— Твой дед во время войны, случайно, в карателях не служил? — спросил Ващенка Мельничука, когда тот белый, как смерть, доплелся до вертолёта. Иван, не поняв вопроса, пробормотал:
— Он дёргался… Я хотел в голову, а попал в лицо…
— Ладно, — оборвал его брезгливо Иванов, — сядь, успокойся.
Он испытывал отвращение к Мельничуку, но, видел, как тому плохо.
Четвертого спецназовцы прикончили без осложнений. Стрелял сам майор.
Когда взлетели, Иванов поинтересовался у сидевшего молча Быстрова:
— А что будет с трупами?
Тот показал пальцем вниз, на расположение воинской части:
— Это их проблема.
После того случая Мельничук несколько дней молчал. Иванов понимал, что стрелять в людей нелегко, даже когда не видишь их глаз и их предсмертных мучений. А тут такое. Любая война — это, прежде всего, убийство. Но впервые стрелять в человека непросто. Дальше мало кому это нравится. Но даже имеющий опыт Быстров, как заметил Александр, делал это без большого энтузиазма.
Но в тот день Иванову не было жалко убитых наёмников. А вот убитых собак было жаль.
Следующую посадку совершили в расположении одной из частей внутренних войск на границе с Ингушетией. Всё это время экипаж молчал. Снова заговорили только перед посадкой.
С Быстровым ушёл офицер, присоединившийся к ним ещё в первом пункте посадки. Спецназовцы стали заниматься пленными: они выводили их по одному из вертолёта, не развязывая глаз, а развязав только руки, разрешали тут же оправиться. Потом снова связывали и укладывали лицом вниз на землю под палящие лучи безжалостного солнца. За время полёта ни одному из пленных не предложили воды. Поэтому Иванов, подав Сергею фляжку, попросил напоить их.
Закончив процедуру с пленными, Сергей снова попросился в кабину. Они сидели вдвоём с Ивановым и молчали. У Сергея, видимо, кончились вопросы, а Иванову просто не хотелось с ним разговаривать. Спецназовец не выдержал первым:
— Не уважаешь?
Иванов не ответил.
— Приходится руки пачкать, — попробовал оправдаться Сергей. — Труднее всего стрелять в своих, в русских. А этих мусульманских фанатиков я бы всю жизнь давил своими руками. Ненавижу их. Это не люди. Они хуже зверей. Мы с ними ещё гуманно поступаем. А они нашим перед смертью языки, носы и уши вырезают, глаза выкалывают, животы вспарывают. Живым головы режут. Наших пацанов в плену кастрируют и педерастят. И самые жестокие — наёмники, такие вот, как эти. — Сергей показал в сторону лежащих на земле пленных. — Будь уверен, они тебе воды не предложат.
— Много наёмников у Дудаева? — спросил Иванов.
— По нашим данным, более пятидесяти процентов.
— Кто же им платит? И как они сюда попадают?
— Это мы и выясняем, — ответил Сергей. — Иногда такие матерые «гуси» попадаются — хоть в музей истории войн.
Иванов знал, что «серые гуси» — профессиональная кличка наёмников по всему миру. Ещё их называют «псами войны».
— Недавно, — продолжал рассказывать Сергей, — получили мы информацию о том, что наша пехота взяла живыми двух снайперш. Одна прибалтийка, а другая — русская. Редкая удача. Обычно их кончают на месте. Но там оказался наш представитель, он и отбил их. Мы сразу же на вертолёт — и в ту часть. Очень хотелось знать каналы вербовки. Прилетаем, а через них уже целую роту солдат пропустили. Избитые бабы, но ещё живые. Правда, прибалтийка уже концы отдавала, в основном без сознания была, а другая — русская оказалась покрепче. Девки-то совсем молодые, но каждая, говорят, по десятку наших ребят успела «уложить». Та, что в сознании, кроет всех матом, просит, чтобы её пристрелили. Откуда такая взялась, не говорит. Но увидела Быстрова и сникла. Слова больше от неё никто не слышал. Мы обеих загрузили в вертолёт и взлетели. В штабе нас ждали. А Быстров сидел чернее тучи. Тут подсел я к этой живучей и спрашиваю: «Много ли навоевала?». А эта стерва посмотрела на Быстрова и говорит: «Жалею, что мало пострелять удалось». После этих слов приказывает наш Витя открыть дверь и выкинуть обеих из летящего вертолёта. Ту, что была без сознания, выкинули первой. А русская вдруг нашего командира по имени назвала. Цепляется за нас и кричит: «Прости! Витя, прости! Дочь у меня!». О дочке что-то кричала до самых дверей. Тут я ей врезал под дых, она мешком и вывалилась. Сучка, о дочке вспомнила. А сколько русских матерей она осиротила? А наш командир потом несколько дней из запоя не выходил…
Сергей замолчал.
— Ты только Виктору не проговорись, что про это знаешь, — попросил Сергей.
Помолчав немного, добавил:
— Не любит он эту историю вспоминать.
— Саня, погляди-ка! — раздался с улицы голос Ващенки.
Быстров приближался в сопровождении очень симпатичной молодой женщины, одетой в джинсовый костюм и с фотокамерой на боку. Их никто не сопровождал. Завидев командира, спецназовцы стали загонять пленных в вертолёт.
— Запускай! — скомандовал Быстров, подходя к вертолёту.
Экипаж занял свои места, и винты закрутились. Взлетев, машина взял курс на Моздок.
Иванов выглянул в грузовую кабину через проём двери и посмотрел на сидящую рядом с Быстровым женщину.
— В твоём вкусе, — сообщил он Ващенке по переговорному устройству, кивнув головой в сторону пассажирки.
Тот только развёл руками:
— Красивая женщина — чужая женщина.
За время полёта Быстров ни разу не заглянул в пилотскую кабину. Поэтому Иванов задал вопрос уже на аэродроме:
— Кто эта милашка?
— Меньше будешь знать, крепче будешь спать, — грубо пошутил Быстров.
— Сам-то ты, нормально спишь? — поморщился Иванов.
— Ладно, — примирительно усмехнулся Быстров. — Журналистка из Франции. Проверим и отпустим.
— Ты и на французском можешь? — полушутя, поинтересовался Александр.
— Могу немного, — и Быстров выдал целый монолог на французском.
— Не перестаю тебе удивляться! — выразил Иванов своё восхищение.
— Ну всё. Наша машина идёт, — засуетился спецназовец. — Значит, договорились: завтра в десять часов мы должны оторвать колёса в воздух.
— О’кей! Фирма веников не вяжет, — охотно согласился вертолётчик.
К вертолету подъехал зелёный «ГАЗ-66» с металлической будкой и с решёткой на окошке. Спецназовцы стали переносить свой груз из вертолёта в автомобиль. После пленных, подсадив в будку женщину, они забрались туда сами и захлопнули дверь. Быстров, помахав экипажу рукой «пока», занял место в кабине, и машина уехала. А Иванов вдруг почувствовал страшную усталость.
— Мужики, — обратился он к экипажу, — я вздремну в вертолёте. Как появятся оружейники — разбудите. Блоки будем вместе вешать.
Он лёг на откидную лавку в грузовой кабине и, стараясь забыть всё произошедшее днём, стал думать о Наташе. И не заметил, как задремал.
Проснулся он, когда работы по подвеске блоков шли в самом разгаре.
— Почему не разбудили? — подключаясь к работе, поинтересовался Иванов у Ващенки.
— Тут дел-то на пять минут. Отдыхал бы.
— Я что, барышня? — проворчал Иванов. — Помоги, заботливый ты мой.
Иванов схватился за переднюю часть тяжёлого блока и почувствовал, как после тренировки со спецназовцем болят руки и ноги.
Когда после окончания работ экипаж шёл по бетонной дорожке от стоянки вертолётов, заныл Мельничук:
— Командир, надо выпить. Мне необходимо снять стресс.
Хотя Иванов и понимал причину его стресса, но разговаривать с ним ему не хотелось. Поэтому ответил коротко:
— Сегодня нельзя.
— Но у меня всё нутро трясётся. Надо нервы успокоить, — продолжал канючить Иван.
— Так тебе и надо! — встрял Ващенка. — Тоже мне, Малюта Скуратов на общественных началах выискался. Мюллер хренов…
— Командир, он обзывается, — чуть не плакал борттехник.
— Заткнитесь оба, — Иванова Мельничук стал раздражать, поэтому, обращаясь к нему, он разрешил:
— Сегодня не больше ста пятидесяти граммов. Мы с Андреем не пьём. Я обещал Быстрову, что завтра экипаж будет трезвым.
— Спасибо, командир, — обрадовался Мельничук. — Так, я в магазин?
— Иди, — разрешил Иванов.
— Командир, я к Марине хочу, — после того, как убежал борттехник, заныл Ващенка.
— Потерпишь. Завтра задание сложное. Ещё проспишь.
— Ну пожалуйста, — не отставал Ващенка. — Не просплю. Ну отпусти.
— Ладно, — согласился Иванов. — Пойдёшь, если будешь себя хорошо вести.
— А это как?
— Меня с собой возьмешь.
— Ну, это с превеликим удовольствием! — обрадовался Ващенка. — Девчонки о тебе спрашивают.
— Да, Иринка меня как-то приглашала… — начал почему-то оправдываться Иванов.
— Я всё понимаю, — перебил Ващенка, серьёзно посмотрев на него.
Ещё не пробило семнадцати часов, а Иванов с Ващенкой уже шли по городу.
