— А что в Риме?
— В Риме совсем другое дело. — Он усмехнулся. — Понимаете, для них нет ничего важнее политических дел и уличного движения. Этим они и занимаются. Боже сохрани нас от нового дуче, но иногда я просто теряюсь. В Италии теперь никто ничего не делает. Поэтому, когда полицейский из Венеции просит о помощи, трудно надеяться, что они тут же начнут действовать. Но меня сейчас волнует ваше положение, особенно в связи с последними новостями. Все это тревожно.
— Что же мне делать? Я уже пытался выйти из игры, последовав доброму совету, но ничего не вышло.
— Может быть, — сказал Гиа, — вы еще не зашли слишком далеко. У меня такое чувство, будто они все еще играют с вами. От других, кто становится у них на пути, они избавляются, но вам — вам они снова дают шанс. Я спрашиваю себя — почему? Может быть, друг мой, вам надо внять этим предупреждениям и уйти со сцены. У вас почва уходит из-под ног. Оставьте это таким людям, как я, пока вы еще живы. Уезжайте куда-нибудь надолго, пусть они поверят, что вы бросили это дело. Вот вам мой совет.
После ухода Гиа я долго и напряженно размышлял. Если за каждым моим шагом следят — а теперь это очевидно, — то его совет вполне разумен. Я был напуган, и мне совсем не хотелось возвращаться в Лондон. Сейчас у меня появилась уважительная причина поехать в Нью-Йорк, и это может легко проверить любой, у кого я под колпаком. Получу премию, возьму в аренду машину и куда-нибудь умотаю. В прошлом такие путешествия себя оправдывали: за границей я как бы подзаряжал свои творческие батареи, возникали какие-то замыслы.
Итак, я уладил все дела и взял билет на вечерний рейс в Париж. Из почти подсознательных побуждений купил очки и шляпу, чтобы прибегнуть к простейшей, грубой маскировке.
Моторный катер, в котором я ехал в аэропорт, остановился, чтобы пропустить похоронное судно. Я знал, что еще много лет назад австрийские власти запретили хоронить в самом городе и создали остров Мертвых — Сан-Микеле, где тела бедняков могли покоиться десять лет; после этого их кости эксгумировали, освобождая место для других.
В тот день, наблюдая, как похоронное судно исчезает в легкой дымке, я вдруг подумал: как просто было бы жить, если бы каждые десять лет мы могли избавляться от своих ошибок и начинать все сначала.
Когда я прилетел в Нью-Йорк, он показался мне грязнее, чем обычно, а у людей, сновавших вокруг меня, был какой-то ошалелый, безумный вид. Мой путь на такси из аэропорта в город пролегал по дорогам, явно спроектированным для армейского штурма, и водитель именно так это и объяснил, маневрируя в плотном потоке машин с мастерством, вызывавшим восхищение, смешанное со страхом. Здесь рядом с «мерседесом» и «БМВ» сражались за свое место и детройтские сироты — потрепанные «шевви» с огромными шинами и высоко задранными задницами, как у старых шлюх, ободранные «корветы», с пятнами антикоррозионного покрытия, несколько «кадиллаков» с акульими плавниками, чудом избежавшие угона в страны третьего мира.
Мой водитель — поляк, как можно было заключить по его визитной карточке на переднем щитке, — к счастью, оказался немногословным; он лишь безостановочно ругался и жал на клаксон, иногда так близко наезжая на впереди идущий транспорт, что гибель казалась неминуемой. Вдоль всего пути в изобилии встречались произведения настенной живописи — искусно сработанные, разноцветные. Деревья на замусоренных набережных остановились в росте, их листва увяла и почернела от углекислого газа, и исход их неравной битвы с городом был предрешен. За мостом Триборо улицы несколько изменили свой вид. Дорожные рытвины здесь были накрыты массивными стальными плитами — скорая помощь на поле боя от смертельных ран. Мое прибытие совпало с часом ленча, и казалось, что весь город пришел в движение. Я получил нормальную дозу привычных впечатлений от Большого Яблока (как часто называют свой город ньюйоркцы): всегдашний слепой, торгующий карандашами, черный гигант на роликовых коньках, одетый как зулус, священник на «Харлей-Давидсоне», несколько наркоманов или пьяниц, спящих у всех на виду у закрытых дверей магазинов, сумасшедшая барахольщица, выкатывающая из супермаркета телегу с пластиковыми отходами, и, наконец, самое запоминающееся — некто в костюме цыпленка с плакатом, осуждающим бройлерное птицеводство. При виде этого последнего психа мой водитель разразился очередной порцией ругани. В первый раз за всю поездку он обернулся ко мне и сказал через разделявшую нас железную защитную сетку:
— Что за …аный город! Нет бы вытурить всех этих жирных мудаков! Засрали улицы всякой чухней! Кому какого хера до этих цыплят?
— Ну, видимо, вот ему, — предположил я. Болтаясь за проволочной сеткой, я чувствовал себя словно полицейская собака.
— Пусть сперва жопу мою защищают, а уж потом этих трахнутых цыплят!
Его шея с оспенными отметинами стала приобретать багровый оттенок. Я счел своим долгом сказать ему что-нибудь утешительное.
— Это точно, безопасность всем необходима. Но вы лучше думайте о чем-нибудь приятном — например, какой вы отличный водитель. — Комплимент не был принят должным образом, и весь остаток пути он подозрительно поглядывал на меня в зеркало.
Когда я вышел из такси и расплатился, отмахнувшись от попрошайки-наркомана, меня встретило все многообразие запахов большого города — смесь дизельных выхлопов, раскаленного металла и прокисшего пива. Но, несмотря на вонь и кошмарное движение, я всегда словно получаю в Нью-Йорке инъекцию адреналина. При всех его бросающихся в глаза пресловутых контрастах — грязи и великолепия, вызывающей роскоши и жалкой нищеты, садов и огороженных пустырей, брошенных домов на фоне фантастических стеклянных башен, дневного безумия и ночной тишины — он словно электростанция, работающая непрерывно, как муравейник, заряжающая энергией и ощущением полноты жизни во всех ее проявлениях.
Я поселился в гостинице среднего класса на Шестой авеню, заказав малый люкс — на случай, если придется давать интервью. Номер мой на двадцать третьем этаже (помеченном как зона для курящих) был уютно-анонимным, только в нем стоял легкий запах плесени. В окно через центральный пролет виднелся точно такой же номер, в котором мужчина без пиджака разговаривал по телефону сотовой связи. Я повесил на дверь табличку «Не беспокоить», накинул цепочку и пошел в ванную. Там я обнаружил подтекающий кран и обычного приветливого таракана. Устройство ванных в гостиничных номерах меня всегда занимало. Исследовал я также распространенные теперь повсюду бесплатные туалетные принадлежности. Часто выясняется, что они рассчитаны исключительно на карликов. На этот раз бесплатный кусок мыла был величиной с церковную облатку, и когда я попытался им намылиться, он выскочил из мокрых рук со скоростью хоккейной шайбы.
Отмокая в ванне, я внезапно осознал весь идиотизм своего положения. Сквозь усталость меня стал точить червь сомнения относительно разумности моей поездки: не получится ли так, что, пролетев столько миль, я явлюсь на свидание в Самарре?[67] Когда в Венеции я последовал совету Гиа, Америка показалась мне стоящим вариантом. Теперь же, слушая, как воет, будто фея смерти, вентилятор, я снова засомневался. Говорят, разговор с самим собой — первый признак безумия; шагая из спальни в ванную и что-то бормоча, я увидел в зеркале свое лицо с выражением растерянности.
Позвонив моему издателю Биллу и договорившись о встрече в его любимом баре, я вдруг ощутил голод — сказывалась разница во времени — и отправился в ближайшую кофейню. Затем посетил мой любимый книжный магазин на Мэдисон, понимая, что это необходимо, потому что я все равно не усну. Я купил последнюю книжку Апдайка и парочку дешевых карманных изданий.
Когда мы встретились с Биллом, он выглядел раздраженным.
— Я сосу специальные таблетки, — сказал он тем самодовольным тоном, каким говорят бывшие заядлые курильщики, когда кто-то из неразумных закуривает в их присутствии. — Тебе бы тоже надо попробовать.
— И что, помогает?
— Врачи говорят, что так лучше, чем просто бросить.
— Ну, поздравляю. Я просто в восторге. И давно ты ими пользуешься?
— Второй день.
— Порядочно. Значит, уже привык.
Он опрокинул рюмку мартини и заказал еще одну.
— Как новый роман? Есть что показать?
Я засмеялся.
— В общем, нет. Прорабатываю пару идей.
— Ты как-нибудь использовал то, что случилось в Венеции?
От одного лишь упоминания о Венеции, даже в переполненном баре, я больше не чувствовал себя в безопасности.
— Нет, — сказал я, глядя мимо него. — Что-то не получается. Может, потом как-нибудь.
— Я не перестаю думать об этом убийстве. Когда показываю снимки, мне просто не верят, что я там был в это время. Господи! Такая симпатичная девушка!
