– Ну, там это… батя твой.
– Что, по-твоему, он встал и пошел?!
Мурад наконец-то додумался остановить машину.
– Не кипятись ты так, сейчас гляну, что почем.
– Глянет он, – буркнул Дима.
Крышка гроба лежала на полу «будки». Дмитрий невольно глянул на содержимое гроба, но, кроме белой ткани, ничего не увидел. Он подавил в себе желание снять покрывало и посмотреть на покойного. Дима побоялся, что не сможет совладать со своими чувствами и разрыдается в присутствии водителя. Но еще больше он испугался, что в его сердце будет пусто, не проснется в нем ни любви, ни скорби, ни жалости.
– Это они так плохо прибили его.
– Кого его? – не понял Дмитрий.
– Крышку к гробу, – пояснил Мурад. – Сейчас, у меня где-то в кабине был молоток.
Водитель вышел, а Дима остался смотреть на белую простыню на лице отца. На мгновение ему показалось, что под тканью что-то шевелится. Он присмотрелся. Нет, игра света. Дима подошел ближе и дотронулся до края гроба, потом до простыни у стенки, а затем в середине, там, где должны быть сложены руки отца.
Он не видел отца с последней встречи года два. Интересно, сильно он изменился? Когда Дима приехал в Нальчик, тело отца уже приготовили – вымыли, одели и уложили в гроб, перед этим напичкав его формалином. Почему он не взглянул на отца там, при всех этих людях? Ведь он приехал туда ради него, и других дел у него там не было, чтобы отвлечься и забыть взглянуть на тело. Черт! Диме не нравилось подобное самобичевание, тем более в попытках надавить на собственную совесть чувствовалась какая-то фальшь. Он злился на отца, несмотря на то что он уже два дня как мертв. Он не ощущал потери, утраты, боли. Нет, боль все-таки была. Эта боль называлась мальчишеской обидой на родителя, не выполнившего данное обещание. Именно это и чувствовал Дмитрий, но признаться себе в этом не хотел.
– Вот, брат.
Мурад влез в кузов и подошел к гробу. Посмотрел на Диму, потом перевел взгляд на покойника.
– Ну что, закрываем?
Дима кивнул, попятился и, когда Мурад положил крышку на гроб, выпрыгнул из кузова.
– Ты не обессудь, брат, я не знаю, как у вас хоронят. Но вот тебя я уважаю, – произнес водитель уже в машине.
Дима кивнул и отвернулся к окну.
– Ты приехал за телом отца за полторы тысячи километров. Это не каждому дано.
Дмитрий повернулся к нему и попытался уловить нотки иронии в высказываниях Мурада, но ему показалось, что парень был искренен. Дима грустно улыбнулся и сказал:
– На моем месте каждый, кто любит родителей, поступил бы так же.
Любит родителей… Два слова, так похожие на два гвоздя, держащие сейчас крышку гроба, вонзились в его воспоминания. Конечно же, он любил их. Маму так вообще боготворил, он не представлял себе жизни без нее. А теперь вот, оказывается, живет. Отца он тоже любил, и не меньше мамы, но его исчезновение двадцать лет назад убедило его в предательстве, в несовершенстве этого хрупкого мира.
Он бегал за отцом словно хвостик. Куда он, туда и Димка. Однажды, когда Диме было лет семь, отец уехал в магазин, а его оставил с бабушкой. Так Дима такое устроил. Он выбежал из дома и уселся под проливным дождем на скамейку ждать папу. Ни угрозами, ни уговорами загнать в дом его не могли. Так бабушка и простояла с зонтом над ним до приезда отца.
Отец тоже в нем души не чаял. Даже после рождения Нельки отец не забывал о сыне. Мама, как казалось Диме, все-таки стала меньше уделять внимания сыну. Вернее, внимание на него обращено было постоянно, но уже как на старшего, как на ответственного не только за себя, но еще и за сестренку. А ему нужна была ласка. И только отец не переставал его баловать. Для него что Неля, что Дима были равны. Именно поэтому Дмитрий и посчитал пропажу (тогда-то он думал – побег) отца личным предательством. Отец не обманул ни маму, считал Дима, ни Нельку (ей тогда лет десять было). Он обманул сына, который ждал от него помощи и поддержки.
Когда отец объявился, Дима был в шоке. Он долго не мог понять, для чего это возвращение. Когда он был нужен, почему его не было? Что ему нужно теперь? Дмитрий уже был не в том возрасте, когда нужна поддержка, особенно от того, кто предал его. Нет, поддержка, конечно же, нужна, но Дима понимал, что не может простить отца. Не может, да и не хочет, если начистоту. Если уж на то пошло, он слишком привык рассчитывать только на себя.
Так он думал, когда ему дали телефон отца и попросили с ним связаться. Первой мыслью было выбросить клочок бумаги с номером предателя и смириться с мыслью, что отец умер (последние лет десять они так и считали), но потом он передумал и набрал, стоя на какой-то остановке. Дима нервничал и тщательно подбирал нужные слова, а когда на том конце ответили, все нужные слова вылетели из головы.
– Алло.
Он будто позвонил в детство. Голос отца практически не изменился.
– Папа?
– Сынок?
Они толком тогда и не поговорили, да и неудобно как-то по телефону. Дима созванивался с отцом потом еще несколько раз. Сам, без каких-либо подсказок. Его тянуло к отцу. Ведь это единственный мостик, соединяющий его с его прошлым, с его детством. Дима пригласил отца к себе на Новый год, прекрасно понимая, что эта встреча может стать первой и последней за двадцать лет обид. Но он очень надеялся, что отец все-таки сможет убедить в необходимости своего побега. Дима его ждал. Ждал, как тогда в детстве, из магазина под проливным дождем. Только теперь никто над ним не держал зонт.
Автобусы из Нальчика приходили на Юго-Западную, но, как водится, из-за пробок на МКАДе рейс, которым ехал отец, задерживался на час с небольшим.
– Нормально едем.
Дима очнулся и посмотрел по сторонам.
– Я говорю: к Ростову подъезжаем, – пояснил Мурад.
– А время сейчас…
– Что-то около одиннадцати.
– Как думаешь, к трем дня завтра докатим?
Кого он спросил? Он же уже знал ответ.
– Долетим. Только давай остановимся, я бы кофейку выпил.
А я бы покрепче чего-нибудь выпил.
Дима заказал два черных кофе и два пирожка с картошкой и грибами. Он обычно не питался в придорожных кафе, но сейчас несколько необычная ситуация. Сегодня умереть от отравления он боялся меньше всего. Поели они в кабине. Мурад рассказывал, какую вкусную либжу готовила его мама. А Дима думал о своей маме. Она тоже прекрасно готовила, и пусть он не знал, что такое либжа, тем не менее был уверен в том, что его мама справилась бы с ней не хуже матери Мурада. А то и лучше. Мама по выходным пекла рогалики и ватрушки. Борщ так вообще был объедением, Димка ни у кого такого не ел. Постепенно его мысли вернулись к отцу. Он тоже неплохо готовил. Да, это было редко, по праздникам, возможно, именно поэтому Диме так это и запомнилось. Например, утка фаршированная яблоками. А буженина? Пальчики оближешь. От этих питательных воспоминаний пережаренные пирожки с начинкой из крахмала на вкус стали похожи на оберточную бумагу. Дима нажевался в детстве тетрадных листов с небольшую стопку. Поэтому легко мог ставить знак равенства между пирожком в собственной руке и пульками для плевалок.
Он положил недоеденный пирожок в пакет, допил кофе и разовый стаканчик отправил туда же. Когда в кузове что-то громыхнуло, Дима доставал подушечку мятной жевательной резинки.
– Что это? – спросил он и выронил жвачку.
– Не знаю. – Мурад перестал жевать.
Дима выскочил из кабины первым и только у дверей «будки» помедлил. Подоспевший Мурад не задумываясь открыл дверцы и заглянул внутрь. Крышка лежала на полу, рядом с гробом.
– Ты ее прибивал? – Дима злился.
– Да, – помедлив, ответил Мурад, залез в кузов и взял в руку молоток.
– Как же ты ее прибил, если она на каждой кочке отваливается?
– Не знаю, – пожал плечами водитель, но когда понял, что его обвиняют, отдал молоток Дмитрию. – На. Не нравится, прибивай сам. – Выпрыгнул из «будки» и пошел к кабине.
Дима посмотрел на молоток, потом на гроб. Ему показалось, что покрывало сбилось в сторону, открыв лицо покойного. Дмитрий залез в «будку» и медленно подошел к гробу. Нет, ткань накрывала лицо. Дима вспомнил похороны мамы. Ему все время казалось, что она дышит, что покрывало на груди и лице вздымается так, будто живой человек решил спрятаться от родни. Очень уж болезненны эти прятки. Дима прикоснулся к покрывалу. Он не почувствовал ни страха, ни отвращения. Свои мертвые не могут напугать. Живые другое дело.
Дима сел в кабину и протянул молоток Мураду.
– Извини.
– Прибил?
– Нет. Нам нельзя, – будто это все объясняло, произнес Дима.
Мурад кивнул и завел машину.
– Я аккуратно.
Живые другое дело, – продолжил мысль Дмитрий. – Вот кого бояться надо. Причем родные могут во много раз больнее сделать.
Новый год они отметили у Дмитрия. Да, отец не изменился. Такой же веселый добряк. Пить, как показалось Диме, стал больше. Дмитрий вспомнил, что и тогда, двадцать лет назад, он выпивал, но никогда не менялся в худшую сторону. Выпив, он становился еще добрее и веселее. Редкость, но отец остался именно таким.
