Джонсона совершенно не интересовало, как у меня дела в школе. Ему не было никакого дела ни до моих отметок, ни до группы поддержки, в которую меня все-таки записали, ни до того, как у меня складываются отношения с одноклассниками — Мок и другими. Иногда он заставлял надевать костюмчик, в котором мне приходилось дрыгаться на спортивных мероприятиях. Касаясь пальцами складок на голубой с золотом юбке, горько улыбался, словно говоря: «Вы в вашей школе только обезьянничаете — все повторяете за американцами, как там группы поддержки работают». Джонсон был абсолютно безразличен к японским девушкам. Вполне возможно, он и меня терпеть не мог, да и всю Японию — тоже.
Я жила у Джонсона — из его дома ходила в школу, возвращалась туда после уроков, ужинала и втайне от Масами ложилась с ним в постель. Странная жизнь — ни дочь, ни жена. Называя вещи своими именами, я — всего лишь дочка знакомых, с которой он вступил в связь, и у него не было необходимости изображать из себя отца. Конечно, Джонсон был аморальный тип. Он знал, чем я занимаюсь в школе, это ему нравилось, это его заводило. Не иначе собирался попользоваться мною сполна в обмен на половину платы за мое обучение. А это были немалые деньги.
— Расскажи мне о Кидзиме. О преподавателе.
Я устала и хотела спать. Но пьяные глазки Джонсона влажно поблескивали похотью. Похоже, за счет Кидзимы он рассчитывал получить новый заряд сексуального возбуждения. Впрочем, если каждую ночь рассказывать ему интересные истории, как Шехерезада, мне же лучше. Быстрее уснет. Однако придумывать небылицы — не мой конек. Вот сестра действительно спец по этой части. Я не представляла, как нужно рассказывать, чтобы привести его в возбуждение, и решила выложить все, как было. Перевернувшись на спину, я, запинаясь, начала:
— Это он принял меня в школу. Я пришла на собеседование, вошла в класс и увидела в аквариуме здоровую коричневую черепаху. Я только что прилетела, чуть живая от усталости. Тест написала плохо и думала, что провалилась и меня не примут. Настроение было хуже некуда. А тут эта черепаха. Еще в аквариуме жила улитка, ползала по стенкам. И вот черепаха вытянула шею, схватила улитку и сожрала. У меня на глазах. Кидзима-сэнсэй спросил у меня, знаю ли я, что это за черепаха. Я сказала: сухопутная. Оказалось, так и есть. Кидзима-сэнсэй остался доволен моим ответом — он ведь преподает биологию, и я ему понравилась.
Джонсон расхохотался, струйка бурбона потекла по подбородку.
— Ха-ха-ха! Какая разница, какая черепаха? Сухопутная, зеленая…
Он мог спросить: «А что это за квадратная штука на ножках? Стол? Правильно». И дорога для Юрико открыта.
Джонсон был уверен, что я дура, помешанная на сексе и не способная нормально учиться. То же самое думал сын Кидзимы, так же считала моя сестра. Обычно я не сержусь, когда люди поглядывают на меня свысока, но в тот момент у меня вдруг возникло желание осадить Джонсона. Потому что он испортил простыню — теперь она вся была в пятнах от пролитого бурбона. Мне, а не ему пришлось бы выслушивать за это упреки от Масами.
— Я назвала эту черепаху Марком, в честь тебя, — заявила я.
Джонсон недоуменно пожал плечами:
— Марк — скорее улитка. А черепаху назовем Юрико, в честь женщины, которая питается мужчинами. Теперь и этот Кидзима в твой аквариум попался.
Выпив, Джонсон становился язвительным, что, в общем-то, не было ему свойственно.
И все же я сумела сохранить в отношениях с ним необременительную легкость — именно потому, что не показывала своих чувств.
— Интересно, почему этот Кидзима к тебе не подъезжает? Подумаешь, преподаватель. Тебе-то какая разница?
— Но ведь его сын у меня вроде менеджера.
Джонсон покатился со смеху, закрывая большой ладонью рот, чтобы не было так слышно.
— Так вот оно в чем дело! Комедия, честное слово!
Смеяться тут было не над чем. Перейдя в школу высшей ступени, я стала часто встречаться с Кидзимой. Он вел в старших классах биологию. Всякий раз делал напряженное лицо и растерянно отвечал на мое «здравствуйте». Но за нарочитой серьезностью я чувствовала тепло.
В конце одиннадцатого класса произошло вот что. Как-то увидев меня, Кидзима энергично замахал мне руками. Он был, по обыкновению, в белой рубашке. Длинные пальцы, державшие учебник, перепачканы мелом.
— До меня дошли разговоры… Я хочу спросить. Надеюсь, ты скажешь, что это неправда.
— А что такое?
— О тебе ходят позорные слухи, — с горечью проговорил Кидзима. — Совершенно оскорбительные. Они подрывают твою репутацию. Дальше некуда. Я не могу поверить.
Почему Кидзима не хочет верить? Какими бы убедительными ни казались иногда слухи, они не могут передать, что в душе у человека, о котором их распускают. До души так просто не доберешься. Я поняла: слова Кидзимы ничего не значили — они лишь маскировали то, во что ему остро хотелось верить.
— Какие еще слухи?
Кидзима покривился и отвел взгляд. Маска отвращения, которая была на его лице, не шла ему — он был слишком добр по натуре. На секунду за этой маской мелькнул другой человек, совершенно незнакомый, чувственно-сексуальный. Он показался мне очень привлекательным.
— Я слышал, что ты спишь с нашими учениками и берешь за это деньги. Если это правда, тебя исключат из школы. Перед тем как разбираться с этим делом, я решил поговорить с тобой. Это неправда, надеюсь?
Я не знала, что ответить. Если все отрицать, вполне возможно, что в школе меня оставят. Но я уже по горло была сыта и группой поддержки, и всем нашим классом.
— Это правда. Никто меня не заставляет, мне это нравится. Еще и подзаработать можно. И что в этом такого?
Кидзима покраснел как рак и весь затрясся:
— Как это — что такого? А твоя душа?! Какая грязь! Разве так можно?
— Душа… Что ей сделается от проституции?
Услышав это слово, Кидзима окончательно вышел из себя. Голос его дрожал.
— Ты просто не замечаешь, что творится с душой!
— А вы, когда брали по пятьдесят тысяч за пару часов репетиторства, а потом всей семьей прокатились на Гавайи, о душе не думали? Это разве не позор, не пятно на ваше семейство?
Кидзима в изумлении уставился на меня. Откуда я могла это знать?
— Это действительно позор, но душа моя чиста.
— Почему же?
— Потому что это вознаграждение за труд. Я работал, тратил силы. Но я не торговал своим телом! Этого нельзя делать! Ни в коем случае! Ты родилась женщиной. Не выбирала этого, ничего для этого не делала. Просто родилась, и родилась красивой. Жить, пользуясь своей красотой, — значит губить свою душу!
— А я и не пользуюсь. Подрабатываю, как и вы.
— Ты не о том говоришь. То, чем ты занимаешься, глубоко ранит людей, тебя любящих. И они перестают тебя любить. Они не могут тебя любить.
Новая мысль. Мое тело принадлежит мне и никому другому. С какой стати человек, который меня любит, должен распоряжаться моим телом? Если любовь лишает свободы, без нее обойдемся.
— Не нуждаюсь я ни в чьей любви.
— Как можно говорить такие вещи?! Что ты за человек?!
Кидзима раздраженно посмотрел на испачканные мелом пальцы. Между бровями у него залегла глубокая морщина, приглаженные волосы растрепались, прядь упала на лоб.
Меня поразило, что Кидзима не желал моего тела. Похоже, ему хотелось понять, что у меня внутри. Он первый пожелал в этом разобраться, заглянуть в мое сердце, закрытое для всех.
— А вы не хотите меня купить?
Кидзима не отвечал. Наконец, подняв на меня взгляд, сказал просто:
— Нет. Я учитель, а ты ученица.
«Зачем же тогда ты, зная, что я такая тупая, взял меня в эту школу?» Я уже открыла рот, чтобы задать этот вопрос, и тут меня осенило. Этот человек хотел узнать то, чем до него никто не интересовался. Ни Карл, ни Джонсон. Внутренний мир стоявшей перед ним куклы.
Сердце мое на секунду остановилось: Кидзима меня любит. Я была тронута, взволнована. Но волнение — это не желание. Без желания я не существую. А если так, какой смысл заглядывать в будущее?
— Если вы меня не покупаете, вы мне тоже не нужны.
В один миг с лица Кидзимы сошли все краски.
— И потом, ваш сын… он у меня сутенером. Знаете об этом?
После долгого молчания Кидзима промолвил с тяжелым вздохом:
— Я не знал. Прости.
Он поклонился и зашагал к школьному зданию. Глядя ему в спину, я поняла, что теперь Кидзима может подвести под исключение и меня, и своего сына. Джонсону об этом я не сказала.
В мае, когда уже шли занятия в выпускном классе,[22] выходя из школьных ворот, я встретила младшего Кидзиму. Он сидел за рулем черного «пежо». Из-под его расстегнутого темно-синего форменного блейзера виднелась ярко-красная шелковая рубашка. На шее золотая цепь. Все это было куплено на деньги, которые я ему заработала. День рождения у Кидзимы был в апреле, он только что получил водительские права.
