Теплый вечер. Почему же она его обманула? Ведь к дате 28 июня она вроде бы отнеслась серьезно.
«Это не обман, дурачок. Она -детектив и много работает. Видимо, что-то произошло».
Он отправился домой, к ужину пришел вовремя. Мама была счастлива. Завтра утром он отправится прямо в кампус. Усядется в углу за столом в библиотеке. Его окружат желтые стены, пыльные ряды старых ботанических атласов.
Он будет сидеть. И думать.
Нужно что-то родить.
Необходимо что-то показать Петре.
Вторник, 18 июня, 14:02. Кабинет капитана Шулкопфа
Когда этот урод вызвал Петру, она была готова. Прекрасно понимала, что сделала, готова была принять огонь на себя.
По заведенному распорядку следовало сначала известить дежурного лейтенанта, получить разрешение на разговор с капитаном, добиться его разрешения на обращение в департамент по связям с общественностью, затем по телефону обратиться с просьбой к клеркам департамента, написать заявление с подробным изложением обстоятельств дела и ждать положительного решения.
Она поступила по-другому: вызвала пять знакомых журналистов — газетчиков, которым из осторожности предоставила «анонимную» информацию.
Патриция Гласс из «Таймс» и четверо телекорреспондентов. Радиожурналистов не пригласила, потому что в этом случае они были бесполезны.
Все пятеро проявили интерес, и она отправила по факсу самую чистую фотографию Марселлы Дукет вместе со снимком Лайла Леона. Приперчила это намеками на таинственные «преступные клики и кабальные отношения» и просьбой «не говорить больше, чем следует».
— Клика? Вроде «семьи» Мэнсона? [13] — воскликнула Легация Гомес с «Пятого канала».
Берт Кнутсен из «Местных новостей» реагировал почти так же. Недавний выпускник колледжа, работавший на «Эй-би-си», сказал:
— Это что из той же области, что и каббала Мадонны? Петра на всякий случай отрицать не стала: главное сейчас — продемонстрировать фотографии.
Все четыре местных новостных канала показали их в одиннадцать часов вечера, а на следующее утро продемонстрировали еще раз. В «Таймс» ничего не появилось, но там жуткая бюрократия, и, возможно, снимки напечатают завтра.
В два часа Шулкопф приказал ей явиться к нему в кабинет.
Она готовилась попасть в ад, но оказалась в скучном чистилище. Шулкопф откинулся на спинку кресла, награждая ее всеми соответствующими случаю выражениями. Но без обычного сарказма. Он скорее исполнял необходимый ритуал. Казался рассеянным, словно все то, что он говорил, не имело для него значения.
Петра даже заскучала по его прежней манере. Все ли у него в порядке со здоровьем?
Когда он остановился, чтобы перевести дыхание, она так и спросила:
— Как вы себя чувствуете, сэр?
Он резко подался вперед, разъяренно взглянул на нее, пригладил набриолиненные черные волосы.
— А в чем, собственно, дело?
— Вы выглядите немного… усталым.
— Я тренируюсь для марафонской дистанции и никогда не чувствовал себя лучше. Прекратите болтовню, Коннор. Не пытайтесь перевести разговор на другую тему. Вы все испортили, оттого что не прошли все инстанции, понапрасну потратили чужое время и, вероятно, загубили дело.
— Я признаю, что слегка поторопилась, сэр, но что касается понапрасну истраченного времени…
— Понапрасну, — повторил он. — Дело у вас заберут.
— Впервые об этом слышу, — солгала она. — Это…
Он прервал ее взмахом руки. Его ногти, обычно безупречные, были слишком длинны. Бежевый костюм — подделка под модный дизайнерский бренд, — висел складками, а воротник рубашки казался слишком растянутым. Похудел? Из-за тренировок перед марафоном?
Он явно выглядел усталым.
Потом Петра заметила еще одну несообразность: со стола исчезла обрамленная фотография Шулкопфа и его третьей жены, сделанная во время их отпуска. Место, где стояла фотография, пусто.
Домашние проблемы?
— Прошу прощения, сэр, — сказала Петра. Еще один взмах руки.
— Не вздумайте повторить что-нибудь подобное, если не хотите неприятных последствий. Ваши полномочия ограничены.
— Мои полномочия?
Шулкопф самодовольно улыбнулся.
— Кстати, как дела у вашего подопечного?
— Он занимается научной работой.
— И что это значит?
— Он работает над докторской диссертацией, и наши трудности его не занимают.
Шулкопф прищурился.
— Значит, в этом отношении у вас проблем нет?
— Нет, сэр. А в чем дело?
— Мне не нужны ваши вопросы, Коннор.
— Поняла, сэр.
— Вы не выпускаете из виду Альберта Эйнштейна?
— Я не знала, что мне положено…
— У вас задание, Коннор, — быть нянькой. Поняли? И не вздумайте это задание провалить. — Шулкопф поерзал в кресле. — Итак, чего вы добились, обратившись к масс-медиа?
— Нам поступают звонки…
— Избавьте меня от болтовни.
— Пока ничего, сэр, но звонки все же…
К изумлению Петры, Шулкопф кивнул и сказал:
— Кто его знает, возможно, что-то из вашей хреновины и выйдет. Если нет, то вы облажались.
К четырем часам вечера она получила тридцать пять сообщений. Все чепуха. В половине пятого позвонила Патриция Гласс из «Таймс». Она сказала:
— Вы, очевидно, больше в нас не нуждаетесь.
— Нам необходима любая помощь, — сказала Петра.
— Вам тогда следовало подождать, — отрезала Гласс. — У меня была статья, готовая к печати. Редактор увидел ее вчера вечером и зарубил. Мы, мол, не публикуем старые истории.
«А сама-то ты считаешь актуальными свои статьи?» — подумала Петра. Вслух же сказала:
— Ошибаетесь, Патриция, она не старая. Ведь дело пока не раскрыто.
— Все, о чем уже говорят, — устарело. В следующий раз дайте мне знать, а уж потом обращайтесь к ним. Не тратьте попусту мое время.
— Прошу прощения, если поставила вас в такую ситуацию, но…
— Поставили, — прервала ее Гласс. Щелчок, и трубка легла на рычаги.
К половине шестого позвонили еще двадцать человек. У пятерых, похоже, имелись проблемы с психикой; три звонка были от явных психов; остальные — от благонамеренных горожан, которым нечего было сказать.
Ну вот, заварила кашу, а взамен не получила ничего.
На какую-то минуту Петра почувствовала себя плохо, потом подумала: «Чему удивляться — ведь мы живем в мире, где идиоты-фанатики подрывают сами себя».
И все же успокоить себя подобными рассуждениями ей было трудно. Она уже собиралась домой, когда вдруг зазвонил телефон, и голос Эрика произнес:
— Я на аэродроме Кеннеди. Самолет до Лос-Анджелеса вылетает в восемь вечера. Если все пройдет по расписанию, то к одиннадцати часам я буду на месте.
— Надолго назад? — спросила Петра. — Или по пути в другое место?
— Других планов у меня нет.
— Что случилось с Марокко и Тунисом?
— Отменили.
— Ты нормально себя чувствуешь?
— Да.
— В состоянии путешествовать? С твоей ногой?
— Я подумывал оставить ногу здесь, а потом решил прихватить с собой.
— Не смешно, — сказала она.
Потом поняла, что смешно. Впервые он попытался с ней пошутить, а она не отреагировала. О господи…
— Я за тобой заеду. Какая авиакомпания? Эрик молчал.
— Ты что же, хочешь, чтобы я кружила по аэропорту? — спросила она.
— Американская.
Она положила трубку, чувствуя, как колотится сердце. Занесла в файл то, что требовалось, выключила компьютер, собрала вещи и вышла из комнаты детективов.
Надо подготовиться, а уж потом отправляться в международный аэропорт Лос-Анджелеса. Легкий ужин в спокойном месте — в монгольском ресторанчике на Ла Бреа. Семья, которая владела им, встречала ее как особу королевской крови. Затем полежать в ванне, напустить в воду ароматической пены, подаренной одним из братьев. Она ею еще не пользовалась. Затем тщательный макияж, возможно, даже тушь. Ресницы она обычно не красила, потому что каждый раз тушь попадала в глаза. Немного румян… ее скулы до сих пор хороши. Она считала, что это была ее лучшая черта.
В первые годы брака Ник постоянно восторгался ее скулами. Тогда он еще что-то замечал.
Эрик никогда о них не высказывался, да и о прочих ее физических достоинствах. Никогда не говорил комплименты, только в минуты интимной близости. Тогда пылкие слова вырывались с его уст, словно птички из клетки.
После, тяжело дыша и отдавшись желанию, они вновь погружались в молчание…
Она тоже никогда не говорила ему комплиментов.
Заметит ли он ее скромные усилия? Неважно, зато она почувствует разницу.
Тушь и румяна… надо переодеться во что-то женственное и — была не была — сексуальное?
После такого дня, как сегодня, может ли она быть сексуальной?
Что ж, увидим.
Она спустилась по лестнице к черному ходу и на площадке почти столкнулась с Айзеком. Он только что отворил дверь и пошел наверх.
На машине Айзек не ездил. Почему же он вошел в дом со стоянки?
