До Дук почувствовал резь в глазах.
— Ты уверен? — спросил Ао.
До Дук кивнул. Как ни странно, он был уверен — впервые за всю свою жизнь.
— Ты сказал. Пусть будет так. Отныне ты станешь Белой Сорокой. — Выражение лица Ао было очень серьезным.
Слова Ао, казалось, пронзили тело До Дука, подобно сотне дротиков, заставив его содрогнуться от неожиданной вспышки боли.
Глаза Ао напоминали черные камни на дне реки, гладкие и загадочные. После некоторого колебания старик воскликнул:
— Свершилось! Ты станешь Нго-май-ут, и никто кроме Нго-май-ут не сможет тебя выследить.
— Что это значит? — прошептал До Дук.
На губах Ао вновь заиграла сардоническая улыбка.
— Ты станешь другим человеком. Это тебя пугает? Нет? Хорошо. У тебя будет жаждущая душа, а к пище и питью — скоро, очень скоро — станешь совершенно равнодушен.
— А чем же я буду поддерживать силы?
— Это будет зависеть, — серьезно начал Ао, — от того, что останется после того, как ты превратишься в Нго-май-ут.
— Но я буду смертным?
Ао ответил не сразу. Наконец он произнес:
— Если ты получишь смертельную рану, то, да, можешь погибнуть. В этом смысле ты будешь смертен. Но ты будешь Нго-май-ут, и твое тело будет обладать замечательными способностями к рекуперации и регенерации.
— Значит, я буду близок к бессмертию.
Глаза Ао были прикрыты.
— Это уж ты сам определишь.
Сейчас До Дук был уверен, что Ао изучает его самым пристальным образом. Старик, вытянув руку, держал ее между ними ладонью вверх.
Пронзительный крик какой-то птицы пронесся эхом сквозь заросли джунглей и завесу тумана.
Ао ждал, когда До Дук положит свою руку на его ладонь. Наконец их ладони соединились, и мальчик всем телом ощутил пожатие своей руки. И когда Ао заговорил, его голос уже звучал иначе, будто проникая сквозь какую-то завесу или пелену.
— Ты готов продолжать свой путь из одного мира в другой?
До Дук открыл рот, чтобы ответить, но Ао закивал головой, будто уже знал ответ, сформулированный в голове младшего брата.
Венеция — Токио — Нью-Йорк
Николаса разбудил глухой рокот моторных лодок на Гранд-канале. Он открыл глаза — было темно. Взглянул на часы — время рассвета еще не наступило. Пройдясь по комнате, он заметил какой-то тонкий лучик света, пробивавшийся сквозь створку деревянных жалюзи. Раздвинув их, Николас увидел, что по мраморным фасадам строений вдоль по струится бледный свет, оттенки которого он не смог бы ни определить, ни описать. В воде отражался силуэт какой-то морской птицы, который вскоре исчез из виду я больше не отвлекал внимание Николаса, залюбовавшегося четким видом величественных очертаний Санта-Мария делла Салуте.
Он прошел в туалет, затем в ванную, ополоснул там лицо холодной водой, вернулся в комнату, оделся и вышел из номера. Николас не имел ни малейшего представления, куда направляется, уверен он был в одном: ему необходимо пройтись по улицам, подышать воздухом и как бы примерить к себе этот город, как примеряют одеяния из золотой парчи, ощутить его своей кожей.
Первый же порыв ветра с rio больно хлестнул по лицу, и Николас, подняв воротник куртки, постарался укрыть им и щеки.
Он пересек небольшую площадь и спустился к ruga, торговой улице с магазинами. Людей в такой ранний час еще не было, и большинство магазинов было закрыто. Нюх вывел его к маленькой булочной, в которой он купил кофе и изумительного вкуса рогалики. Наслаждаясь хлебным ароматом своей покупки, Николас направился в сторону мостика, ведущего к площади Святого Марка.
На мостике он на секунду задержался — ему нравилось любоваться с высоты игрой света на шелковой поверхности воды канала. Привязанные к причалам торговые лодки слегка покачивались, терпеливо дожидаясь своих живущих поблизости владельцев.
Не встретив ни души, он прошел еще через два моста и спустился под арку, выходящую на площадь. Прямо перед ним высился Дворец дожей, слева располагалась кампанила, часы на которой и по сей день били, как и несколько веков назад. Огромное пространство, со всех сторон окруженное бесконечными магазинчиками и кафе с верандами и вынесенными на воздух столиками, в этот ранний час казалось таким таинственным, будто это и не городская площадь, а чертоги Богов, в которые случайно забрел Николас.
Он выбрался на булыжную мостовую и вскоре услышал воркование раскормленных голубей, дожидающихся предленчевого набега туристов и ассоциируемой с ними очередной кормежки.
Вдруг до него донесся голос, исполняющий песню. Николас так и застыл на месте, прислушиваясь: ария принца Калафа из блестящей оперы Джакомо Пуччини «Турандот».
«И никто не уснет», — пел баритон. Подойдя к уличному певцу поближе, Николас увидел, что это дворник, одной рукой кативший за собой тележку с мусором, а другой — ритмично густой метлой разметавший пыль перед собой. Исполняя арию, он откинул назад голову, и Николас, вслушиваясь в эту вечно живую мелодию на фоне величественного амфитеатра дожей Венеции, проникся ощущением, что, независимо от того, какие проблемы он оставил нерешенными в Токио и какие опасности его подстерегают здесь, сейчас, в это утро, в этот час, стоило жить.
Проходя мимо певца-любителя, Николас поприветствовал его, а тот, мужчина весьма дородный, улыбнулся в ответ и, не сбившись с такта, продолжил свои занятия; его страстный голос, казалось, заполнял всю площадь.
Повернув за угол, Николас прошел через Пьяцетту в направлении к пристани и Гранд-каналу. Рожденные рассветом цвета, вздымаясь из груди океана к небу и скользя по домам вдоль канала, придавали всему видимому над горизонтом пространству те же самые оттенки, будто бы и не было разницы между морем и сушей.
Набережная — Рива-дегли-Счиавопи — начала заполняться школьниками, набивающимися в vaporetti, чтобы успеть к утренним занятиям. Покупая билеты и забираясь на паром, они громко переговаривались, и их высокие голоса звенели по всей Пьяпетте. Очутившись внутри, они громко смеялись, шалили, толкали друг друга, отвоевывая свободные места, в то время как в каютах рабочие с тусклыми глазами разворачивали местные утренние газеты, чтобы до самого конца пути не поднимать от них голов.
К счастью для Николаса, туристов еще не было. Сейчас они, видимо, только выбирались из кроватей, чтобы заказать себе горячие круассаны и крепкий черный кофе со сливками. Николас направился в сторону traghetti[17], откуда только что отчалили vaporetti. Справа виднелась статуя Меркурия, слева готовился взлететь знаменитый Крылатый лев. Николас не находил ничего предосудительного в том, что дожи Венеции в качестве символа их города выбрали мифическое животное, — ему это даже правилось.
Отправляя в рот последний рогалик и допивая кофе, Николас размышлял о том, что чем дольше он находится здесь, тем лучше понимает, почему Венеция по сей день является не на словах, а на деле городом-государством. Живущие здесь люди могут быть итальянцами, но на этом все и кончается. В различных районах внутри страны всегда обычно говорят на своем местном наречии — здесь Венеция не исключение, однако нигде нет такого дробления в манере мышления, как в Венеции. Их образ жизни уникален — даже для них самих. Раздумывая над всем этим, Николас обнаружил, что это иконоборство вызывает в нем реакцию на самом глубинном уровне.
Подойдя ближе к Крылатому льву, он уввдел сидящую на постаменте статуи женщину в коротком жакете с меховым воротником. Первая волна школьников схлынула, и набережная вновь обезлюдела.
Внешность женщины поражала своей оригинальностью. В ее характерном для уроженцев Средиземноморья лице — удлиненный нос и широкий рот — были унаследованы в равной мере черты как финикиян, так и римлян. Густые рыжие волосы были зачесаны назад, что давало возможность видеть се открытое лицо, своей овальной формой напоминающее камею. Поравнявшись с ней, Николас увидел глубоко посаженные зеленовато-голубого цвета глаза. Уперевшись локтями в согнутые колени, она с видимым удовольствием уплетала пирожное с шоколадной начинкой.
Женщина подняла голову сразу же, как только ее коснулась тень проходящего мимо Николаса, солнечный свет полыхал в голубизне ее глаз, улыбка же подсказала Николасу, кто она такая и где они виделись.
— Вы не могли бы отодвинуться? Я наслаждаюсь этим видом, — в уголках рта виднелись коричневые пятнышки от шоколада.
Говорила она по-английски, однако какой-то едва заметный намек на акцент убеждал Николаса в том, что это не ее родной язык.
Николас присел рядом с ней.
— Я ждала вас, — сказала она.
— Надеюсь, не слишком долго. Приятная неожиданность увидеть вас без маски.
Широко улыбаясь, она вновь принялась за пирожное.
— Канун дня всех святых уже позади, — заметила она. — При дневном свете мы вновь можем быть самими собой.
