Стефани глубоко вздохнула. Откинувшись на спинку стула, Савитт пожирал ее глазами. Это был человек тридцати с небольшим лет, ростом шесть футов,[1] с мужественным взглядом. Густые светлые волосы, сильный подбородок, веснушки — с такой внешностью он вполне бы мог стать обладателем титула «Мистер Америка», если бы не расплющенный когда-то нос и не дефект психики. У него был пунктик — молоденькие девочки. И бейсбольные биты. Стефани с трудом скрывала отвращение.
Она твердила себе, что все это — необходимая часть ее работы.
Стефани Мерлин было двадцать восемь лет. Она была хороша собой, однако крупная кость не позволяла назвать ее изящной, а властная манера держаться не позволяла назвать ее красивой. Но тем не менее она, безусловно, была яркой женщиной, она обращала на себя внимание. Почему-то фотокамеры, и даже видеокамеры — возможно, самые недоброжелательные объективы и камеры из всех, когда-либо созданных человеком, — подчеркивали ее высокие скулы и широко расставленные глаза цвета топаза. При росте пять футов и шесть дюймов в ней было 125 фунтов[2] веса, ее кожа цвета слоновой кости слегка блестела, светлые волосы спадали на плечи. Часто она закалывала их сзади большой голубой заколкой. Золотые клипсы в форме улитки и массивное золотое ожерелье смягчали строгость ее неизменного темно-синего костюма и белой шелковой блузки.
«Интересно, — думал Джед Савитт, — как она будет выглядеть раздетой, с распущенными волосами? Насаженная на две бейсбольные биты?»
— Прежде чем мы продолжим, давайте уточним некоторые моменты, — голос Стефани звучал сухо, по-деловому. — Я не напрашивалась на этот визит. Ваш адвокат позвонил нам и предложил мне эксклюзивное интервью. Вы видите эту дверь?
Она указала на дверь. Джед кивнул.
— Либо вы ведете себя прилично, либо мы со съемочной группой выходим прямо через эту дверь и на этом все закончится. Чао, беби. Это понятно? Выбор за вами. Что вы ответите?
Губы Савитта искривились в ухмылке, взгляд же оставался по-прежнему мертвым.
— Вы знаете, вы крутая женщина, — сказал он с восхищением. — Вы точно раньше не были тюремной надзирательницей?
Стефани отодвинула стул.
— Ну ладно, ладно. — Самый знаменитый убийца Америки махнул рукой в сторону Расти Шварца и Роба Манелли. — Скажи им, чтобы включили камеру.
Шварц и Манелли вопросительно посмотрели на Стефани.
— Хорошо, ребята, — кивнула она, — вы слышали его слова. Начнем с того момента, где мы остановились.
Щелкнув, софиты наполнили комнату белым светом, зажужжала видеокамера.
Стефани положила ногу на ногу и продолжила интервью.
— Итак, Джед, до приведения приговора в исполнение остался один час. Хотели бы вы перед смертью сказать что-нибудь семьям ваших жертв?
Он улыбнулся.
— Стефани, — он фамильярно, как это принято на телевидении, обратился к ней по имени, — это не были мои жертвы. Как вы знаете, меня обвинили в… э… да, преступлениях. Но я не признал этих обвинений.
— То есть вы утверждаете, что вы не совершили двадцать восемь убийств?
— Именно это я утверждаю вот уже семь лет, но никто не желает слушать. — Он улыбнулся в камеру, обнажив два ряда очень белых и очень ровных зубов.
— Испытываете ли вы враждебность по отношению к обществу в связи с вашим приговором?
— Враждебность? — Он быстро моргнул. — Почему я должен испытывать враждебность?
— Если вы невиновны, как вы утверждаете…
Он пожал плечами.
— Да вся жизнь — это тот же хренов приговор. Но на ваш вопрос я могу ответить так: нет, я не сержусь. Вы неправильно все понимаете. Вовсе не общество хочет посадить меня на электрический стул, Стефани. Это идиот прокурор и идиоты судьи. Не говоря уже обо всех этих обманутых родственниках, которые жаждут крови — все равно чьей.
— В таком случае вы полагаете, что присяжные были несправедливы по отношению к вам?
— Присяжные? А кто они, эти присяжные? — Он презрительно фыркнул. — Почтовые работники? Домохозяйки? — в голосе послышалось омерзение.
Стефани знала, что в свете мощных софитов, направленных прямо на него, его глаза станут похожими на головки серебряных булавок.
— Может быть, вы мой присяжный заседатель, Стефани?
Ну вот, опять началось! Возьми себя в руки. Задавай вопросы. Ну хорошо, крутой мужик. Посмотрим, как ты проглотишь этот вопрос.
— Скажите, Джед, — она говорила подчеркнуто ровным, спокойным тоном. — Вы боитесь смерти?
Он, не отводя глаз от Стефани, продолжал улыбаться.
— Я бы солгал, если бы сказал, что нет. Видите ли, Стефани, мы все боимся смерти. Покажите мне мужчину или женщину, которые не хотели бы жить вечно, и я покажу вам обманщика. — Он помолчал. — А разве вы не хотите жить вечно, Стефани? — Его голос понизился до чуть слышного шепота.
Она почувствовала, что у нее зашевелились волосы на голове.
Казалось, повисшая в камере тишина гудела, и негромкий телефонный звонок прозвучал в ней взрывом бомбы. Все вздрогнули и уставились на аппарат — кроме Стефани. Ее глаза были прикованы к Джеду.
«Он надеется, что это звонит губернатор штата с известием об отсрочке», — подумала она.
Начальник тюрьмы, высокий, крепко сложенный человек, с волосами цвета «перец с солью», после второго звонка поднял трубку.
— Смотритель Вудс у телефона. — Какое-то время он слушал, затем рявкнул: — Черт побери! Переведите звонок на линию один-шесть. И, Христа ради, не занимайте больше эту чертову линию! — Он сердито бросил трубку.
Стефани продолжала смотреть в глаза Савитту. Она видела, что надежда, зажегшаяся было в них, угасла, подобно свету выключенной лампочки.
— Это вам звонили, мисс Мерлин, — раздался голос начальника тюрьмы.
Она повернулась к Вудсу.
— Кто это был?
— У меня не было времени спросить: нам нужно держать эту линию свободной для связи с губернатором или Верховным Судом. Если вы хотите ответить, звонок переведен туда, в комнату прессы. — Он кивнул в сторону стальной двери.
Она взглянула на продюсера.
— Тед, послушай, пожалуйста, кто это.
— Есть! — Тед Уарвик шутливо отдал честь. Когда охранник отпер и приоткрыл дверь, до Стефани донесся гул голосов. Дверь быстро захлопнулась, и в комнате снова повисла тишина.
Стефани с задумчивым видом сложила руки на столе.
— Итак, Джед. На суде выяснилось, что вы действовали под семью вымышленными именами.
Он улыбнулся и покачал головой.
— Вы хотите сказать, что прокурор заявил, что у меня были семь вымышленных имен. Есть некоторая разница.
— Но они представили доказательства! Водительские удостоверения и паспорта с вашими фотографиями на них…
— Ну, Стефани… — Он выглядел разочарованным. — А я-то думал, что вы умная девочка!
— Но права и паспорта не были подделками. Они действительно принадлежали Маккою. И на них были отпечатки ваших пальцев. Как вы это объясните?
Он пожал плечами.
— Джед, — вздохнула Стефани, — это не для протокола. Хорошо?
— Да, Стефани? — Он пристально смотрел на нее.
— Почему вы попросили меня приехать и взять у вас интервью? Ваш юрист заявил в прессе, что вы не будете давать никаких интервью.
— Да, но разве кто-нибудь его услышал? Вы их видели, когда шли сюда, Стефани. Вы слышали их только что. — Он указал рукой на дверь, через которую вышел Тед Уарвик. — Комната прессы полна голодных зверей, которых разъяряет запах крови. Вы знаете, сколько там репортеров, Стефани? Больше ста пятидесяти. И все ждут, чтобы увидеть, как я умру. — Он хихикнул. — Похоже, смерть — самое интересное в жизни людей.
— Может быть. Но вы все-таки не ответили на мой вопрос. Почему я? Ведь они все стояли здесь наготове. Вы могли выбрать известнейших. «Нью-Йорк таймс» или «Шестьдесят минут». Даже «Хорошенькое дельце», если вас привлекает это направление.
Он слегка наклонился вперед, сложил руки на столе и взглянул на нее.
— Я очень давно хотел с вами познакомиться, Стефани. Можете назвать это последней волей умирающего. Знаете, как безнадежно больные дети, которые перед смертью просят что-нибудь, и тогда их ведут в Диснейленд или к их постели приходит знаменитый спортсмен?
Стефани кивнула.
— Ну что ж, вы помогли моей мечте сбыться. Вы, Стефани Мерлин, мой Диснейленд, мой спортсмен!
Он придвинулся еще ближе. В улыбке обнажились острые, как у зверя, резцы. Он закрыл микрофон рукой, чтобы его слова не были записаны на магнитофон.
— Что бы вы сказали, если бы я сообщил вам, что я смотрел вашу программу более двух лет, как фанатик? И не потому, что она такая хорошая. А потому что вы… отвечаете моему идеалу женщины!
