Бернар говорил что-то, будто извинялся, Рауль вроде ругался, голоса затихли. Скоро зашумел мотор «Кадиллака», его огни прошли по кругу перед домом, собака снова залаяла. Мадам Вюату должно быть вышла на шум второй машины, Бернар с ней заговорил, а она ответила высоким голосом:
— Он сказал, что будет в двенадцать. Самое позднее.
Бернар тоже уехал, я подняла голову, обняла Филиппа. Он восхищенно прошептал:
— Он приедет в двенадцать, слышала?
— Да. Сейчас, по-моему, около девяти. Три часа осталось ждать, mon gars. А они поехали искать нас в Эвиан.
— Он спустился по ступенькам с террасы. Должен был оставить открытое окно. Войдем?
Я задумалась, потом сказала:
— Нет. Только три часа. Давай для полной безопасности вернемся и запремся в эллинге.
Не представляю как, но эллинг приобрел еще более мрачный вид. Филипп зашел за угол и появился с ключом, который и вручил мне с триумфальным видом.
— Умница. Показывай дорогу, mon lapin.
Он пошел по откосу к навесу над лодками. Грязно и скользко. Наклонился перед дверью, ключ громко повернулся в замке, дверь заскрипела, затрещала и зевком открылась. Из темноты пахнуло холодом и заброшенностью.
— Убежище, — произнесла я с искусственной жизнерадостностью, которая, боюсь, Филиппа совсем не обманула. Там было, слава богу, сухо. Но это оказалось единственным достоинством этого помещения.
Унылая черная коробка, чулан, забитый забытыми игрушками ушедшего лета. Полотняные полосатые стулья, красно-оранжевый пыльный зонтик, какие-то тряпки, подушки, игрушечная утка, лошадь с синими пятнами, похожая на колбасу… В вечерней апрельской прохладе, да еще при свете карманного фонарика все эти вещи выглядели просто неестественно. Маленькое квадратное окошко выходило на берег. Я загородила его стулом, чтобы свет не пробивался на улицу, потом закрыла дверь. Филипп подошел ко мне:
— А что будем делать до двенадцати?
— Не можем играть в пеггити и шахматы, поэтому спать. А почему бы и нет? Тебе незачем так сильно уставать, сейчас не о чем беспокоиться, мы в безопасности.
Может быть… Буду спать в лодке!
— Ну ты и фрукт! Ее здесь нет, а там очень сыро. А здесь, — я с фальшивым удовольствием огляделась, — намного лучше. Может, мы найдем…
— Вот она.
Мальчик отскочил от меня и потащил из-под трех крокетных молотков, наполовину съеденного кем-то мяча и сломанного весла какую-то плоскую желтую штуку, похожую на плащ-палатку.
— Что, ради бога…
— Лодка.
— А, понимаю. Резиновая надувная? Ни разу не видела.
Он кивнул и разложил свое неаппетитное сокровище на свободной половине пола.
— Надуй ее, борта поднимутся, и я буду там спать.
Я очень обрадовалась, что он нашел себе занятие.
— А почему бы и нет? В любом случае это хорошая непромокаемая подстилка. Кого волнует немного пыли?
— Это не подстилка. Это лодка. — Теперь он ковырялся в куче мусора в углу. — Надувай.
Филипп появился между канистрой и лошадью, причем приобрел совершенно невообразимую раскраску на лице.
— Дорогой, если ты думаешь, что у кого-то из нас хватит духу…
— Этим, — он выволок какой-то на вид очень тяжелый объект.
— Что это?
— Насос. Все очень просто, я тебе покажу.
Он устроился на полу рядом с нелепой желтой кучей, пристроил трубку, засуетился… Не было у меня ни сил, ни желания с ним бороться. Из-под двери тянуло сквозняком, а вдруг эта штука и правда надуется? Все получилось, как ни странно. Филипп был очень горд, увешан паутиной с пауками, я с трудом отговорила его надувать утку и мяч, просто, чтобы мне показать, и, в конце концов, мы устроились в лодке рядышком, собираясь лежать там три часа.
Минуты ползли. Тихая ночь. Туман, наверное. Капли капают. Вода шуршит. Холодно. Филипп согрелся и почти сразу заснул. Я обнимала его, а холод захватывал мои косточки по одной. Начал со спины, медленно распространялся по телу, холодная кровь текла по венам и артериям, я костенела, но не могла двигаться, чтобы не разбудить ребенка. Он уже достаточно намучился, почти до предела возможностей. Пусть поспит еще чуть-чуть. Я смотрела на полотняную ставню, чтобы увидеть свет с виллы и старалась ни о чем не думать.
Наш сон прекратил мяч. Он пробудился от зимнего сна, порыв ветра забрел в эллинг, скатил непоседливую игрушку с груды ящиков, она прыгнула вниз прямо на меня. Я резко села. Филипп сонно спросил:
— Что это?
Я зажгла фонарь.
— Мяч. Извини, не хотела тебя пугать. Не бойся. Уже двенадцатый час. Замерз? — Он кивнул. — Пойдем отсюда. Света на вилле еще нет, попробуем залезть в окно.
На улице действительно оказался густой туман. Луч фонарика его не пробивал, освещал облако между деревьями. Но около дома туман стал почти прозрачным, качался перламутром на свету от фонаря над дверью, кругом — темнота, деревья подступили ближе. Мы прошли через поляну, по ступеням на террасу, окно было распахнуто, и мы вошли.
Салон — большая комната, а при свете фонаря он казался просто огромным. Призраками толпилась мебель, под лучом вспыхнуло зеркало, подвеска подсвечника зазвенел от ветерка. Нежилой запах меланхолии и пыли. Мы остановились.
— Пойдем в комнату твоего дяди? Ее, наверняка, приготовили. Там огонь, наверное, горит, и телефон есть.
Филипп кивнул и быстро пошел вперед. Никакого страха он не показывал, двигался тихо, как во сне. Открыл массивную дверь в холл, проскользнул, не глядя по сторонам, я пошла за ним. Лестница. Тишина. Наверху мальчик повернул налево в широкую галерею и остановился перед дверью.
— Это — кабинет дяди Ипполита.
В комнате было тепло. Как железные опилки к магниту, мы притянулись к большому камину, подставили теплу замерзшие тела. Я осветила комнату фонариком.
— А эта дверь куда ведет?
— Еще один салон. Побольше. Его теперь не используют.
Я открыла дверь. Как и внизу, здесь пахло пылью. Я прикоснулась к стене, обитой шелком, как крыло мертвой бабочки — нежно-пушисто-шершавое. Из темноты знакомо звякнул канделябр. Я тихо прошла по ковру и остановилась у дивана. Подняла пыльное покрывало, потрогала… Шелковые подушки.
— Филипп. — Он подошел ко мне, как маленький замерзший призрак. — Не думаю, что это понадобится, но всегда надо иметь путь к отступлению. Если по какой-то причине нам придется продолжать прятаться, это место не хуже любого другого. Под покрывалом. Видишь, оно, как палатка? И тебя будет совсем не видно.
Он увидел, молча кивнул, и мы вернулись в кабинет. Я немного прикрыла дверь салона и посмотрела на часы. Без пяти двенадцать. Никаких признаков машины. Я повернулась к столу Ипполита и подняла телефонную трубку.
Мужчина произнес: «Coq Hardi». Слава богу, голос новый и не такой противный и подозрительный, но не будет никакого вреда, если разоружить его еще больше. Без пяти двенадцать, но на всякий случай…
Я сказала быстро и радостно:
— Гильом, это ты, chérie [55]? Это Клотильда.
— Клотильда?
— Да, да. Из Эннеси. Ты не забыл? Ты говорил…
— Мадмуазель, минуточку. Кого вам нужно?
— Это не Гильом? Ой, mon dieu, какая я глупая! Простите, месье. Может быть, если он не в кровати, вы его позовете…
— Конечно. С огромным удовольствием. Но какой Гильом, мадмуазель Клотильда? Гильом Рувер?
— Нет, нет, я же сказала, месье Блейк, англичанин. Он там? Он мне сказал…
— Да, он здесь. Успокойтесь, мадмуазель Клотильда, он не в кровати, я его позову.
Мужчина засмеялся и отошел. Несомненно, акции Вильяма в «Смелом петухе» поднимутся.
Филипп приблизился ко мне. В бледном свете фонаря, проходившем через незанавешенное окно, он казался еще меньше, а глаза ну просто огромные. Я скорчила ему рожицу, и он улыбнулся.
Вильям сказал в мое ухо озабочено и подозрительно:
— Блейк у телефона. Кто это?
— Извините, что я вас беспокою, но я должна была как-то вас достать, это показалось лучше всего. Линда Мартин.
— А, это вы. Бармен сказал petit amie[56]. Мне и в голову не пришло… Что происходит? Где вы? Все в порядке? А мальчик…
— Ради бога! Вас кто-нибудь слышит, Вильям?
— Что? Да, наверное. Но, думаю, они не знают английского.
— Не важно, незачем рисковать. Я долго не могла вам позвонить, потому что это было небезопасно, но я… Мне нужна помощь, и я подумала…
Он сказал тихо:
— Конечно. Я слышал местную версию происшедшего и очень волновался, был уверен, что вы свяжетесь со мной. Я… очень беспокоился, в смысле вы совсем одна, и вообще. Что случилось? Что я могу сделать?
Я почувствовала безумную благодарность.
— Ой, Вильям… не могу сейчас объяснять, это очень долго. Не беспокойся, мы вместе в безопасности, думаю, все закончится через несколько минут, но… Я буду ужасно благодарна, если вы приедете. Уже нет опасности, но будет… сцена, я как-то не хотела бы стоять перед ними совсем одна. Понимаю, что очень много прошу у человека, которого почти не знаю, и в такое шокирующее время, ночью, но я подумала…
