Тем временем китайские солдаты, переходя от шатра к шатру, выгоняли оттуда женщин и детей.
– Скоро они и до нас доберутся. Это лишь вопрос времени, – заключил Уильямс.
– А затем, если не поймают кого ищут, они начнут стрелять. Это лишь вопрос времени, – отозвался Бумба Фун.
– Слушай, это моя вина. Почему бы мне не сдаться, а там будь что будет.
– Неплохо, – согласился Бумба Фун, – но сперва я сам попробую их успокоить.
Бумба Фун встал и тотчас вышел из шатра.
При первых же звуках его голоса китайский командир резко повернулся и указал на него солдатам. Они тут же схватили одноглазого тибетца и, подгоняя ударами рук и ног, повели с собой.
Римо хотел было выскочить, но в последний момент передумал. Пусть Фун выложит свои карты. Это его кочевье, и он явно знает, что делает.
Ударами прикладов по плечам китайцы заставили Бумбу Фуна встать на колени перед своим командиром. Старик, не сопротивляясь, опустился на колени.
Солдаты тотчас окружили его. Кочевники же наблюдали за происходящим молча, с суровыми лицами. Римо видел точно такие же по всей Азии.
Начался допрос. Командир вопил, Бумба Фун кротко отвечал, а Римо, стиснув зубы и сжав кулаки, с трудом удерживался от вмешательства.
Наблюдая за происходящим, Уильямс одновременно подсчитывал число солдат, количество оружия, выискивал наиболее уязвимые цели. Он мог бы легко справиться с ними, но кругом стояли женщины и дети. Нельзя, чтобы пострадали невинные.
Даже не закончив какой-то гневной тирады, китайский командир вытащил револьвер и прострелил Бумбе Фуну поврежденный правый глаз.
Дула «АК-47» проводили падающее тело и тут же нацелились в разные стороны, угрожая кочевникам. Женщины пытались прикрыть детей, дети хватались за юбки матерей. Мужчины загородили их своими телами.
Командир пролаял что-то еще, и солдаты сняли автоматы с предохранителей.
Предвидя, что произойдет в следующий момент, Римо резко выскочил из шатра. Его белое лицо исказилось от ярости.
Приближаясь под конвоем к мрачным каменным стенам тюрьмы Драпчи, мастер Синанджу вел себя совершенно невозмутимо. Ни один мускул на его пергаментном лице не дрогнул.
Тюрьма была довольно большая: после оккупации китайцы значительно ее расширили. И только ее внешние очертания остались такими же резкими – низкое, одноэтажное здание с узкими прорезями вместо окон. Тюремщиков хватало, все были прекрасно вооружены, и того, кто задумал бы проникнуть сюда, ждали большие неприятности.
Главной обязанностью суровых стражников с громоздкими ружьями было охранять заключенных. И только затем они должны были отбивать возможные нападения со стороны участников тибетского сопротивления.
Когда небольшого старичка с похожим на угольную пыль волосами на яйцеобразной голове подвели к воротам, навстречу ему вышел китайский солдат, и тут же разгорелся спор, кому теперь принадлежит сильный серый пони – арестовавшему его конвоиру или тюремному охраннику дежурившему у ворот.
Мастер Синанджу с непроницаемым лицом слушал их дурацкие препирательства.
– Этот пони принадлежит мне! – настаивал конвоир.
– А я выше тебя чином, – возражал тюремщик. – Поэтому он мой.
Результат этого спора был предрешен превосходством в чине, но конвоир долго артачился. И сдался только после того, как тюремщик буквально задавил его своей надменностью.
Конвоир отошел в сторону, чтобы почистить грязные ботинки, тогда как тюремщик – капитан – взял пони за поводья и ввел его в ворота, тотчас со звоном закрывшиеся за ним.
Чиун с безмятежным видом въехал на пони в неприступную тюрьму Драпчи. Наидревнейшая уловка, к которой он прибег, была давно известна, но тем не менее возымела успех. Он тихо радовался своей удаче – так провести китайцев, несмотря на то что троянцы еще в незапамятные времена выболтали этот секрет, который теперь знают даже белые!
Мастера тут же заставили спешиться, что он и проделал, не возразив ни слова. Пони увели. Он с успехом выполнил свою роль, потому не жаль и трех золотых монет, что пришлось выложить за него в пограничном городке Рутоге. Капитан, очевидно, заинтересовавшийся только пони, передал Чиуна своему подчиненному.
– Пошли! – рявкнул тот.
Чиун с напускной кротостью повиновался. Они двинулись по сырым коридорам, каждый из которых заканчивался дверью с замком. Мастер Синанджу тщательно запоминал путь. А заодно и старался запечатлеть в памяти исхудалые лица, выглядывавшие из небольших, в кирпич величиной, окошек в дверях. Наконец его втолкнули в камеру с голыми стенами без окон. Тюремщик с лязгом повернул ключ в ржавом замке и удалился.
Чиун подождал, пока смолкнут шаги в коридоре, и громко произнес:
– Я ищу бунджи-ламу.
– Бунджи? Бунджи? Бунджи? Разве бунджи здесь, в тюрьме? – послышались голоса.
– Помолчите, буддисты. Пусть говорит бунджи.
– Так бунджи среди нас? – обеспокоенно спросил чей-то голос.
– Помолчите. Говорит мастер Синанджу.
Воцарилась тишина, хотя и неполная. Мастер Синанджу закрыл глаза и напряг слух. Он слушал биение сердец, обращая особое внимание на их индивидуальный ритм. Через некоторое время он понял, что в камере нет ни бунджи-ламы, которую он возвел на такой высокий пьедестал, ни монгола Кулы, ни тибетца Лобсанга.
Здесь их нет, во всяком случае, в этом крыле. А он должен во что бы то ни стало найти их. Тут-то, возможно, и поджидали его всяческие трудности.
Дверь камеры была очень проста – деревянная, окованная железом – и чрезвычайно прочна. Не было никакой возможности добраться до язычка или сломать замок без риска вызвать тревогу. Петли находились с другой стороны, запоры задвинуты очень плотно и представляли собой как бы единое целое с дверью и косяком.
Мастер Синанджу протянул вперед длинные Ножи Вечности – свои укрепленные диетой и упражнениями невероятно острые ногти, более гибкие, чем если бы они были из рога, и более острые, чем самые отточенные кинжалы.
Сложив три пальца вместе и оттопырив большой, он стал отдирать верхнюю железную полосу, срывая головки болтов. Конечно, он мог бы управиться гораздо быстрее, но тогда не обошлось бы без шума.
Под оторванными головками болтов на фоне черного железа оставались лишь ровные сверкающие кружочки.
Чиун собрал обломки в руку и бросил их на груду песка, куда они упали почти бесшумно.
Затем он принялся за железную обивку. Металл, постанывая, медленно поддавался.
Теперь уже не составляло особого труда вытолкнуть сверкающие стальные стержни наружу. Болты с легким звоном упали на каменный пол. Теперь петли уже не удерживали дверь. Мастер Синанджу без труда вытолкнул ее наружу, и язычок замка выпал из своего гнезда, как старый, давно шатавшийся зуб.
Оказавшись в темном коридоре, тускло освещенном единственной дватцатипятиваттной лампочкой, мастер Синанджу спросил:
– Кто из вас хочет свободы?
– Я, – тихо ответил один.
– И я, – добавил другой.
– Мы все хотим свободы! – подхватил третий.
– А кто будет сражаться за свободу, если выйдет из камеры? – спросил Чиун.
Ответом ему было молчание.
– Обычаи запрещают нам сражаться, – уныло проговорил второй голос.
Мастер Синанджу покачал своей черноволосой головой.
– Буддисты, – только и обронил он и тихо двинулся по коридору.
Ему предстояло любой ценой найти выход из этого нелегкого положения.
Китайских солдат оказалось тринадцать. Двоих из них Римо убил, ткнув своими железными пальцами в затылок, прежде чем они успели заметить, что среди них появилось черно-белое пятно.
Звук падения тел потонул в криках тибетцев, которые опасались пасть под пулями китайцев. На это, собственно, и рассчитывал Уильямс: чем больше врагов он успеет прикончить, пока они опомнятся, тем больше у него шансов выйти целым и невредимым из этой схватки. И тем больше жизней он успеет спасти.
Но один из китайцев держал палец на спусковом крючке автомата. Перед смертью, уже падая, он все же инстинктивно успел дать очередь. Над землей взвились струйки песка и пыли.
Этого оказалось достаточно, чтобы все, включая командира с косыми, острыми, как кинжалы, глазами, повернулись в сторону Римо.
Не обращая внимания на целившиеся в него автоматы, Уильямс двинулся к главному косоглазому. Конечно, тактика примитивная, но Римо был вне себя от гнева. После двадцати лет тренировки поддаться приступу ярости, как какой-нибудь захудалый любитель!
Командир схватил своего «Токарева» и выпалил, почти не целясь. Римо нарочно предоставил ему эту возможность, машинально уклонившись от пули. Даже гнев не мог повлиять на быстроту выработанной долгими годами тренировки реакции.
Рука Римо с выставленными вперед двумя пальцами взметнулась вверх. Они, как два гвоздя, вошли в расширившиеся от изумления и страха глаза китайца, а когда Уильямс вытащил их, на месте глазниц остались две огромные дыры, откуда фонтаном хлестала темная густая кровь.
