рука на его плечо легла твердо и уверенно.
— Да, младший брат, — прошептал ему на ухо Ао. — Укрепляй свое сердце до тех пор, пока оно не превратится в камень, покоящийся в твоей груди, ибо тебе предстоит извилистый и рискованный путь.
До Дук, сидевший согнувшись на берегу горного потока, не столько услышал, сколько почувствовал эти слова, я они заполнили это его внутреннее небытие, эту пустоту, которую в свое время, будучи в услужении у француза, он прогонял, окунаясь в прохладную и безмолвную глубину бассейна.
Когда он наконец поднял голову, наступил уже тот особый предрассветный час, в котором мир лишен красок, заволочен сырым туманом и никак не желающими униматься ночными тенями.
— Мы провели здесь целую ночь?
— Сейчас время не имеет значения, — ответил Ао. — Забудь о времени.
— Что произошло? — До Дук повернулся к старику. — Черный леопард, гадюка, призрак моей матери. Это все было во сне?
Губы Ао скривились в сардонической улыбке.
— Это Нго-май-ут, Лунный Серп. А сейчас послушай меня, и я расскажу тебе о Танце Паау.
В старые времена, когда цивилизация нунги находилась в зените расцвета, в некоторых наших городах-государствах существовал культ почитания леопарда. Нунги называли животное Паау и верили в его божественное происхождение. Но были и такие, которые жаждали божественной силы и власти, — вот они и решили поймать леопарда Паау. Сделали они это с редким мужеством, хладнокровием и хитростью, заманив животное в замаскированную ловушку их собственного изобретения.
У Ао была почти гипнотическая манера разговаривать, будто одним только своим голосом он извлекал магию из самой атмосферы.
— Прежде всего, — продолжал старик, — они перебили леопарду лапы, чтобы он не смог убежать, — все-таки даже их злодейство имело пределы, ибо они не осмелились посадить зверя в клетку, рискуя навлечь гнев Богов. Но, ломая ему кости, люди были уверены, что душа леопарда останется невредимой и, несомненно, перейдет к ним.
В несломанных костях человека или животного — здесь нет разницы — сохраняются остатки «души», из которых соответствующими ритуальными действиями и молитвами можно реконструировать новую жизнь.
Что же происходило затем? Они кормили леопарда мясом своих еще живых врагов, с тем чтобы тот стал еще сильнее и увеличил присущие ему божественные возможности. Через девять дней животному вскрыли грудную клетку и извлекла еще бьющееся сердце. Съев этот орган, они, обнаженные, забирались во взрезанную и выпотрошенную тушу, дабы пропитаться кровью Паау. Говорят, этот ужасный покров содрогался, прилипая к их обнаженным плечам. Это и был Танец Паау.
Предрассветный туман, стелющийся над берегом, постепенно опускался, окутывая своим покрывалом струящуюся гладь воды, даже мелодичные звуки потока терялись в этом опаловом мареве. До Дук ощущал себя вне пространства и времени.
— Они, эти люди, благодаря этому нелепому ритуалу, тем не менее, сумели объединиться, и их сила и власть — реальная или воображаемая — возрастала. Врагов этих безумцев непременно находили обнаженными, со сломанными и вывернутыми назад конечностями — то есть этих несчастных прежде всего лишали возможности как сопротивляться, так и спасаться бегством.
Красновато-желтые глаза Ао приобрели какой-то особенный оттенок.
— И, что самое важное, их сердца, вырванные из груди, привязывались к пупкам, для того чтобы души жертв не могли покидать тела в момент смерти.
Ао на секунду повернул голову, и До Дуку представилось, что сквозь пелену тумана старик видит совершенно иные земли в совершенно иные времена.
— Танец Паау, — сказал он. — Вход к обретению власти и еще большей власти — вот чему я буду тебя учить, ибо именно за этим ты поднялся ко мне в горы. — Он поднял руку. — Сейчас ты должен выбрать какое-нибудь существо, которое будет представлять тебя, название которого станет твоим духовным именем. Выбирай!
— Белая сорока, — бросил До Дук первое, что пришло ему на ум.
— Белая сорока, — повторил Ао и повернул голову в сторону До Дука.
До Дук почувствовал резь в глазах.
— Ты уверен? — спросил Ао.
До Дук кивнул. Как ни странно, он был уверен — впервые за всю свою жизнь.
— Ты сказал. Пусть будет так. Отныне ты станешь Белой Сорокой. — Выражение лица Ао было очень серьезным.
