— Володька, угомонился? Скажи, ты почто ломаешь нам дверь? Замучаешься, всякий раз по-новому присобачивать на ней пружину, — изображая возмущение, произнесла Юля. Она стояла, облокотясь о прилавок, и придавалась нашей национальной забаве. Грызла семечки, сплевывая шелуху в кулачок. Тоже очевидная претендентка в олимпийскую сборную в данном виде спорта.
— Исключительно ради того, чтоб сделать тебе приятное, — ответил я. — Чтоб ты подумала, что в магазин ломится толпа оголодавших покупателей.
— Мерси, я тронута и польщена. Давай-ка, дружок, устраивайся к нам швейцаром.
— Спасибо за честь. За доверие. Дельное предложение. Люблю чаевые. Но я еще потренируюсь, — с галантным поклоном произнес я.
— Не за что.
— Слушай, пошла бы на улицу, погуляла. А то в поселке совсем нет красивых девушек. Да и прочих разных — тоже. Как корова языком слизала. Подмигнуть даже некому.
— Я на работе. В выходные — непременно. Только наряжусь. Но ты можешь подмигивать мне и здесь. Я тебе разрешаю, — хихикнула Юля.
— Сейчас.
— Ну, подмигивай. Я трепещу от ожидания.
— Нет, не буду. Под открытым небом интереснее. Свежий воздух стимулирует половые гормоны.
— С тобой все понятно, стимулированный ты наш. Единственное твое спасение тогда — Татьяна. Перед сожительницей и распускай хвост. Выходи с ней на улицу под ручку и распускай.
— У меня нет хвоста. Увы, не вырос. Недоедал в детстве. Если лишь ты одолжишь свой.
— Бери, выдергивай с мясом мою последнюю красоту. Но шутки в сторону. Зачем пожаловал-то? Кроме, разумеется, выдергивания моего хвоста, — спросила она и со стоном распрямила спину, принимая нормальное положение. — Старость — не радость. Так, что тебе? Приказывай, Володя.
— Мне-то… — замялся я, выгреб из кармана мелочь и принялся пересчитывать ее на ладони. Черт побери! Попадались сплошь одни копейки. Натурально, на них ничего нельзя было купить. И это, смешно сказать, у местного богатея! У человека, которому требуется заплатить многотысячный долларовый выкуп, чтобы освободить свою сестру! Какое унижение! Кошмар!
— Ну, что ты желаешь?
— Пиво, — скромно пожелал я. — Имеется у тебя в продаже холодное свежее пиво?
— Ага, имеется. Баночное. Из личных запасов Кривоноса. Да ладно, не позорься ты с этими медяками. Больно глядеть. Я тебя угощаю, — с ангельской улыбочкой, сменившей змеиную, произнесла Юля.
— Спасибочки, — поблагодарил я. Сел на подоконник, нагретый солнцем, и стал открывать банку, любезно протянутую мне рыжеволосой продавщицей. Но открыл крайне неудачно. Пиво, шипя и пенясь, как джин из лампы, вырвалось наружу и где облило, где забрызгало мне полу куртки и верхнюю половину брюк.
— Ты ж говорила, что оно свежее, — упрекнул я Юлю. — Не умудренное седой пеной.
— Свежее и есть, Володя. Это ты, безрукий, не умеешь банку у нас открыть.
— Умею.
— Вижу. Зачем тогда его взбалтывал? Горе ты луковое. Привык, наверное, к разливному пиву из бочки. Эх, темнота, — заметила она, покачала головой и кинула мне через прилавок тряпку. — Тебе помочь?
— Не беспокойся, пожалуйста. Справлюсь как-нибудь своими силами, — буркнул я и вытер тряпкой руки, куртку и брюки.
— Справился?
— Конечно, — кивнул я, сделал глоток из банки и спросил: — Юля, твои-то как дела?
— Да вот, раздаю малоимущим гражданам пиво на шару.
— Ну, теперь ты будешь до гробовой доски вспоминать об этом своем щедром поступке.
— И буду. Почему ты мне запрещаешь? Может, он греет мое девичье сердце, — ответила она. — Я сегодня добрая и сентиментальная. Что такого? Семечек отсыпать?
— Жареные?
— С пылу, с жару. Из моего кармана.
— Спасибо. Но я бросил засорять себе желудок. Начал курить, — сказал я. — Юля, к тебе заходила Вика, дочь Марека? Она приезжала недавно навестить отца.
— Я знаю. Нет, не появлялась. Вика у нас птица высокого полета. Мы, поселковые, ей неровня.
— Кстати, как она тебе?
— Ничего. Но очень много о себе мнит. Ты что запал на Вику? Решил организовать маленький гаремчик?
— Не волнуйся, без тебя он будет неполный. Недоукомплектованный гаремчик. Словом, жди приглашения, — обнадежил я ее. — Помнишь, Юля, ты обещала мне выяснить подробности смерти Крохли? Тебе это удалось?
— Сожалею, но ничего нового я пока не услышала. Да тебе, Володя, отлично все уже самому известно. Ведь ты ходил с водкой на свалку на его похороны. Разговаривал там с бомжами, с Кривоносом.
— Кстати, Генку ты часто видишь? — как бы невзначай поинтересовался я, рассматривая в ладони банку пива.
— Конечно. Это же мой хозяин. Он постоянно заглядывает, чтобы проверить свой магазин.
— А когда Генка был в последний раз?
— Вчера и был.
— И как он?
— Как обычно. Ходил, как навоза объелся, ко всему придирался. Принюхивался, — равнодушно произнесла Юля. — Надоел хуже пареной репы. Но не темни. Что конкретно ты хочешь узнать?
— Ну, вообще, — туманно ответил я.
— Как это вообще? Впрочем, я понимаю, почему ты о нем расспрашиваешь. Тебя беспокоят те деньги, которые твой дядя занял у Кривоноса и по естественным причинам не вернул. Теперь, по-моему, он требует их с тебя. Не так ли?
— Угу.
— Да, неприятная история.
— Ты уверена, что мой дядя был ему должен?
— Володя, правда, мне ничего точно неизвестно. Мало ли чем они там занимались? Может, работорговлей? Может, шпионажем в пользу Эфиопии? Не женского ума это дело. Но Кривонос говорить зря не будет. Получается, что Виктор и впрямь брал у него деньги, — подумав, сказала Юля. — Я сочувствую твоему положению. Я обязательно попробую как-нибудь тебе помочь.
— Каким образом?
— Хитренький, все тебе и расскажи. Пока я еще не решила. Но, во всяком случае, не преступным образом и не аморальным. Приличия будут соблюдены. Удовлетворен?
— Глубоко. Что ж, заранее благодарен, — с признательностью произнес я. — Что слышно новенького в поселке?
— Ровным счетом, ни-че-го. Народ отдыхает, и готовиться к лету.
— А как на свалке?
— На помойной возвышенности тишина, — усмехнулась она. — С деньгами у тебя действительно так плохо?
— Да нет, не совсем.
На прощание я получил еще две банки пива, молчком протянутых мне Юлей. Мне оставалось только гадать о причине ее столь неожиданной щедрости. Как бы там ни было, следовало чаще будить лучшие чувства в душе рыжеволосой продавщицы, пересчитывая при ней с мрачной физиономией мелочь из собственного кармана.
Но, похоже, что о похищении моей сестры Юля, в самом деле, ничего не знала.
Гера и Татьяна даже не заметили, как я вернулся домой. В расслабленных позах они сидели на кухне, окутанной табачным маревом. Успев осушить одну бутылку самогона и более чем наполовину вторую. Передо мной предстало прямо-таки живописное полотно из жизни обитателей неблагополучной квартиры — алкоголиков или наркоманов. В кастрюле на газовой плите что-то кипело и булькало, испуская густые клубы пара. Весь стол был завален грязной посудой, а пепельница доверху переполнена почему-то мокрыми окурками. (Суп они из пепельницы хлебали, что ли?) У обоих были раскрасневшиеся лица с влажными сверкающими глазами.
Мое появление на кухне Гера и Татьяна встретили почти безразлично, прореагировав на него лишь вялым взглядом и кивком.
— По-моему, друзья, вы чересчур резво начали. Смотрю, вы уже тепленькие. Как бы вам не перегореть, — заметил я, пододвинул табуретку и сел за стол рядом с Татьяной.
— Не бэ, не перегорим, — отозвался Гера. — Ты, главное, не бойся.
— Вам виднее, — не стал я спорить.
— А что, прикажешь, нам делать? Польку танцевать? Ведь такие дела — плакать хочется, — всхлипнув, произнес он. Потом взял с тарелки большой соленый зеленый помидор и целиком отправил к себе в рот. Помидор с трудом уместился у него во рту, вынудив Геру до безобразия надуть щеки. Чтобы он не вывалился наружу, ему пришлось, с отчаянным сопеньем, придерживать его указательным пальцем.
— Моя помощь не требуется? — спросил я, в тревоге приподнимаясь с места.
В ответ он, прикрывая рот рукой и вращая выпученными глазами, отрицательно мотнул головой.
— Да выплюни ты его, — посоветовал я.
Гера снова мотнул головой, что должно было означать — никогда! Ни за что на свете!
— Не страдай, выплюни!
— Ладно, не смущай его, Володя. Проглотит как-нибудь. Будешь есть вареную картошку? — поинтересовалась Татьяна. Несмотря на то, что выпила она, очевидно, немало, голос у нее по-прежнему оставался красивым и мелодичным. В нем появились даже какие-то новые воркующие нотки.
— Нет, спасибо, — отказался я. — Кстати, твоя картошка уже сварилась.
— Точно, дорогой, она готова. Можно подавать на стол, — согласилась Татьяна, слегка пошатываясь, встала со стула, взглянула в кастрюлю и выключила плиту.
