с кем здоровалась, а остальных не замечала. Анна Павловна не была исключением. «Выскочка! – говорила она сыну. – Хамка и грубиянка!».
Вечером забежала соседка и рассказала подробности – она как раз была с самого утра в гуще событий:
– Подошла я как можно близко… А так там, конечно, огорожено было… Смотрю, батюшки! Лежит в странной позе, полубоком, а ноги согнуты. Как будто бежит куда-то. Вокруг кровище. Море… Одежда вся перепачкана. Рубашка, наверное, раньше была голубого цвета. А сейчас и не определить… Джинсы все тоже заляпаны кровью. Только на попе вышивка золотится, чистая совсем, в форме семёрки. Странно, что не в виде единицы. Танька же наша всегда хотела быть номером один! А вот оно как получилось… А народу, народу сбежало, – без остановки причитала соседка. – Как теперь жить?! Страшно на улицу выходить. Того и гляди, тебе сзади тоже нож воткнут. Ужас, ужас!
– Так это был нож? – решила уточнить Анна Павловна.
– Да кто ж его знает… Просто кровищи столько, как будто ножом. Милиция приехала.
– Полиция… – поправила Анна Павловна.
– Милиция-полиция. Ничего, конечно, не говорит. Ходили там, всё измеряли, фотографировали. Потом стали опрашивать – кто что видел. А я им говорю: что мы могли видеть! Все спали! Правильно же? Что же это делается, Анна Павловна! Как теперь во двор выходить? Детей выпускать?
Соседка ещё немного попричитала да поскулила над жизнью и ушла. Анна Павловна с большим облегчением закрыла за ней дверь – аж голова разболелась. Осталась одна. Снова подумала о Таньке. Нет, она её не любила. Чересчур наглая. И эта рваная одежда. Странный ор, доносящийся из наушников. Не музыка, а звуковая вакханалия. Танька часто, пьяная, возвращалась домой под утро. Непонятно кто её подвозил. Иногда, шатаясь, сама доходила до подъезда. Анна Павловна видела из квартиры – ей плохо спалось, вот она и сидела на балконе – в хорошую погоду, в плохую – возле окна. А ведь девчонке и 20 не было. Родители ей ничего не запрещали, дескать молодость.
Анне Павловне немного взгрустнулось. Она вспомнила свою юность и молодость. Единственный ребёнок в семье. Отец – ветеран войны – взращивал дочку в строгости. Мать, тихоня и смиренница, в воспитание единственного чада не лезла. А только повторяла, почти с набожным страхом: «Ты, дочка, отца слушайся! Он войну прошёл. Его злить не надо!». И Аня не злила. Хотя, иногда ой как хотелось, особенно в старших классах надеть и юбку понаряднее, и с подружками на танцы сходить, и подольше погулять в летнем саду или ещё что. Всего не вспомнишь. А не работать постоянно в огороде и в доме не прибираться. Не было у Ани, как ей казалось, ни беззаботного детства, ни весёлой юности. Только школа и дом, в котором правил отец, единолично и подчас жёстко. Сколько Аня себя помнила, просыпались они во все дни недели и в любое время года в 6 утра. И нельзя было задержаться в постели в выходной день или просто покапризничать. Отец быстро пресекал любые признаки лени и праздности. Как стукнет огромной ручищей по столу или стене, как гаркнет командным голосом, так Ане и в голову не придёт противоречить отцу, который терпеть не мог бездельников и лоботрясов. Дома требовал от жены и дочери трудолюбия и старательности в домашних делах. Аня, будучи школьницей, очень любила дополнительные занятия или уроки – это была чуть ли не единственная возможность избежать нескончаемой работы по дому и в огороде. А летом – деваться было некуда. Приходилось трудиться вместе с отцом и матерью.
Жили они, как казалось Аньке, скучно и однообразно. Дни рождения не праздновались. Только на дочкины именины мать каждый год пекла нехитрый пирог с яблоками. Да отец приносил с работы какое-нибудь лакомство – то пряник, то леденец. Даже когда Анька подросла и мечтала о кукле большой-пребольшой, с закрывающимися глазами, отец как будто не замечая этого, всё равно дарил сладости. «На, дочка! С праздником!», – сдержанно произносил отец.
– Может, подарим Ане куклу или матрёшку какую? – как-то спросила мать.
– Пустое это. Баловство! – не задумываясь ответил отец.
– Подружки все её с куклами бегают, – не унималась мать. – А она у нас как сиротка какая – ни игрушек, ни обновок. Всегда в сторонке от общих затей, глазки опустит и мнётся, играть не с чем, – заплакала мать.
– Глупости! Я с 7 лет отцу со скотиной помогал. Матери – с братьями. Не до игрушек было. И в башку мою не приходило подарки у родителей клянчить. А подрос – так сам себе из дерева выстрогал такую саблю, что вся детвора обзавидовалась.
На этом разговор и закончился. Мама на этом не успокоилась и за ночь сшила дочке две куклы. Из старой юбки – маленькую принцессу, с длинными золотистыми волосами. А из папиных брюк – принца. И даже на голову приспособила корону из проволоки. Загляденье. Папа походил, походил, посмотрел на новые дочкины игрушки и заперся в сарае. Через пару дней принёс Аньке кукольный домик, сбитый из досок. Разукрашенный, пролаченный, вкусно пахнущий древесиной. И в домике этом стояли и стулья, и кровати, и диван, и стол. Всё такое настоящее, только уменьшенное в размере. Чудо-чудное.
Как-то зимой, Аня училась тогда в 10 классе, запаздывала она домой. Мальчишки рядом со школой залили водой длиннющую горку. Лёд быстро скрепился и получилось такое отличное место для катания, что ни один школьник не мог пройти мимо, не попробовав съехать хотя бы раз. На ней можно было и на портфеле лететь вниз, и на попе, на картонке – да на чём угодно. Горка несла вниз с такой скоростью, что только успевай уворачиваться от слегка припорошенных снегом пеньков и кустиков. Аня летела с горки на каком-то куске от картонной коробки. Ветер бил в лицо, частички снега и льда больно кололи щёки и глаза. Волосы растрепались и мешали следить за спуском. Шапку Аня потеряла ещё где-то на первых клочках горки. Она неслась вниз, визжала от страха, хохотала над собой и даже похрюкивала от восторга. Наверху кричали ребята: «Давай, Анька, давай! Вперёд!». И Анька летела и ни о чём больше не думала, как о горке, кочках, на которых высоко подлетаешь, веселье и счастье. Она могла так кататься бесконечно – только она и длиннющий спуск.
Аня очнулась нескоро. На улице стало темно, зажгли фонари. Ребят на горке осталось немного – большинство уже разошлись. Она схватила портфель и быстро, насколько позволяли неуклюжие валенки и тяжёлое пальто, понеслась
