— Последний раз мир выглядел так в момент своего создания.
Церковь Святого Духа, Копенгаген
— Держите, вы это заслужили, — сказал священник, ставя стакан на стол перед Нильсом и наливая себе. — Смерть была совсем близко.
Золотистый алкоголь растаял у Нильса во рту, жидкость в стакане, который он отодвинул от себя, немного порозовела: у него изо рта шла кровь. Но зубы целы и нос не сломан.
— Вы бы заглянули в травмпункт по дороге, — сказал Розенберг с деланым спокойствием.
Нильс знал этот классический тип реакции человека, который только что избежал смертельной опасности. Жертва или полностью теряет человеческий облик и даже не старается этого скрыть, или же наоборот делает вид, что «ну Господи, какие пустяки, сейчас все пройдет». Последнее особенно свойственно мужчинам.
Нильс ничего не ответил. У него ныли челюсть и одна скула, болело колено и пульс никак не хотел успокаиваться.
Кабинет Розенберга являл собой странный гибрид переговорной и гостиной с фрагментами детского сада: в углу стоял ящик с погремушками и деталями от «Лего». Полка за спиной Розенберга провисла под тяжестью черных книг в кожаных переплетах.
— Почему он выбрал именно вас? — Нильс только сейчас обнаружил, что думает вслух.
Розенберг пожал плечами.
— Как он находит жертв? Или находил.
— Может быть, это случайность? — спросил священник, осушая свой стакан и тут же наливая себе новую порцию.
— Нет, в это я не верю.
— Еще?
Нильс накрыл ладонью свой стакан, изучающе глядя на священника. Он врет. Нильс только не знал, о чем именно.
— Я этого не понимаю, — из-за побоев Нильс говорил в нос, но был полон решимости выжать из священника правду. — У меня нет никаких идей, зачем сумасшедший объезжает земной шар, убивая хороших людей.
— Бросьте, — перебил его Розенберг. — Какой я к черту хороший.
Нильс пропустил это мимо ушей.
— Но в одном я уверен: это не случайность. А как раз наоборот! — Он поймал взгляд Розенберга и удерживал его. — Выбор пал именно на вас, вы должны были умереть сегодня. Конкретно вы, как и в случае со всеми остальными. Я должен просто понять, почему.
Нильс встал и подошел к окну. Кабинет располагался на втором этаже. Белое снежное одеяло словно в утешение покрыло улицу, все крыши, все машины, все скамейки. Внизу работала целая команда полицейских. Двое из них стояли на посту рядом с машиной, на заднем сиденье которой сидел Абдул Хади. Обе его руки были пристегнуты наручниками к железному кольцу в полу. Все, ни шагу дальше. Сотрудники спецслужб уже проинформировали Нильса и Розенберга, что те не имеют права говорить о случившемся. Закон о терроризме. Текущие расследования, предупреждение новых атак и так далее. Нильс прекрасно понимал, что об этом деле нигде не будет упомянуто ни единым словом, об этом не напишут газеты: такого никогда не случалось. Информация осядет в самых надежных национальных тайниках, куда нет доступа даже у премьер-министра. Нильс был знаком с новым законом о терроризме. Этот закон вбивал клин между знанием и информацией — с одной стороны, и неинформированным населением — с другой. Цензура в чистом виде.
Когда Нильс снова повернулся, лицо Розенберга словно затуманилось. Плечи чуть приподнялись. Реакция, подумал Нильс, вот она наконец, сейчас он сломается. До него начало доходить, что еще пара мгновений — и какой-то псих выпустил бы ему кишки. Теперь он уязвим.
— У вас есть семья? Кто-то сможет побыть с вами сегодня вечером? — спросил Нильс.
Священник молчал.
— Я, конечно, позабочусь о том, чтобы вы могли поговорить с психологом — если хотите.
Розенберг только кивнул. Повисла неловкая пауза. Нильс чувствовал, как Розенбергу хочется заговорить. Во всем признаться.
— Ну, звоните, если…
— Это не тот, кого вы ищете.
Нильс не шевелился. Ну вот, наконец.
— Вы поймали не того, кого ищете. — Розенберг говорил глубоким и каким-то далеким голосом, словно не сидел сейчас перед Нильсом, а находился где-то в другом месте.
— Что вы имеете в виду?
Тишина.
— Что вы имеете в виду? Почему это не тот, кого я ищу? Он же пытался вас убить.
— Это не он.
— Вы его знаете?
Розенберг нерешительно помолчал, потом кивнул. Нильс снова сел на свое место.
Институт Нильса Бора, Копенгаген
Физическая боль — всегда хороший знак для ученого. Знак того, что он слишком долго просидел, не меняя положения, слишком мало ел и ничего не пил: знак, что он забыл обо всем, предчувствуя прорыв. Некоторые исследователи-мужчины называют такую боль «схватками открытия». Ханна не обращала внимания на ноющую спину и урчание в животе, вводя в поисковую строку адрес http://en.wikipedia.org/wiki/File: Pangea_animation_03.gif.
Она как зачарованная наблюдала за коротким анимационным клипом о расколе континентов. Они как будто расплывались в разные стороны: Северная и Южная Америки, Азия. Она снова посмотрела на свои записки. Как красиво! Так просто, так очевидно.
* * *
— Ханна? Это ты? — Секретарша подняла удивленный взгляд от монитора, когда Ханна вошла в кабинет.
— Можно я позвоню с твоего телефона?
— Как дела? Ты уже сто лет к нам не заходила.
— Мой мобильный остался в моем старом кабинете, — перебила Ханна, глядя на секретаршу — Сольвей?
— Как дела, Ханна?
— Мне нужно позвонить, это очень важно.
Ханна сняла трубку и достала визитку Нильса. Сольвей улыбалась за ее спиной, покачивая головой.
— Нильс, привет, это я, перезвони мне, как только сможешь, я поняла кое-что совершенно невероятное. Тут… в общем… это так красиво, вся эта закономерность. Я знаю, где были совершены остальные убийства. — Она положила трубку и посмотрела на секретаршу. — Дело в том, что по всему миру совершена серия убийств, и я работаю сейчас вместе с полицейским, который ищет… — она запнулась.
— Ищет что?
— И я сейчас пыталась отыскать во всем этом закономерность, и, кажется, мне это удалось.
— Я в этом не сомневаюсь.
— У тебя все хорошо, Сольвей? У тебя же болел муж.
— У него был рак, да. Он выздоровел. Ходит на проверки, конечно, но, похоже, все уже позади. А ты?
— Густав уехал.
— Очень жаль, правда. Я в последний раз видела его здесь где-то год назад. Он заезжал за Фродином, они собирались в Женеву.
Ханна взглянула на Сольвей и подумала, что та всегда ей нравилась. Такая общая мама всего института. Сольвей поднялась с места, спокойно подошла к Ханне и обняла ее.
— Очень рада снова тебя видеть, Ханна. Я никогда не понимала ничегошеньки из того, что происходит у тебя в голове, но ты мне всегда нравилась. Звони, если тебе что-то понадобится.
Ханна кивнула и вышла из кабинета.
Церковь Святого Духа, Копенгаген
На этот раз Нильс не стал накрывать свой стакан ладонью, и священник налил ему новую порцию.
— Его звали Халед Хади. Брат Абдула Хади.
Розенберг замолчал в нерешительности. Перед Нильсом сидел теперь совсем другой человек: от улыбки во взгляде и общей детскости ничего не осталось. Голос тоже стал глубже, он как будто надеялся поднять на поверхность некую добытую правду.
— Те фотографии в церковном подвале, помните?
— Беженцев, которых вы укрывали?
— Вы все правильно тогда поняли, их действительно было больше двенадцати.
Нильс кивнул.
— Их было четырнадцать.
Нильс не протестовал против его частых пауз, наоборот, опыт работы на интервью и допросах научил его ценить паузы. Именно в паузах подбирались приметные словечки. К этому моменту все стандартные ответы и заученные реплики уже заканчиваются.
Священник отодвинул стул назад и сделал глубокий вдох.
— Как вы знаете, я неоднократно использовал церковь для того, чтобы укрывать тут беженцев, которым власти отказали в этом статусе. «Укрывать», может быть, не совсем правильное слово, все ведь знали о том, что они тут. Я использовал церковь как платформу, как фундамент, стоя на котором я хотел заставить пересматривать дела отказников. Особенно однажды это имело большой успех.
— Тогда был принят частный закон.
— Да, именно. После множества статей в прессе был принят частный закон, который позволял тем двенадцати остаться в стране. Я до сих пор поддерживаю отношения с большинством из них, один из них теперь мой парикмахер. — Нильс взглянул на его небогатый волосяной покров, и священник улыбнулся. — Остальные обустраивались тут с переменным успехом. Парочка переехала в Швецию. Трое сидели в тюрьме. Один из них, молодой суданец, стал профессиональным футболистом.
— А еще двое?
— Да. Были еще двое.
Священник снова нерешительно замолчал. Нильс понимал, что эту историю он рассказывает впервые.
