Нильс заметил его в последний момент. Абдул Хади бросился на него, но ему не удалось сбить Нильса с ног. Тогда он с силой врезал Нильсу в солнечное сплетение — и еще раз, и еще. Рвота. Хади обошел Нильса кругом, схватил его за горло и сжал. Глаза Нильса налились слезами, он не мог вдохнуть. Вдруг Абдул Хади ослабил хватку, и Нильс начал ловить ртом воздух. Он попытался встать, но тут его снова прижали к полу.
Нильс не успел понять, как это произошло, но к его виску приставили пистолет, и он услышал звук закрывающихся наручников.
— Отпустите его! — сказал кто-то. — Это наш.
Пистолет исчез.
— Где он?
Нильс улавливал только обрывки предложений, но мало-помалу начал понимать, что перед ним ребята из спецслужб. Среди них было и несколько обычных полицейских, один из которых помог Нильсу подняться и извинился перед ним. Кто-то крикнул:
— Эй, что он делает?!
Нильс поднял взгляд. Абдул Хади вскарабкался на решетку, тянувшуюся вокруг всей смотровой площадки, и сидел теперь на самом краю, готовясь спрыгнуть вниз.
Они с Нильсом столкнулись взглядами. Только теперь оба по-настоящему посмотрели друг на друга.
Хади переводил взгляд с Нильса на пропасть и обратно. Он пришел, чтобы умереть, в его глазах не было ни намека на страх. Он пробормотал несколько слов на своем языке, Нильсу показалось, что это молитва. Потом он снова посмотрела на Нильса:
— Why did you not shoot?[64]
Нильс подошел поближе к решетке и ответил:
— I cannot.[65]
Абдул Хади пододвинулся еще ближе к краю.
Больница Фатебенефрателли, Венеция
Прежде чем надеть перчатки, сестра Магдалина постояла в коридоре хосписа, прислушиваясь. Все было спокойно, никто из неизлечимо больных не стонал. Каждый раз, когда ей нужно было уходить, она чувствовала угрызения совести, так что другим сестрам частенько приходилось выпроваживать ее чуть ли не силой. Сегодняшний день не стал исключением, наоборот, сегодня уйти было даже сложнее, чем обычно. Напоследок она решила еще разок заглянуть к госпоже Барбара. Та вскинула голову, как только услышала, что кто-то открывает дверь.
— Вы уходите, сестра?
Магдалина успокаивающе улыбнулась, поставила сумку на пол и сняла перчатки.
— Я освободилась, но я никуда не спешу.
— Я так боюсь.
— Не нужно бояться. Смерть — это всего лишь конец нашей земной жизни.
— Да не смерти! — раздраженно ответила госпожа Барбара. — Я не боюсь смерти.
Госпожу Барбара нелегко было любить, Магдалина уже привыкла к этой мысли, и то, что в их общении иногда бывали суточные перерывы, немного облегчало задачу.
— Чего же вы тогда боитесь?
— Что его не успеют предупредить. Или что он забудет о том, что его предупреждали.
— Вы имеете в виду предупредить о восьмидесяти центах?
— Да.
— Вы по-прежнему не знаете, что именно стоит восемьдесят центов?
Госпожа Барбара не услышала последнего вопроса.
— Здесь где-то есть моя сумка?
— Есть, вот она.
— Возьмите мой кошелек и вложите мне в руку восемьдесят центов. Так я буду уверена, что не забуду его предупредить.
Магдалина вытащила кошелек. В нем не набралось восьмидесяти центов мелочью, поэтому она доложила немного собственных денег.
— Вот, возьмите, — сказала она, вкладывая в руку старушки три монеты. Костлявая ладонь решительно сжалась.
— Теперь я не забуду об этом, когда мой сын придет вечером. Он же придет вечером?
— Я не знаю. Он может быть на дежурстве.
— На ночном дежурстве? Тогда он придет только завтра утром. Но теперь у меня есть монеты, так что я все равно не забуду.
— Я тоже буду об этом помнить, — сказала Магдалина, гладя старушку по сухим седым волосам. — Обязательно.
Какое-то мгновение госпожа Барбара выглядела очень довольной. Магдалина была уверена, что она проживет еще несколько недель. Большинству, как это ни странно, удается пережить праздник. Может быть потому, что они так стремятся прожить свое последнее Рождество.
Сестра Магдалина выключила свет. Госпожа Барбара прижимала к груди руку с зажатыми в ней восьмьюдесятью центами.
Круглая башня, Копенгаген
Абдул Хади стоял у самого края крыши этого странного здания. Как он тут очутился? Датские полицейские спорили о чем-то по ту сторону решетки, один из них указывал на него пистолетом. Он не мог разобрать ни слова из их шепота.
Абдул Хади собрал в кулак всю волю. Все, пора с этим покончить. Он так и не добился той справедливости, за которой пришел. Почему Аллах отвернулся от него? Тот самый полицейский, которому не единожды выпадал шанс его пристрелить, вскарабкался по решетке наверх и подошел к нему. Он был весь избит, как и сам Хади. Кажется, он даже улыбался.
— I will jump,[66] — сказал Хади.
Полицейский поднял руки в воздух, чтобы Хади видел, что он безоружен.
— No gun.[67]
Хади посмотрел вниз, на улицу, и понял вдруг, что ему совсем не хочется увлекать кого-то еще с собою в смерть. Раньше ему было наплевать, но отсюда, сверху, все выглядели такими невинными. Если прыгнуть чуть левее, он никого не заденет.
— One question![68] — сказал полицейский.
Абдул Хади посмотрел на него.
— Do you have a family?
— I did this for my family.[69]
Полицейский смотрел на него непонимающе.
— Anyone you want me to call? — спросил он. — Remember: I am the last person to see you alive.[70]
Абдул Хади отодвинулся подальше от полицейского. Что еще за идиотские вопросы.
— Your last message. What is it?[71]
Последнее слово? Абдул Хади задумался. Он думал о прощении. Ему хотелось попросить прощения у своей сестры — за то, что она не стала старше, за то, что все годы безраздельно достались ему — это было несправедливо. И еще ему хотелось попросить прощения у старшего брата — за то, что Хади так и не смог отомстить за его смерть. Брат всего лишь искал жизни побогаче, он не сделал ничего плохого. Как и сестра. Она тоже ни в чем не была виновата. Как же четко он видел сейчас перед собой ее лицо! Брат и сестра ждут его, готовятся встречать, в этом он был уверен и радовался, предвкушая новую встречу с ними.
Полицейский снова придвинулся поближе и прошептал Хади:
— I wonʼt close ту eyes. Do you hear me? — Он потянулся к Хади. — I am your last witness.[72]
В эту секунду Абдул Хади должен был спрыгнуть. В эту самую секунду. Он поднял глаза к небу, к своему Создателю, к стоящим в ожидании мертвым родственникам. На мгновение ему показалось, что небо движется ему навстречу. Потом небо приземлилось, сначала на датского полицейского, потом на Хади, потом устремилось дальше, на улицу под ними. Миллионы осколков белого неба, танцующих по кругу. Люди на улице смотрели наверх, дети ликовали. Абдул Хади слышал высокий щелчок, с которым наручники решительно сомкнулись вокруг его запястий.
Институт Нильса Бора, Копенгаген
Старый деревянный пол трещал и громыхал под тяжестью самого большого институтского глобуса, который катился по коридору Благодаря его размерам Ханне не нужно было даже наклоняться, чтобы подталкивать его вперед, она просто шла за ним, как за громоздкой детской коляской. Глобус врезался в дверной косяк, отбив от него щепку, и вынудил двух молодых ученых, возвращающихся с обеда, отпрыгнуть в сторону, чтобы их не переехало.
— Эй, у тебя права-то на управление им есть? — спросил один из них, смеясь.
— Мне просто нужно кое-что измерить, — ответила Ханна, не замедляя шаг.
Она слышала, как один из них прошептал другому, что она немного чокнутая:
— Это Ханна Лунд. Когда-то она была одной из лучших, но потом… потом с ней что-то случилось.
— А что она здесь делает?
Остаток разговора потонул в шуме катящегося глобуса. Ханна завернула за угол и направилась к аудитории. На мгновение она испугалась, что глобус просто не пройдет в дверь, но проем оказался достаточно широким. Она вытащила из кармана рулон фольги, найденный в маленькой кухоньке при столовой, и принялась оборачивать планету в фольгу, работая целеустремленно и быстро. Потом она приклеила на обернутый фольгой глобус вырезанные континенты — однако не на те места, на которых они обычно располагаются, а собрав вокруг Южного полюса, — и воткнула булавки, которые складывались теперь в совсем иной, чем раньше, узор. Она долго стояла молча, разглядывая Землю, прежде чем сказала вслух:
— Последний раз мир выглядел так в момент своего создания.
Церковь Святого Духа, Копенгаген
