Я оторвался от стены, стер холодный пот под носом и опустился на унитаз. Вдыхая через нос и выдыхая через рот, я дрожал в лихорадке, которая затрясла меня еще на стуле бара. Было ощущение, будто меня закрыло тенью в безоблачный день, будто случилось солнечное затмение, которого не видел никто, кроме меня. Этакое персональное и специфическое предзнаменование нависшей беды. Вдох через нос, выдох через рот. Я чувствовал, как пот стекает по моей спине, пульс колотился в ушах все громче по мере того, как яд проходил по сузившимся венам. Нельзя думать так. «Господи Иисусе, — говорил я себе, — как же это случилось? За короткий срок я слишком много вдохнул и проглотил. Причиной было это, а также мое душевное состояние. Я вышел из дому в тревоге, взвинченный поведением Луизы, которая ходила взад и вперед по комнате, рылась в вещах, моя голова разбухла от предчувствия неудачи, ведь Гельмут и Микки опаздывали на шесть часов. Крупной сделки не будет». Вдох через нос, выдох через рот. Прилив паники стал спадать, позволяя случайным изломанным мыслям барахтаться в помутившемся мозгу. Не надо беспокоиться. Вдох через нос, выдох через рот. Еще несколько минут, и все нормализуется, лишь бы я не тревожился.
Но я все-таки беспокоился. Беспокоился оттого, что не могу унять тревогу, беспокоился оттого, что, возможно, ошибался, приказав себе не тревожиться, беспокоился оттого, что через несколько часов может случиться то, что заставит меня действительно встревожиться. Мысленно я пробежал список своих забот, вычеркивая те, которые мало значили. Остались две: Луиза и мои сильно запаздывающие тридцать граммов кокаина. Я поднялся и потер лицо. Может, мне придется убраться из Косты завтра вечером. Я пнул мореную дверь и вышел усталой походкой в бар. Аплодисменты, подобно стуку каблуков, сопровождали мой выход, но они предназначались не мне. Они предназначались Эль Камарону, его резкому надтреснутому голосу и неистово звенящей гитаре. Франсиско отвалился к стенке бара, стакан был вне пределов его досягаемости, но все же испанец ухитрился подражать великим дикторам.
— Радиостанция «Революционная Андалузия», — объявил Франсиско. Испанец оттолкнулся от стенки бара, блаженная улыбка перекосила его лицо, а веки сомкнулись в тупом экстазе. — Бог небытия!
Frequencia de la Revolucion Andalus, сокращенно ФРА, была пиратской радиостанцией, притаившейся высоко в горах. Она владела безупречной, хотя и несколько устаревшей коллекцией записей. Вопреки названию в ее программах политики почти не было, одна необычная реклама.
— Бог небытия, — повторил я еле слышно. — Где его церковь?
Я сидел в баре и допивал пиво. Когда оно кончилось, заказал еще, поскольку не собирался идти домой. Я был напряжен больше, чем верхнее ми Эль Камарона, и нуждался в передышке, чтобы снять раздражение. Музыкальная запись кончилась шипением. Дитер, хитро взглянув на захрапевшего козопаса, поднялся со стула и выключил радио. Я сидел в баре еще час, размышляя о будущем, беспокоясь о своем здоровье, строя планы и вычерчивая линии судьбы на мокрой от пива поверхности стойки. Я не собирался задерживаться в этом месте долго, не собирался поддерживать с Луизой серьезные отношения. Мне не нравилось, что она заняла слишком большое место в моей жизни, хотелось, чтобы она играла менее значительную роль. Но мы нуждались друг в друге, подобно симбиотическим паразитам, подобно пиявкам, соединившимся одна с другой, питающим друг друга, пока не пришла лучшая особь и пока более сильная из них не бросила другую, чтобы та высохла в сорной траве. Мы терпели друг друга, потому что каждый из нас знал: пока это лучше, чем что-либо еще. Лучше, чем ничто для наших страждущих «я». Так складывались отношения не только между нами — такое же положение дел я наблюдал в супермаркетах, в ресторанах, в освещенных окнах, мимо которых проходил. Печальный компромисс скрывался за каждым пыльным порогом. Он напоминал сторожевую собаку на цепи, понуро опустившую голову в знак того, что любовь здесь не ночевала. Дома участники компромисса мучились под влажными простынями, имитируя любовь, которой нет, и приживая детей неизвестно от кого. Неудивительно, что мы стали принимать наркотики. Единственное, с чем мы были согласны, — это с тем, что нужно обеспечить себя достаточным количеством наркотиков. Воздействие наркоты сделало нас неспособными сосредоточиться на улучшении какой-либо сферы нашего тривиального существования. Казалось, я погрузился в беспутную жизнь, но при этом знал, что достаточно нескольких недель напряженного труда и дисциплины, чтобы мобилизоваться и прийти в себя. Может, следует дождаться благоприятного времени года, затем добыть сто граммов порошка, купить приличный мотоцикл и уехать. Это вполне возможно.
Я оглядел бар. Абстрактные символы, обозначающие мотоцикл и сто граммов, все еще держались в сознании, как дрожащие лужицы пива. Те же символы, которые обозначали тяжелый труд и дисциплину, преодолели натяжение, державшее их вместе на поверхности, и слились, чтобы превратиться в новые подобия лужиц на стойке бара. Я вздрогнул и стер свое будущее с неровной поверхности.
Вздрогнув, почувствовал, как на плечо легла тяжелая рука.
— Полагаю, ты закажешь нам выпивку, приятель, — прорычал знакомый голос. Пахнуло чесноком.
Я быстро повернулся, увидел перед собой багровое, потное лицо Микки. Вскочил на ноги и схватил его жирную влажную руку.
— Микки! — обрадовался я. — Славный мой братишка! Садись, я скажу, чтобы принесли пиво.
Однако Микки уже попал в фокус избирательного подхода Дитера к клиентам. Как только я повернулся, чтобы сделать заказ, увидел, что бармен несет пиво. Я поблагодарил его, но он не отреагировал. Он был поглощен изучением С-90 — аудиокассеты, которую швырнул ему Микки.
Микки был из тех парней, которым не повезло с внешностью. Он был так тучен, что казался невысоким. Его обросшее лицо на манер певцов группы ZZ Top beard[1] и вылинявший комбинезон не гармонировали друг с другом. Микки забавлял детей и пугал взрослых. Косолапый и одноглазый, он носил в голове вживленную стальную пластину, а в левой ноге — металлический штифт. Воздействие жары на эти обременительные металлические аксессуары давали болезненные ощущения, но тучный байкер боролся с ними при помощи водки и скоростной езды, уверяя, что это ему помогает.
В Бремене, где еще сохранилась память о нем как о безобразном уличном громиле, Микки случайно убил одного парня, которого просто хотел отдубасить. Он сбежал из страны, полагаясь на ошибочное и отчасти легкомысленное решение больше никогда не возвращаться. Микки купил бельгийский паспорт и перебрался в Испанию. Здесь его вскоре арестовали за избиение полицейского, у которого он хотел угнать автомобиль. После выхода из тюрьмы он счел за идеал полезного существования идею примоститься где-нибудь с Гельмутом и, покуривая гашиш, старательно обсуждать свой план ограбления казино в Марбелле. Автором плана был даже не он, а вороватый торговец из Убрике, с которым Микки сидел в карцере в Малаге. Когда торговца отпустили, Гельмут представился Микки как новый сокамерник, и план теперь принадлежал только беглецу из Бремена. Неясно, каким был план в его первоначальном виде, но в своем улучшенном варианте он заключался в том, чтобы ворваться в казино, перестрелять всех из автоматов, похитить деньги и увезти их. На мотоцикле «Харлей-Дэвидсон».
Осторожное одобрение Гельмутом этого плана в первые дни его заключения в тюрьму за кражу автомобиля на побережье обеспечило ему выживание как в камере, так и вне ее. Вместо того чтобы вышибить ему мозги, что бременец считал своим долгом в отношении всех образованных либералов, Микки передал Гельмуту полный контроль над интеллектуальной проработкой плана и взял на себя обязанность беречь голову сокамерника. Через два часа после освобождения из тюрьмы Микки украл арендованную машину и приехал прямо в крепость, чтобы поработать вместе с Гельмутом в его мастерской.
Гельмут и Микки: ритуальные фигуры для «поколения пепси».
Нагнувшись у входа в бар, Гельмут распрямил свое долговязое тело и обтер маслянистые руки о брюки на ягодицах. Проходя по помещению, он улыбался теплой и искренней улыбкой. Крепко пожал мою руку, потом шумно выдохнул и потряс рукой в характерном испанском приветствии, приглашающем к приватному разговору.
— Что-нибудь случилось? — спросил я по-испански.
Он потряс головой, поджал губы.
— Сегодня много полицейских. Слишком много. — Бросил взгляд на стойку. — Это мое?
Я кивнул, и он сделал затяжной глоток из охлажденной бутылки.
Он обтер губы и снял маленькие круглые очки, протер глаза тыльной стороной руки.
— Слишком много мерзавцев. — Гельмут явно пережил трудный день. — Сначала мы поехали к этому чертовому дому Кристобаля. Припарковали грузовик, постучали в дверь. Вышла его мама и сообщила, что он скрывается в Пуэнте-Нуэво, так как полиция ведет наблюдение за домом. Поэтому мы выехали из города в сопровождении двух или трех полицейских машин, они незаметно следовали за нами. Я предложил ехать домой, но Микки не согласился, настаивал на том, что нужно ехать дальше. Тогда мы остановились и принялись спорить. Микки выскочил из грузовика, подобрал апельсины и стал бросать в меня. — Он медленно покачал головой. — Я поднял руки, сдаваясь перед лицом этой бомбардировки апельсинами, и оглянулся. Позади стояли полицейские машины, откуда наблюдали за нами. — Он поднял бровь и бросил взгляд на Микки, но тот запихнул в рот Карлито ботинок и не слушал рассказа напарника. Гельмут нахмурился: — Он всегда привлекает к себе внимание собак, этот Микки, ты замечаешь?
