— Почему? Потому что о сексе? Вы не любите говорить о сексе?
— В подходящей компании, в подходящем месте.
— Что же сейчас тебе не подходит? — Она перешла на «ты». — Кстати, не хочешь ли ты меня трахнуть? Или ты, как те типы в твоих романах, предпочитаешь порядочных английских девушек, которые занимаются этим только в постели? Видишь, я прочитала кое-что из твоей писанины.
Я въехал на травную обочину и заглушил мотор. Не ты одна умеешь играть в эту игру, подумал я.
— Что тебе нужно, Ева? Острые ощущения на заднем сиденье маленькой дешевой машинки? Или же тебе нужен твой братец?
— Мой братец?
— Да, именно братец.
— При чем здесь он?
— Я думал, ты мне это объяснишь. Ты соблюдаешь осторожность, ведь чуть что — и дело кончится вот этими бульварными газетками, которые тебе так нравятся. В общем, не знаю, что это за игры, но я в них не играю.
— А Генри играл, — сказала она.
— Оставим Генри в покое. — Мне хотелось наговорить ей дерзостей, но я сдерживался, надеясь узнать побольше о том, что происходило все эти годы.
— Генри не был тебе другом, — сказала она, — он был наш. И твоя драгоценная маленькая Софи тоже. Не теряя времени, она прыгнула к нему в постель, — язвительно добавила она.
— Это для меня не новость.
— Ты не знаешь и половины. Генри и со мной спал. Я была единственной женщиной, которая ему действительно нравилась. Я давала ему то, что он хотел. Ему было скучно с твоей Софи. Он женился на ней, только чтобы досадить тебе.
— Хочешь сделать мне больно? Напрасно стараешься! Кстати, я не трахаю дистрофичек. У моей женщины должно быть хоть какое-никакое тело.
Она шлепнула меня по щеке, но, поскольку мы сидели бок о бок, удар оказался несильным.
— Как ты смеешь так разговаривать со мной?
Я завел мотор и выкатил машину на дорогу. Остаток пути мы проехали в полном молчании. До конца уик-энда ни она, ни ее брат со мной больше не разговаривали.
И вот теперь я наблюдал за ней в венецианском кафе. Жирные голуби, словно престарелые призраки, расхаживали вокруг столиков. Она достала зеркальце и помаду, подкрасила губы, словно перед свиданием. Солнечный зайчик высветил кружок на ее лице, и наши взгляды в первый раз встретились. Я встал и подошел к ее столику. Алессандро повернулся на своем стуле у бара, чтобы не выпускать меня из виду.
— Привет, Ева.
— Привет, Мартин.
Как ни странно, я был рад, что она меня узнала.
— Можно к тебе присесть?
— Пожалуйста.
Вблизи ее лицо напоминало лицо скелета, кожа, белая, как фарфор, плотно обтягивала скулы. Длинные до неприличия ногти были алыми и заостренными на концах. Чтобы как-то начать разговор, я спросил:
— Вы здесь на отдыхе, как и я?
— Мы?
— Ведь Виктор с тобой?
Она посмотрела на меня, потом куда-то в сторону, и мне показалось, что сейчас появится Виктор. Наконец она сказала:
— Ты, конечно, не слышал.
— О чем?
Она долго не отвечала, потом произнесла:
— Виктор умер.
В этот момент в голову Евы угодил воздушный шарик, и она вздрогнула. Я попытался поймать шарик, но он был с гелием и улетел в небо.
— Прошу прощения, — сказал я. — Мне искренне жаль. Это ужасно, ведь вы были так близки.
— Да, близнецы всегда близки.
— Как страшно — умереть таким молодым.
— Нет. — Она, как всегда, высокомерно поставила меня на место. — Сейчас много молодых умирает. Буквально один за другим.
Я искал нужные слова.
— Какой удар для родителей!
— Нет, — бросила она. — Скорее облегчение. Впрочем, мне на них наплевать.
Алессандро не спускал с меня глаз. Я заметил, что он чем-то обеспокоен.
— Я видел тебя в церкви, — пояснил я.
— Я вовсе не молилась за Виктора, не думай. Я молилась за себя. Не закажешь ли мне еще выпить?
— Конечно. Ты что предпочитаешь?
— Все равно. Ну, граппы.
Я махнул официанту, но он подходить к нам не торопился. Венецианские официанты вообще не очень жалуют туристов. Наконец он убрал пустой бокал Евы и небрежно обмахнул столик полотенцем. Я заказал граппу и скотч для себя.
— Что же тебя привело в Венецию?
— У нас здесь есть палаццо.
Я понимающе кивнул. Ну конечно, я мог бы и сам догадаться. Богачи коллекционируют дома, как марки.
Когда принесли выпивку, я поднял свою рюмку:
— За умерших друзей!
— Это за кого же?
— Ну, конечно, за Виктора.
— Думаешь, Виктор был твоим другом? Он считал тебя скучным человеком. — Она выпила граппу залпом, по-русски.
— Не следует плохо говорить о мертвых, — сказал я. Ее резкость всегда раздражала. — К тому же у меня были и другие друзья.
— Вроде дорогого Генри — ты ведь его имел в виду?
— Послушай, — сказал я. — Видимо, я тебе неприятен, и сожалею, что навязал тебе свое общество. — Я хотел встать, но она схватила меня за руку.
— Не уходи, — сказала она. — Я совсем не то хотела сказать. Останься. Я не могу сейчас быть одна.
Вопреки здравому смыслу я снова сел.
— Ты не должен обижаться. Я просто не знаю, что говорю. Со мной такое часто бывает.
— Понимаю.
— Я хотела бы еще выпить, — сказала она.
Я снова позвал официанта, но он не торопился и несколько раз прошел мимо. Когда же, наконец, наш заказ принесли, ее голос и настроение неожиданно изменились.
— Ты сказал, что отдыхаешь здесь?
— Да, — ответил я, — решил сделать перерыв в работе на несколько дней.
— По-прежнему пишешь?
— Да, пишу.
— А я ничего не делаю, — сказала она. — Вообще ничего. Это ведь счастье, правда?
— Ты так думаешь?
— А ты?
— Не знаю, не пробовал.
Она дотронулась до моей руки, и с ее костлявого запястья соскользнули дорогие часы, как это я не раз замечал.
— Ты здесь с кем-нибудь?
— Нет, один.
— Давай покажу тебе наш дом. Тебе наверняка интересно, как живут гадкие богачи — ты ведь именно так о нас думаешь, да? Пригодится для какого-нибудь романа.
Я взглянул на Алессандро, но он в это время беседовал с одной из официанток.
— Так тебе это интересно?
— Да, — ответил я, — если только ты располагаешь временем. Я сейчас расплачусь.
Я подошел к бару, встал рядом с Алессандро, не глядя на него, сказал:
— Я встретил знакомую из Англии. Она пригласила меня к себе домой. Не беспокойтесь, вернусь в гостиницу к шести. — И прежде, чем он успел что-либо возразить, я вышел.
Подсаживая Еву в поджидавшую ее гондолу, я почувствовал, какая она легкая и хрупкая. Во время поездки она почти все время молчала, откинувшись, словно в изнеможении, на потертое плюшевое сиденье. Мы проплыли через квартал Дорсодуро, где когда-то в деревянных домах жили бедняки; он был теперь отреставрирован богатыми миланцами в качестве pieds-a-terre[62] для уик-эндов. Наконец гондола проскользнула в узкий канал и примостилась между двумя разукрашенными столбами с позолоченными диадемами наверху, обозначавшими стоянку. Взглянув на готический фасад, я увидел, что он старательно подновлен, чего нельзя было сказать о соседних. Балконы, выходящие на канал хитроумным узором, сияли на солнце. Двое слуг, во всем черном, возникли из ниоткуда, словно угадав, когда прибудет хозяйка, и помогли нам выйти на сушу. Ева не обратила на них никакого внимания: это была обычная процедура, не стоившая благодарности. Я заметил, что никто не заплатил гондольеру — должно быть, он тоже служил у нее.
По обеим сторонам от входа под маленькими окошками, забранными витыми чугунными решетками, помещались каменные патеры, высеченные в виде ритуальных декоративных тарелок. Я прошел за Евой в темноту внутренних помещений, а затем вверх по одному маршу каменных ступеней в mezzanino[63], где в былые времена купцы устраивали свои кабинеты.
Теперь там стояла богатая, но разностильная мебель. Образчики малопривлекательного итальянского модерна соседствовали с гобеленом, а рядом — неожиданно — стоял телекс-аппарат.
Мы пошли дальше, в piano nobile[64], где находились главные свидетельства богатства семьи. Шесть канделябров Мурано свисали с расписного деревянного потолка. Мебель здесь была времен барокко; стулья покрыты превосходной вышивкой, на стенах — множество полотен старых мастеров, в том числе один великолепный Каналетто[65], украшавший дальнюю стену комнаты. Я долго стоял перед ним.
— Тебе нравится? — спросила Ева.
— Изумительно.
— У всех наших знакомых есть Каналетто, так что отец, конечно, не хотел отставать. С ним все в порядке, но зачем смотреть на это, когда за окном все то же самое в натуральном виде?
Я пропустил мимо ушей эти ее полные снобизма слова. Пока я любовался картинами, она налила себе выпить и растянулась на одном из парных диванчиков, стоявших по обе стороны огромного камина. Ее юбка задралась, обнажив тощие ноги.
