Осторожное одобрение Гельмутом этого плана в первые дни его заключения в тюрьму за кражу автомобиля на побережье обеспечило ему выживание как в камере, так и вне ее. Вместо того чтобы вышибить ему мозги, что бременец считал своим долгом в отношении всех образованных либералов, Микки передал Гельмуту полный контроль над интеллектуальной проработкой плана и взял на себя обязанность беречь голову сокамерника. Через два часа после освобождения из тюрьмы Микки украл арендованную машину и приехал прямо в крепость, чтобы поработать вместе с Гельмутом в его мастерской.
Гельмут и Микки: ритуальные фигуры для «поколения пепси».
Нагнувшись у входа в бар, Гельмут распрямил свое долговязое тело и обтер маслянистые руки о брюки на ягодицах. Проходя по помещению, он улыбался теплой и искренней улыбкой. Крепко пожал мою руку, потом шумно выдохнул и потряс рукой в характерном испанском приветствии, приглашающем к приватному разговору.
— Что-нибудь случилось? — спросил я по-испански.
Он потряс головой, поджал губы.
— Сегодня много полицейских. Слишком много. — Бросил взгляд на стойку. — Это мое?
Я кивнул, и он сделал затяжной глоток из охлажденной бутылки.
Он обтер губы и снял маленькие круглые очки, протер глаза тыльной стороной руки.
— Слишком много мерзавцев. — Гельмут явно пережил трудный день. — Сначала мы поехали к этому чертовому дому Кристобаля. Припарковали грузовик, постучали в дверь. Вышла его мама и сообщила, что он скрывается в Пуэнте-Нуэво, так как полиция ведет наблюдение за домом. Поэтому мы выехали из города в сопровождении двух или трех полицейских машин, они незаметно следовали за нами. Я предложил ехать домой, но Микки не согласился, настаивал на том, что нужно ехать дальше. Тогда мы остановились и принялись спорить. Микки выскочил из грузовика, подобрал апельсины и стал бросать в меня. — Он медленно покачал головой. — Я поднял руки, сдаваясь перед лицом этой бомбардировки апельсинами, и оглянулся. Позади стояли полицейские машины, откуда наблюдали за нами. — Он поднял бровь и бросил взгляд на Микки, но тот запихнул в рот Карлито ботинок и не слушал рассказа напарника. Гельмут нахмурился: — Он всегда привлекает к себе внимание собак, этот Микки, ты замечаешь?
Мне это было известно, хотя я не настолько удивлялся своим наблюдениям, как сейчас Гельмут.
— В общем, мы двинулись через всю страну в Пуэнте-Нуэво, а эти свиньи не могли угнаться за нами в своих маленьких испанских машинах. Когда приехали, застали Кристобаля в очень нервном состоянии и в окружении многих парней. Он был также очень… — Гельмут почесал нос как бы для того, чтобы активизировать мозг, — ну, знаешь, если быть более точным… возбужден и сердит оттого, что мы приехали. Сказал, чтобы мы не уезжали и дожидались, пока он даст сигнал. Мы вернули ему деньги, а он нам груз. Затем он послал одного парня на мотоцикле выяснить, свободен ли пляж.
— Побережье, — прервал я Гельмута, — выяснить, свободно ли побережье.
Гельмут нахмурился.
— Да, да, да, — согласился он нетерпеливо по-немецки. — Во всяком случае, маленький гаденыш вернулся не раньше пяти часов. — Он осушил бутылку с пивом. — Во всяком случае, у меня в кармане твоя упаковка.
Я ухмыльнулся, чувствуя облегчение. Я боялся развязки, ожидал услышать страшную историю о том, как мой запас наркоты выбросили из окна преследуемой машины в реку, или о том, как железный Микки проглотил его. Когда вы посылаете кого-то делать для вас грязную работу, должны считаться с риском потерять свои деньги и наркотики. Если вам это не нравится, можете делать ее сами. Я сделал еще два глотка пива и хлопнул донышком бутылки о стойку бара.
— Пойдемте ко мне и посмотрим, что там делается. — Выложив банкнот, я отодвинул бисерную занавеску бара и столкнулся сразу с двумя неприятными сюрпризами: во-первых, передо мной стояла Луиза, похожая на вдовствующую ядовитую змею, а во-вторых, за ней в начале переулка виднелось хорошо известное мне лицо из прошлого.
Я отступил, и Луиза пронеслась мимо, как снаряд из ракетной установки, приготовившись выразить справедливый, с ее точки зрения, гнев по отношению к Гельмуту и Микки. Я же не желал участвовать в скандале. Мое внимание было обращено на усмехающегося загорелого человека, прислонившегося к осыпающейся стене в начале переулка. Мне казалось более чем вероятным, что я обознался и принял байкера в дорожной пыли за одного знакомого, но, как только он поднял руку в небрежном приветствии, вполне понятном для парня, с которым вы два-три раза в неделю расписывали пульку, я понял: игра складывается не в мою пользу.
— T'as la pêche, mec?[2] — спросил он, присаживаясь на корточки под заходящим солнцем.
— Черт возьми, — воскликнул я, — Иван!
Я изобразил на своем лице нечто похожее на приятное удивление и широкой поступью двинулся к нему, переживая сомнения и неприятные предчувствия. Я уехал далеко-далеко, в давние-давние времена, и с тех пор приобрел уверенность в том, что избежал именно таких неожиданных визитов. Однако это не сработало. Я взял его руку и стиснул крепким, искренним рукопожатием, затем повернулся, чтобы представить его своим приятелям, но те уже ушли ко мне домой, исследовать мою покупку. Мне не хотелось, чтобы Иван наблюдал такую приватную, не предназначенную для всеобщего обозрения сцену, но я не собирался и приглашать его в бар Дитера, угощать пивом, в то время как мои приятели рассядутся дома на моей кушетке и засунут свои носы в мой бизнес.
— Так, — улыбнулся я, — пойдем-ка ко мне домой.
Он оттолкнулся от стены, вздрогнул из-за того, что перенес вес тела на ноги.
— Ты, случаем, не король в этой крепости? — спросил он. Его кожаные доспехи и деланая серьезность напоминали мне характерные особенности некоего средневекового французского феодала, вторгающегося в чужие владения.
Я изобразил на лице подобие улыбки и заинтересовался его ногой.
— Что случилось?
— Упал с мотоцикла на повороте. — Он повел плечами. — Слава богу, не покалечился.
— Где мотоцикл?
— С ним тоже все в порядке. Он у ворот. — По его лицу пробежала улыбка, и он придвинулся ко мне, чтобы положить руку мне на плечо. — Приятель, — воскликнул он, — рад видеть тебя снова! Бьюсь об заклад, ты полагал, что я никогда не найду тебя в твоей крепости.
— Выпью за это! — хохотнул я, продолжая игру.
Правда состояла в том, что я никогда не думал о нем, пока находился здесь, даже не представлял себе такой возможности, что он вдруг появится покалеченным, и к тому же совершенно неожиданно в начале рабочей недели. У меня было ощущение, что передо мной, вероятно, смирившийся со своей судьбой банкрот. Я был уверен: Луиза его возненавидит.
Под густой синевой безоблачного неба садящееся за горы солнце освещало только верхние оранжевые черепицы покатых крыш. Внизу, на заросших травой улицах, пока мы пробирались по пыльной тропе к моему дому, становилось все сумрачнее. К моему облегчению, Луиза и парни пришли незадолго до того, как я вошел в комнату. ФРА передавала «Две тысячи световых лет от дома».
— Так, — произнеся, — во-первых: Гельмут, Луиза, Микки, хочу вам представить — Иван. Он француз, бастард, и это все, что вам нужно знать. — Как ни удивительно, все вежливо улыбнулись, давая мне возможность не упускать инициативу. — Луиза, если ты позаботишься о нашем госте, то в одно мгновение получишь вознаграждение. — Я улыбнулся ей и взлетел по лестнице, ведущей в нашу спальню, как крыса по трубе. За мной последовал Гельмут, бросил на письменный стол мой пакет и прошел к окну, чтобы позволить последнему лучу света проникнуть в комнату.
— Ты веришь в Бога? — спросил он, снимая с окна одеяло, которое служило занавеской, и открывая солнечный закат, настолько радужно прекрасный, что за время, достаточное для пролета позднего голубя мимо окна, мой неустойчивый атеизм превратился в соляной столб.
— Конечно, верю, — ответил я, расчищая свободное место на письменном столе. — Вот алтарь, на котором я священнодействую.
Бог небытия.
Кокаин лежал в отдельном углу белой дорожной сумки, он хранился в чистеньком шарообразном сосуде, который прекрасно умещался на ладони руки. Края упаковки были собраны вместе и заплавлены на огне, образуя бутон размером со скукожившийся мандарин. Я срезал залитую сургучом верхушку, и бутон стал распускаться, обнажая кристаллическую белую пыльцу. Я улыбнулся Гельмуту, включил свои электронные весы, основательно продул блюдечко и удалил акриловую смолу, прежде чем насыпать кристаллический порошок, подталкивая его краем лезвия бритвы. Когда цифры сошлись, оказалось, что маленькая горка жизненно важного средства весит чуть больше двадцати семи граммов. Это было почти на десять процентов меньше необходимого веса. Кто-то изъял долю порошка на каком-то этапе его доставки. Я вздохнул. Что я мог сделать?
