Они медлили. Громко свистнув сквозь зубы, я сделала вид, что подзываю собак.
Тот, что держал второй фонарь, вздрогнул и проговорил неожиданно тонким голосом:
— На вашем месте я бы этого не делал.
Открылась дверь. Свет фонарей метнулся на противоположную сторону, и я увидела фигуру Джесси. Он был вне себя от злости.
Человек с первым фонарем повторил.
— Департамент охраны природы!
— Рейнджер Рик, я знаю, кто вы такой. Убирайтесь отсюда!
Джесси уже подъехал ко мне, загородив от света. Я начала одеваться.
— К нам поступило заявление о том, что вы занимаетесь контрабандой животных. Мы здесь, чтобы проверить…
— Без санкции ничего не выйдет. Прочь с моей территории.
— Мы увидели женщину…
Подняв голову из-за плеча Джесси, я посмотрела на говорившего:
— И подумали, что я прячу хорьков? Интересно где, глупенький?
— Я…
— Валите отсюда. Возвращайтесь обратно в Йеллоустоунский парк.
Затем, после того как Джесси, хлопнув перед незваными гостями дверью, обозвал их задницами и крысоголовыми хреноловами, он остановился передо мной, посмотрел в глаза и рассмеялся:
— «Интересно где, глупенький?» Отлично держишься под огнем.
Льстец. Против воли я улыбнулась. Потом, лежа в постели рядом со мной, Джесси просто гладил ладонью мое бедро вверх и вниз. Большего и не требовалось.
Но утром в окружавшей нас атмосфере витал явственный дух конфликта. Стараясь не смотреть друг другу в глаза, мы не проронили ни слова. Возможно, есть такой физический закон — закон сохранения ненависти. Она никуда не уходит и не рассеивается полностью. Помалу отравляя существование, злость переходит на окружающий вас фон.
Отправляясь на судебное заседание, по пути к выходу Джесси заговорил с Люком. Он негромко проговорил, стоя в широком дверном проеме:
— Прошлым вечером я высказал то, чего говорить не следовало. У адвокатов большие рты, и они часто задевают чувства людей. Мне действительно стыдно за то, что я сказал вчера вечером. — Переминаясь с ноги на ногу, Люк напряженно разглядывал красный галстук Джесси. — Мне известно, как сильно ты любишь папу. И я знаю, что он любит тебя больше всего на свете. Постараюсь сделать все, чтобы ему помочь. Все, что в моих силах. Так? — Люк едва заметно кивнул. — Так. Слушайся тетю Эван. И не ешь при ней конфеты, которые спрятаны в буфете.
Люк оживился:
— «Эм энд Эмс»?
— Да. А еще арахисовое печенье. Тсс… Она смотрит.
Джесси почувствовал мой взгляд. Я знала, о чем он подумал.
Пришлось согласиться: Люк принял извинения. Но Джесси не сказал о невиновности Брайана. Ни единого слова.
Утро я провела на телефоне, по очереди беседуя с адвокатом брата, учительницей Люка, с которой договорилась пропустить две недели занятий, и пытаясь вычислить местоположение путешествующих в Малакке родителей.
Рабочий план на неделю пришлось сверстать заново. Выпав из нормального жизненного процесса, я начинала нуждаться в средствах. Доходы от «Литиевого заката» в лучшем случае покрывали мои затраты на жвачку.
Затем я позвонила Эйхнерам — той семье, что ушла от «Оставшихся», — и договорилась встретиться с ними во второй половине дня. Кевин Эйхнер сообщил, что ни разу не встречался с Табитой, но я сказала, что это не имеет значения. Выложив на стол свои карты, я рассказала об аресте брата. На случай если это обстоятельство может помешать нашему разговору.
После короткого раздумья Эйхнер ответил:
— Нет, поговорим в любом случае.
Ники Винсент обещала мне присмотреть за Люком, и мы собирались встретиться с ней в зоопарке, после обеда. Качались пальмы, лаяли морские львы. Здесь царила атмосфера ненастоящего, картонного мира: небольшие пространства, где воспроизводилась естественная среда обитания, миниатюрная железная дорога. Но над всем этим висел бурый туман, а затянутое дымом небо напоминало фильм «Бегущий по лезвию».
Сама Ники выглядела по-королевски. В легком оранжевом платье она неторопливо ходила со своим огромным, выдающимся вперед животом, сверкая серебряными украшениями. Обняв Ники, я поинтересовалась ее самочувствием.
— Никогда не слышала, чтобы беременные взрывались, но начинаю думать о такой возможности. Если взорвусь, ты сразу услышишь, — пошутила она. — А как твои дела?
Я рассказала о своих противоречиях с Джесси и о том, как он усомнился в невиновности Брайана.
— Хочешь, чтобы я его отшлепала? — спросила Ники. — И добавила, покачав головой: — Не стоит тратить время на улаживание отношений между своим мужчиной и собственным братом. Заставь их бросить рогатки с горохом и поддержать друг друга.
— Пытаюсь, — вздохнула я.
— Вот что я тебе скажу: я отшлепаю обоих, пусть только Брайана отпустят.
Я пожала ее руку:
— Спасибо на добром слове.
Кевин и Алисия Эйхнер жили в Саммерланде — небольшом поселке у самого океана, с магазинами, ресторанами и множеством дочерна загорелых людей. Возле их опрятного бело-голубого бунгало стоял ухоженный пикап «Форд-Е250» с блестящим плотницким инструментом в кузове. Крыльцо с наклонным пандусом из многослойной фанеры украшали искусственные цветы в ящиках. Я вспомнила, что страдающая церебральным параличом дочь Эйхнеров нуждалась в инвалидной коляске.
Алисия Эйхнер оказалась такой же опрятной, как и ее жилище. Одетая в накрахмаленную до хруста розовую блузку и жатые джинсы, она напоминала мексиканку своим монументальным, как у бронзовой статуи, сложением. Портрет дополняли зачесанные вверх черные волосы и большой рот. Кевин Эйхнер — светловолосый обаятельный человек ростом шесть футов и четыре дюйма, с шикарными усами и широкой улыбкой. Кевин носил шорты и грубые ботинки, а на его шее болтались темные очки на шнурке. Как пояснил сам глава семейства, он работал плотником.
Усадив меня в скромной гостиной, Алисия налила всем по стакану газировки. Расположившиеся на диванчике хозяева казались немного напуганными. Потерев руку об руку, Алисия запинаясь проговорила:
— Начну с того, что, примкнув к «Оставшимся», мы еще не знали… — тут она поморщилась, стараясь подобрать верные слова, — не знали, что это секта. То есть мы в жизни не собирались следовать какому-либо культу. Сперва «Оставшиеся» показались нам настоящим большим объединением истинно верующих христиан.
В разговор вмешался Кевин:
— У них имелись свои четкие взгляды. И понятная каждому идея. Мы посчитали, что это шаг в правильном направлении.
— К тому же они проявляли такое внимание… Радовались всякий раз, когда мы появлялись на службах. Кстати, «Оставшиеся» сами пригласили нас вступить в их ряды.
— Как это?
— Предложение исходило от помощницы учителя в школе, куда ходила Карина, наша дочь.
Алисия сняла с полки фотографию в рамке. Карине, похожей на мать темноволосой большеротой девочке, было около тринадцати. Склонив голову, она смотрела в камеру, криво улыбаясь.
— Нас пригласила именно помощница учителя. По ее словам, «Оставшиеся» посвящали много времени детям и мы смогли бы отыскать там некий «ответ». К тому же Карина привязалась к Шилох.
— К Шилох? — переспросила я.
— Да, Шилох Килер. Настоящий маленький сержант, — сказал Кевин.
Алисия крепко сжала руки.
— Первые два месяца казалось, что мы обрели новый дом. Дом, который действительно наш собственный. Душевный подъем ощущался во всем, что они делали. А церковь занималась действительно добрыми делами. Например, Шенил Вайоминг помогала детям, сбежавшим из дому. — Об этом я ничего не знала. — Она ходила по приютам для бездомных и даже общалась с ними прямо на улицах, в основном с девочками. И это работало. Шенил приводила таких детей в церковь, давала им кров и пищу, обещала не рассказывать о них полиции…
— Или сутенерам, — добавил Кевин.
— Пусть так. Тем не менее она давала ощущение безопасности. Казалось, это так замечательно! Понятно, большая их часть возвращалась на улицу, но некоторые оставались. Глори Моффет, например.
— Особая кукла Шенил.
— Кев, это некрасиво, — одернула мужа Алисия.
Продолжая внимательно слушать, я откинулась на спинку кресла.
— Но через некоторое время все из ленилось.
Эйхнеры переглянулись, не зная, с чего начать. Рассказ с кислой ухмылкой продолжил Кевин:
— Пастор Пит оказался сильно двинутым насчет грязи. Считал, будто весь мир отравлен нечистотами.
Алисия пояснила:
— Он страдал фобией. Вы никогда не обращали внимания на его руки? Они всегда красные и воспаленные. Все из-за того, что он никогда не выходил на улицу, не вымыв руки двенадцать раз. А его проповеди? Там всегда микробы, микробы и еще раз микробы. Они и работа самого дьявола, и кара Господня. Потому-то Вайоминг заставлял протестовать на похоронах умерших от СПИДа. Он был одержимым.
