– Зачем?
– Как много вопросов. Разве недостаточно, что я избавлю вас от меток?
Я покачала головой:
– Нет.
– Что вам за дело до того, что будет с другими вампирами?
– Никакого дела. Но прежде чем я дам вам власть над каждым вампиром округи, я хочу знать, что вы с этой властью намерены делать.
Он рассмеялся снова. На этот раз это был просто смех. Он постарался просто рассмеяться.
– Вы самый упрямый человек, которого я вижу за очень долгое время. Упрямые мне нравятся – они всегда доводят дело до конца.
– Ответьте на мой вопрос.
– Я думаю, что вампирам не подходит статус легальных граждан. Я хочу вернуть прежнее положение вещей.
– Зачем вам, чтобы на вампиров опять началась охота?
– Они слишком сильны, чтобы допустить их неконтролируемое распространение. Политической деятельностью и избирательными правами они подчинят себе человеческую расу куда быстрее, чем насилием.
Я вспомнила Церковь Вечной Жизни, самую быстрорастущую конфессию в стране.
– Допустим, вы правы. Как вы это остановите?
– Запретом для вампиров голосовать или принимать участие в любой политической деятельности.
– В городе есть еще один Мастер вампиров.
– Вы имеете в виду Малкольма, главу Церкви Вечной Жизни.
– Да.
– Я за ним понаблюдал. Он не сможет продолжать свой крестовый поход одиночки за легализацию вампиров. Я это запрещу и распущу его церковь. Разумеется, вы, как и я, видите в этой церкви самую большую опасность.
Верно. Но противно было подтверждать правоту Старого вампира. Почему-то это казалось неправильным. А он говорил:
– Сент-Луис – рассадник политически активных и предприимчивых вампиров. Это необходимо прекратить. Мы – хищники, мисс Блейк, и что бы мы ни делали, это не изменится. Надо вернуть те времена, когда на нас охотились, или человеческая раса обречена. Конечно, вы это понимаете.
Я это понимала. Я в это верила.
– А какое вам дело, если она и обречена? Вы же уже не часть человеческой расы.
– Мой долг как старейшего из живущих вампиров, мисс Блейк, держать нас под контролем. Эти новые права выходят из-под контроля, и это надо прекратить. Мы слишком сильны, чтобы дать нам такую свободу. У людей есть их право быть людьми. В прежние дни выживал сильнейший, умнейший или самый везучий. Люди – охотники на вампиров выпалывали глупых, беспечных, излишне жестоких. Мне страшно думать, что произойдет за несколько десятилетий без этой системы сдержек и противовесов.
Тут я была согласна всем сердцем: страшно подумать. Я была согласна со старейшим из виденных мной живых созданий. Он был прав. Так могу ли я выдать ему Жан-Клода? Должна ли я выдать ему Жан-Клода?
– Я с вами согласна, мистер Оливер, но выдать его я не могу. Не могу – и все. Не знаю почему, но не могу.
– Верность. Я восхищен. Подумайте над этим, мисс Блейк, но не слишком долго. Я должен как можно скорее провести свой план в жизнь.
Я кивнула:
– Понимаю. Я... я дам ответ через пару дней. Как мне с вами связаться?
– Ингер даст вам карточку с телефоном. С ним вы можете говорить как со мной.
Я повернулась к Ингеру, все еще стоящему у двери по стойке “смирно”.
– Вы – человек-слуга?
– Я имею эту честь.
Я только покачала головой.
– Теперь мне пора идти.
– Не переживайте, что вы не распознали в Ингере слугу. Это не метка, которая видна. Иначе как могли бы наши слуги быть нашими глазами, руками и ушами, если бы каждый видел, что они наши?
Это было разумно. Он много чего разумного сегодня сказал. Я встала. Он тоже встал и протянул мне руку.
– Простите, но я знаю, что прикосновение облегчает ментальные игры.
Его рука упала вниз.
– Мне не нужно прикосновение, чтобы играть с вами в игры, мисс Блейк.
Этот голос был чудесным, сияющим и ярким, как рождественское утро. У меня перехватило горло и глаза потеплели от выступивших слез. Вот блин! Блин!
Я попятилась к двери, и Ингер открыл ее. Они собирались меня просто выпустить. Он не собирался изнасиловать мое сознание и вытащить имя. Он действительно меня отпускал. Это лучше всего доказывало, что он из хороших парней. Потому что он мог выжать мой разум досуха. Но он меня отпускал.
Ингер закрыл за нами дверь – медленно и почтительно.
– Сколько ему лет? – спросила я.
– Вы не можете определить?
Я покачала головой.
– Сколько?
Ингер улыбнулся:
– Мне больше семисот лет. Когда я встретил мистера Оливера, он был древним.
– Ему больше тысячи лет.
– Почему вы так думаете?
– Я видела вампиршу, которой было чуть больше тысячи. Она была устрашающей, но такой силы в ней не было.
Он улыбнулся:
– Если вам интересно, сколько ему лет, вам придется у него самого спрашивать.
Я минуту смотрела в улыбающееся лицо Ингера и вдруг поняла, где я видела такое лицо, как у Оливера. В курсе антропологии в колледже. Там был рисунок в точности как его лицо. Реконструкция по черепу Homo erectus. Что давало Оливеру примерно миллион лет.
– Боже мой! – ахнула я.
– Что случилось, мисс Блейк?
Я затрясла головой:
– Не может ему быть столько.
– Сколько это – столько?
Я не хотела произносить этого вслух, будто тогда это стало бы правдой. Миллион лет. Сколько же силы набирает за это время вампир?
По коридору из глубины дома к нам шла женщина. Она покачивалась на босых ногах, и ногти на них были покрашены в тот же ярко-алый цвет, что и на руках. Подпоясанное платье было под цвет этого лака. Ноги у нее были длинные и бледные, но такой бледностью, которая может смениться загаром под хорошим солнышком. Волосы спускались ниже талии – густые и абсолютно черные. Прекрасная косметика и алые губы. Когда она мне улыбнулась, из-под губ показались клыки.
Но она не была вампиршей. Хрен его знает, кем она была, но я точно знаю, кем она не была.
Я посмотрела на Ингера. Нельзя сказать, чтобы ее появление его обрадовало.
– Разве нам не пора идти? – спросила я.
– Да, – ответил он. И попятился к входной двери, а я вслед за ним. И мы оба не отрывали глаз от клыкастой красавицы, скользившей к нам по коридору.
Она двигалась с текучей грацией, за которой почти невозможно было уследить. Так умеют двигаться оборотни, но и ликантропом она тоже не была.
Она обогнула Ингера и устремилась ко мне. Я бросила попытки казаться хладнокровной и побежала к двери, но она была слишком для меня быстра. Слишком быстра для любого человека.
Она схватила меня за правое предплечье. И вид у нее стал недоуменный. Она ощутила ножны у меня на руке, но явно не знала, что это. Очко в мою пользу.
– Кто ты такая?
Мой голос был ровным. Не испуганным. Крутой большой вампироборец. А то!
Она шире раскрыла рот, касаясь языком клыков. Они были длиннее, чем у вампира. В закрытый рот они явно не поместились бы.
– А куда они деваются, когда ты закрываешь рот? – спросила я.
Она мигнула, улыбка с ее лица сползла. Она коснулась клыков языком, и они сложились назад, к небу.
– Складные клыки, – сказала я. – Классно придумано.
Ее лицо было очень серьезно.
– Рада, что тебе понравилось представление, но ты еще далеко не все видела.
Клыки снова развернулись. Она раскрыла рот почти в зевке, и клыки блеснули в пробивающемся сквозь шторы солнечном свете.
– Мистер Оливер будет недоволен, что ты ей угрожала, – сказал он.
– Он сентиментальным становится от старости.
Ее пальцы впились в мою руку куда сильнее, чем позволяла предположить ее внешность.
Правая рука у меня была поймана, так что я не могла вытащить пистолет. То же самое относилось и к ножам. Наверное, надо прихватывать больше пистолетов.
– Да кто же ты, черт тебя побери?
Женщина зашипела на меня – резкий выдох, слишком сильный для человеческой глотки. Высунутый язык оказался раздвоен.
– Да кто же ты, черт тебя побери?
Она засмеялась, но как-то неправильно – наверное, из-за раздвоенного языка. Зрачки ее сузились в щелки, и радужки прямо у меня на глазах стали золотистыми.
Я дернула руку, но ее пальцы держали, как сталь. Тогда я бросилась на пол. Она опустилась вместе со мной, но руку не выпустила.
Я упала на левый бок, подобрала ноги и дала ей в коленную чашечку изо всей силы. Нога хрустнула. Она завопила и упала, но не отпустила руку.
С ее ногами что-то происходило. Казалось, они срастаются вместе, покрываются общей кожей. Я никогда ничего подобного не видела, и сейчас мне тоже не хотелось.
– Что это ты делаешь, Мелани?
Голос доносился сзади. Оливер стоял в коридоре рядом с ярким светом из гостиной. В голосе его звучали падающие скалы и ломающиеся деревья. Буря, состоящая только из слов, но она резала и полосовала.
От этого голоса тварь на полу съежилась. Нижняя часть ее тела стала змеиной. Ничего себе змейка.
– Она же ламия! – тихо сказала я. И стала пятиться к двери, нащупывая ручку. – Я думала, они вымерли.
– Она последняя, – сказал Оливер. – Я ее держу при себе, потому что подумать страшно, что она натворит, если предоставить ее собственным желаниям.
